Джесс! Она протянула к нему руки – она каким-то образом чувствовала, что он рядом. Сначала вокруг были лишь тени, туман, но потом она нащупала что-то материальное. Чье-то запястье. Рука вырывалась, дергалась, но Люси не отпускала ее – да, действительно, это была человеческая рука. Они падали вместе. Она подумала, что, если будет держаться крепко, то сумеет спасти его, как Джанет спасла Тэмлейна в старинной шотландской балладе[47].
И вдруг Люси поняла: здесь что-то не так. И это ощущение мешало ей дышать, давило на сердце. Тени, окружавшие ее, превратились в извивающихся, рычащих монстров – тысяча демонов, порождений мрака. Потом перед ней возникла какая-то преграда, нерушимая, непреодолимая, как будто она очутилась у врат Ада. То, что она держала в объятиях, вдруг покрылось острыми шипами, которые кололи, жалили ее; она разжала руки…
И рухнула на какую-то твердую поверхность, больно ударилась. Застонала, перевернулась, подавляя рвотные позывы.
– Люси! Люси!
Над ней склонился Джесс; лицо его было искажено ужасом. Она не сразу поняла, что лежит на полу своей спальни. Должно быть, она свалилась с кровати.
– Извини, – хрипло выговорила Люси, протянула руку, чтобы прикоснуться к юноше, но ее пальцы прошли сквозь его плечо. Оба со страхом смотрели друг на друга.
– Нет, нет, – пробормотала она. – Я только сделала хуже…
– Не бойся, это не так. – Джесс прикрыл рукой ее запястье. Его пальцы были материальными, настоящими. – Все осталось по-прежнему, ничто не изменилось. Но мне кажется, что нельзя больше пытаться совершить нечто подобное, Люси. Есть вещи, которые не подчиняются твоей воле.
– Смерть – ревнивая возлюбленная, – прошептала Люси. – Она не желает расставаться с тобой.
– Но я не принадлежу ей, – возразил Джесс. – Я твой навсегда.
– Останься, не уходи, – попросила она и закрыла глаза. Она никогда не чувствовала такой страшной усталости, бесконечного изнеможения. Она снова подумала о Джеймсе. Все эти годы она не проявляла к нему должного сочувствия. Она никогда прежде не понимала, как это горько – обладать могуществом и не иметь возможности применить его во благо.
Томас полной грудью вдыхал морозный воздух и бодро шагал вперед, не обращая внимания на то, что пальцы рук и ног начинали неметь. Снег хрустел под сапогами. Он целый день ждал этого момента, возможности отправиться патрулировать улицы в одиночку, поздно ночью. Все чувства обострились, терзавшая его меланхолия на время отступила, и он мог думать только о своей цели.
Томасу не хватало тяжести болас в руке, но даже его мадридский наставник, маэстро Ромеро из Буэнос-Айреса, согласился бы, что это не лучшее оружие для охоты на таинственного убийцу на улицах ночного Лондона. Подобную штуку нелегко спрятать, а Томас должен действовать скрытно.
Он понимал: если кто-нибудь узнает, чем он занимается, у него начнутся большие неприятности. Он никогда не видел отца и мать такими строгими и серьезными, как в ту минуту, когда они разъясняли ему новые правила, установленные руководителями Анклава. Конечно, он согласился с родителями: комендантский час необходим, как и запрет патрулировать в одиночку, касавшийся абсолютно всех.
Кроме него.
Вечером Томас оказался в Южном Кенсингтоне и решил заодно нанести визит Карстерсам. Он надеялся, что Корделия будет в доме – она ему нравилась, и он ей искренне сочувствовал. Но дверь открыл Алистер. Он держался как-то неестественно, был бледен, глаза провалились, лицо осунулось. Нижняя губа у него была красной, как будто он долго кусал ее, а пальцы, которые когда-то так ласково проводили по внутренней стороне локтя Томаса, по татуировке с изображением компаса, – нервно сжимались и разжимались.
Томас едва не сбежал. В последние несколько раз, когда он видел Алистера, ярость заглушала в его душе все прочие эмоции. Но сейчас он не чувствовал гнева. Прошло всего несколько месяцев после смерти Барбары, иногда боль потери была так же сильна, как в тот час, когда он об этом узнал.
Сегодня вечером в глазах Алистера он увидел такую же боль. У Алистера, который, по его мнению, не был способен испытывать человеческие чувства. У Алистера, которого он так отчаянно пытался презирать.
Он неловко пробормотал соболезнования и ушел. И теперь он шел, сам не зная куда; он не останавливался, обошел чуть ли не половину Лондона, прошагал много миль. Он старался держаться темных закоулков, которые, как ему казалось, предпочитал убийца. Сейчас он находился в районе Флит-стрит. Редакции газет, рестораны и магазины были закрыты; свет горел лишь в окнах типографий, где трудились рабочие, печатавшие утренние газеты.
Томас вспомнил, что Паунсби убили в нескольких кварталах отсюда, и решил взглянуть на место преступления. Возможно, думал Томас, если он повторит путь Паунсби, то сможет увидеть нечто такое, чего не заметили другие. А если убийца – раб привычки, Томас выманит его из норы. Эта мысль не пугала его; напротив, она пробуждала в нем новую решимость и жажду битвы.
Томас свернул на узкую улицу, на которой было обнаружено тело. Проезжую часть уже замело снегом; здесь не было ни души, не осталось никаких видимых признаков того, что здесь произошло убийство. Лишь атмосфера была какой-то тяжелой, напряженной; Томас почувствовал странное покалывание в затылке, как будто за ним наблюдали…
Снег хрустнул под чьим-то башмаком. Томас напрягся и, резко обернувшись, принял оборонительную позу.
Под навесом застыла темная фигура; лицо неизвестного было скрыто капюшоном. Долю секунды оба стояли неподвижно, а потом черный человек бросился бежать. Он бежал быстро – быстрее, чем ожидал Томас. Несмотря на свою молодость, ловкость и длинные ноги, Томас не мог его догнать. Еще несколько секунд – и противник скрылся в подворотне.
Изрыгая проклятья, Томас нырнул под арку и успел лишь заметить, как фигура свернула за угол в дальнем конце переулка. Томас в несколько прыжков преодолел это расстояние, заранее зная, что проиграл. За углом никого не было. Таинственный преследователь исчез, и отпечатки его сапог затерялись в путанице следов, оставленных за день прохожими.
14Кузница Велунда
«Мой долг – ковать свою судьбу
На наковальне дня,
Пусть будут мысли и дела
Всегда полны огня».
Мэтью прибыл на сверкающем «Форде» сразу после рассвета. Корделия уже ждала его. Было довольно холодно; несмотря на то что она надела шерстяное платье и тяжелое пальто, ветер продувал до костей. Кортана была у нее за спиной; она не стала применять гламор, чтобы стать невидимой для простых людей, но меч, естественно, скрыла при помощи чар.
Она выскользнула из дома еще до завтрака, оставив матери записку, в которой сообщала, что ей срочно необходимо вернуться к Джеймсу на Керзон-стрит. Она знала, что для Соны семейные обязанности превыше всего. Алистеру она написала другое письмо, где повторяла приглашение пожить у нее в доме, если у него возникнет такое желание. Она волновалась за него; по некоторым признакам она поняла, что он не ложился до утра.
Наверное, вспоминал отца, подумала она, рассеянно глядя на блестящий красный автомобиль с латунными фарами. Словно во сне, она слушала Мэтью, который возбужденно тараторил что-то о двигателе, о какой-то штуке под названием «внутренняя полость картера». Она старалась заставить внутренний голос молчать, старалась ни о чем не думать, но черные мысли не желали отступать. «Мой отец мертв. Мой отец мертв. Сегодня первое утро моей жизни без него».
– …оснащен комбинированной планетарной передачей и механизмом включения сцепления, установленным на коленчатом вале, – вещал Мэтью.
Корделии показалось, что огромные колеса с красными спицами выглядят слишком хрупкими; в любую минуту могут отлететь от кузова. На кожаном сиденье едва хватало места для двоих. Ничто не защищало пассажиров от дождя, холода и ветра, и в целом вся конструкция выглядела несуразной и неприспособленной для длительных поездок. Корделия подумала, что сильный порыв ветра может разнести машину на куски.
– Все это замечательно, – наконец, заговорила она, стараясь отогнать мрачные мысли, – но я бы на твоем месте обратила внимание на то, что у твоего хваленого автомобиля нет крыши. Мы замерзнем насмерть.
– Об этом не волнуйся, – успокоил ее Мэтью и, пошарив под сиденьем, извлек две великолепных меховых полости. Он был одет с иголочки: модное кожаное пальто, отделанное мехом, сапоги, начищенные так, что блеск резал глаз. Выглядел он свежим и бодрым, несмотря на ночные похождения.
– Кто-нибудь еще знает, куда мы едем? – спросила Корделия, принимая протянутую руку и забираясь в автомобиль.
– Я никому не говорил, – ответил Мэтью, – но сообщил Томасу, что мы собираемся покататься. Мы вернемся на Керзон-стрит как раз вовремя, чтобы встретиться с остальными.
«С остальными», – повторила про себя Корделия. К «остальным» относился и Джеймс. Она решительно приказала себе забыть о нем и завернулась в меховое покрывало. Что-то заставило ее оглянуться на дом, и она заметила движение в одном из окон. На темном фоне выделялось бледное лицо Алистера. Она несколько мгновений колебалась, прежде чем помахать ему – меньше всего ей сейчас нужна была очередная стычка между Мэтью и ее братом. Но Алистер лишь кивнул и задернул штору.
– Что там? – спросил Мэтью.
– Алистер, – ответила Корделия. – Он… просто хотел попрощаться.
Она откинулась на спинку сиденья, Мэтью потянул заводную рукоять, и «Форд» взревел. Когда они выезжали на улицу, Корделия вдруг подумала, что отец не отказался бы прокатиться в этой сверкающей механической карете.
Джеймс открыл глаза, щурясь на яркий свет. Если ему и снился сон, он ничего не помнил; к счастью, сегодня его не преследовали ни вопли, ни тьма, ни ненависть, ни видение сверкающего смертоносного клинка. Он оглядел себя: он был в одежде, помятой после сна. В комнате стоял жуткий холод, как на улице.