«А что, если трубочку разрезать ножом и посмотреть, как там устроено?» — подумал Петя и вытащил из кармана самодельный складной нож. Положив трубочку на скамейку, он надавил ножом на кончик запала. Трубочка смялась. Петя нажал посильнее, и вдруг что-то огненное, что-то очень страшное ударило ему в лицо, в рот, в уши, разбросало руки и опрокинуло на спину.
Очнулся он через минуту. Боли никакой не было. Только на груди лежал тяжёлый камень и мешал дышать. «Умираю…» — подумал Петя и Дико закричал. И сразу кто-то сильный подхватил его, положил на мягкое. Пахнуло сеном, и снова в нос ударил тошнотный запах крови. Издалека донёсся чей-то голос, очень похожий на голос дяди Матвея:
— Ах, сорванцы, что наделали!
Петя ясно различил эти слова, понял, что дядя Матвей подхватил его на руки, но всё это как-то проходило мимо сознания. И только один, вдруг неизвестно откуда надвинувшийся женский голос не давал ему покоя. Этот голос выкрикивал одно и то же:
— Петенька, боже ты мой! Петенька!
— Мальчик, проснись! Уже завтрак!
Тёплая женская рука осторожно поглаживала по плечу. Петя сладко потянулся, выпячивая грудь, поднял веки… и ничего не увидел. Испуганно схватился за глаза и, почувствовав на них повязку, сразу вспомнил вчерашнее.
— Где я? — чуть слышно спросил он.
— В больнице, в больнице! — торопливо ответила женщина. — Не волнуйся. Сейчас завтракать будем.
Петя помолчал. Потом, чётко выговаривая каждое слово, медленно спросил:
— А как же я есть буду? Я же не вижу!
«Не вижу!» У Пети внутри похолодело. Ему нестерпимо захотелось сорвать повязки и выскочить из этой жуткой темноты. Но руки не повиновались. Он почувствовал, что от ощущения какого-то нарастающего страха у него начинают путаться мысли.
Скорей, скорей заговорить о чём-нибудь! Но вдруг горло сжала спазма. Петя всхлипнул.
— Ну вот, здравствуйте пожалуйста! — с мягкой укоризной сказала женщина. — Лучше раскрывай-ка рот.
Пете в зубы ткнулась ложка. Каша обожгла губы. Петя отдёрнулся и поморщился.
Женщина подула на ложку.
— И что плакать? — сказала она. — Приедет профессор, посмотрит, и тогда станет ясно: плакать или не плакать.
И Петя услыхал, как несколько мужских голосов около него ответили:
— Верно! Верно!
Пете стало веселее. Значит, не он один такой. После завтрака санитарка Фрося взбила подушку, поправила одеяло и вышла. Петя разговорился с соседями по палате. Их было двое. Один Борис Фёдорович — бывший лейтенант (он Пете понравился сразу), другой — старшина Афанасий Дмитриевич. Они были ранены во время войны, но до сих пор не могли избавиться от разных осложнений. Свет они видели, но плохо. Еле-еле различали предметы.
— Ох, и лежать же надоело! — как взрослому, признался Пете лейтенант. — Лежишь себе и думаешь: провались оно всё пропадом — тоска зелёная! И только одно утешает: не зря пострадал.
— Вам-то что, — вздохнул старшина, — вы-то будете хорошо видеть. А мне-то как придётся — не знаю. Но тоже не робею. Слепой, а жизнь дороже.
Старшина громыхнул спичечным коробком.
— А ты, хлопчик, как пострадал?
Петя почувствовал, как под повязкой вспотели щёки. Ему стало стыдно.
— У меня запал взорвался, — тихо признался он, — Я его ножом разрезал.
— Что?! Что?! — приподнялся на постели старшина. Под ним зазвенели пружины. — Запал взорвался?!
Голос старшины был злой, нехороший. Петя сжался в комок. Ему показалось, что старшина встаёт с постели и направляется к нему. Он готов был закричать: «Я не виноват! Это меня Лёвка научил!» — но тут в палате скрипнула дверь, и Фрося позвала:
— Мальчик, к профессору, на осмотр!
Петя был рад приходу санитарки. Она такая добрая и ни о чём не расспрашивает.
Пособив надеть халат, Фрося осторожно вывела Петю в коридор. Он впервые шёл вслепую. Он старался представить себе, что играет в жмурки и ничего тут страшного нет, но всё же инстинктивно ступал по-кошачьи, словно перед каждым шагом его ожидала яма. В голове стоял один вопрос: что скажет профессор?
Он не видел, как вошёл в полутёмную комнату с занавешенным окном. Не видел, что его окружили врачи, а перед ним уселся профессор в белой шапочке и в очках, вырезанных в форме полумесяца.
С головы начали снимать повязку. Женский голос докладывал:
— Хлопов Пётр. Одиннадцать лет. Ранен при взрыве запала. Пытался разрезать его ножом. Лёгкий ожог рук и помутнение хрусталика на обоих глазах.
— Ну-с, голубчик, держи голову так.
Петя услыхал старческий голос и почувствовал, как мягкие пальцы приподнимают его за подбородок.
В руках профессора поблёскивал офтальмоскоп — круглое зеркальце на палочке. Жёлтый зайчик, отражённый зеркальцем от маленькой, но яркой лампочки, поплясал у Пети на лице и скатился на правый глаз. Петя зажмурился. Увидел свет. Правда, он был похож на свет далёкого фонаря в ночи. Фонарь будто под ветром раскачивался из стороны в сторону.
— Замечаешь?
— Замечаю.
— Хорошо видно?
— Нет, мутно.
Профессор долго не отпускал Петю. Он просил то поднять глаза кверху, то опустить вниз, то смотреть в стороны.
Потом, положив руку на плечо, сказал:
— Ну-с, голубчик, будем лечить.
После обеда к Пете пришла мама. Она сидела на краешке постели и гладила его по волосам. Большой кусок пирога Петя жевал молча. Он чувствовал, что между ним и матерью встала какая-то преграда. И эта преграда — он сам, его баловство с запалом. Мама одевала его, кормила, отдавала самые лучшие куски (Петя замечал это), если он болел — просиживала с ним целые ночи. Да что только не делала мама, чтобы Петя рос красивым и здоровым! А он? А он взял и в одну секунду поломал мамины труды. Ну, куда он теперь годен — слепой? Как он сможет помогать маме под старость?..
С матерью Петя простился холодно, хотя ему до слёз было жалко её. Но побороть себя он не мог.
Вечером Борис Фёдорович рассказывал сказку. Сказка была про Ивана-царевича и Василису Прекрасную. Лейтенант очень здорово умел менять голоса. Царь Берендей, и Кощей Бессмертный, и Василиса Прекрасная говорили у него по-разному.
Старшина то и дело с азартом перебивал:
— Ну, а дальше что?
В палатной тишине Пете ясно представлялось подземное царство Кощея, такое страшное, с ведьмами, чертями и бушующим огнём. А сам Кощей был просто-напросто скелетом. Такой скелет Петя видел в биологическом кабинете школы. И почти как наяву Петя увидел погоню за Иваном-царевичем.
Засыпая, он подумал: «Вот чудно как! Взрослые люди, а рассказывают детские сказки!..»
Сентябрьские погожие дни сменились беспрерывными дождями. Каждое утро Пете закапывали что-то в глаза и шприцем кололи руку. После укола Петя хватался рукой за лоб и, посасывая сквозь зубы воздух, взад-вперёд молча ходил по перевязочной — терпел. Повязка с головы у него была уже снята, но, как он ни пытался, поднося к глазу, рассматривать какой-нибудь предмет, увидеть всё равно ничего не мог. А солнце, которое иногда проглядывало сквозь тучи, казалось ему тусклым и расплывшимся.
Между завтраком и обедом, если не крапал дождь, Петя обычно выходил во двор с Борисом Фёдоровичем. Гулять с ним было интересно. Он угощал семечками и часто рассказывал о фронтовой жизни. А ещё они подходили к барану, который щипал траву. Петя со смехом крутил его за рога, а потом давал обнюхивать руки. Мокрый нос барана доверчиво тыкался в ладони.
За эти дни Петя передумал о многом. Его мысли часто останавливались на Лёвке. К нему была лёгкая зависть. Вот он сейчас гуляет на свободе, ходит, учится, а Петя лежит. И вместе с этим Петя очень волновался за товарища: как бы Лёвке не вздумалось разбивать молотком снаряды…
Он хотел было о Лёвкином житье-бытье порасспросить у мамы, но, чувствуя, что она зла на Лёвку, расспрашивать не решился.
Но однажды, к Петькиному удивлению, мама сказала:
— Это тебе от Лёвки, — и сунула в руки большой пахучий шар.
Петя оставил яблоко до вечера. После ужина, оторвав зубами большой кусок сладкой мякоти, Петя вдруг обнаружил в яблоке записку. Она была свёрнута трубочкой. Такой способ передачи для Пети был не нов. Яблоко протыкается гвоздём, а потом в дырку запихивается записка. Но в больнице это была большая радость. Прочесть записку Петя не мог, а показывать никому не стал. Мало ли что может Лёвка там написать! Так, непрочитанную, и запрятал в тумбочку.
Петя ждал операции. Об этом ему не раз говаривали и врачи и профессор. И даже, как у большого, спрашивали разрешения. Петя согласился. Он знал, что с операцией к нему должны прийти и школа, и товарищи, и санки, и многое другое, по чему он уже успел соскучиться. А без каких-то там хрусталиков, которые удалят, как сказал профессор, он обойдётся. Их вполне заменяют очки.
И вот однажды утром Петьке не подали завтрака. У Пети началась неприятная дрожь. Он предчувствовал, что сегодня с ним произойдёт нечто особенное.
Действительно, вскоре в палату вошла сестра.
— Петя, на операцию! — сказала она весело и взяла его за локоть.
В большой операционной пахло спиртом. Петю положили на стол. Руки ему привязали к столу бинтами, а на ноги навалилась сестра. Сердце стучало так часто и сильно, что казалось, вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Пете дали выпить какой-то порошок. Сердце мало-помалу успокоилось.
— Ну-с, голубчик, сейчас мы тебе подарим свет, — слышал Петька то удаляющийся, то приближающийся голос профессора. — Только не бойся, больно не будет.
Запах спирта ударил Пете в нос. Что-то кольнуло в правый глаз, и Петька почувствовал, как вслед за этим по глазу начали чем-то скрести. Боли не было. И вдруг — свет! Обыкновенный свет электрической лампочки ударил в глаз. Над глазом двигались чьи-то руки.
— Вижу! Вижу! — закричал Петя. — Я вас вижу!
— Ну и смотри на здоровье! — отозвался профессор.
Он был бородатый и усатый.
Нервы у Пети были напряжены. Больше сдерживаться он не смог и заплакал…