— Ты хоть имеешь представление, где очутился?
Англичанин довольно верно угадал, что в Индии.
— Сдается мне, этот мавроподобный народец — какие-то хиндустанцы, — сказал он.
Это уменьшало шансы Филлипса втолковать Уиллоби, что с ним произошло на самом деле. Англичанину и в голову не пришло, что он далеко не в шестнадцатом веке. И конечно же, он даже не подозревал, что мрачный город, в котором он находится, — явление прошлой эпохи, даже более отдаленной, чем его собственная.
«Есть ли хоть какой-то способ объяснить ему все это?» — размышлял Филлипс.
Бородач в этом мире три дня. Убежден, что его перенесли сюда демоны.
— Они пришли за мной, когда я спал. Меня сцапали адские прихвостни — один Господь знает за что — и в мгновение ока перебросили в это знойное царство из Англии, где я мирно почивал среди друзей и родни. В аккурат, когда я отдыхал после очередного морского похода. Знаешь Дрейка, славного Фрэнсиса, моего тезку? Тысяча чертей, вот всем морякам моряк! Мы снова должны были выйти в море, он и я, но вместо этого я очутился здесь… — Уиллоби придвинулся поближе и произнес: — Позволь спросить тебя, провидец, как это возможно, чтобы человек заснул в Плимуте, а проснулся в Индии? Чертовски странно.
— Верно, — согласился Филлипс.
— Но кто умеет веселиться, тот горя не боится. Верно подмечено? — Фрэнсис кивнул в сторону женщин. — По крайней мере, даже в варварском краю нашел себе я утешение, балуясь с этими вот португалками…
— Португалками?
— А кто ж они по-твоему, если не португалки? Кто держит побережье Индии, как не Португалия? Ну, смотри, здесь два типа людей — смуглокожие и другие, белотелые — полновластные хозяева, возлежащие в этих купальнях. Ежели они не хиндустанцы — а я так мыслю, что нет, — значит, они, само собой, португальцы. — Он рассмеялся, притянул женщин к себе и принялся потрясать их грудями, словно гроздьями фруктов, — Ну, вы это или не вы, голенькие папистские шлюшки?
Женщины захихикали, но не ответили.
— Нет, — сказал Филлипс. — Это Индия, но не та Индия, которая тебе известна. А эти женщины не португалки.
— Не португалки, — озадаченно повторил Уиллоби и потрепал себя за бороду. — Вынужден признать, мне поначалу они тоже показались довольно странными для португалок. Я не слыхал из их уст ни одного слова по-поргугальски. Довольно странно и то, что они бегают в этих купальнях нагие, как Адам и Ева, да еще и дозволяют мне щупать их женщин, что, Господь свидетель, в их краю неслыханно. Но я подумал, что это ведь Индия и они решили здесь жить по-иному…
— Нет. Я тебе говорю, этот народ не португальцы и даже не из числа любого европейского народа, тебе известного.
— Прошу, пожалуйста! А кто ж они такие?
«А вот теперь следует действовать тактично. И осторожно».
— Не будет таким уж преувеличением считать их некими духами… а то и демонами. Или же чародеями, выколдовавшими нас оттуда, где нам надлежит быть. — Он помолчал, подыскивая такие понятия, чтобы Уиллоби мог хоть примерно осознать размах мистерии, в которую их втянули. Затем глубоко вздохнул. — Они перенесли нас не только через моря, но и через годы. И тебя и меня закинуло далеко-далеко в грядущие дни.
Фрэнсис Уиллоби окинул его недоуменным взглядом.
— В грядущие дни? В еще не наступившую годину, что ли? Как так, не понимаю!
— А ты попробуй. Приятель, нас смыло за борт, и теперь мы оба в одной шлюпке. И для того чтоб мы могли помочь друг другу, тебе необходимо уяснить…
Мотая головой, англичанин пробормотал:
— Увы, друг мой, я нахожу твои слова полнейшим вздором. Сегодня есть сегодня, завтра будет завтра. И как же может человек шагнуть из одного в другое, чтоб завтра превратилось вдруг в сегодня?
— Понятия не имею, — ответил Филлипс.
На лице Уиллоби отчетливо читалась внутренняя борьба. Но вряд ли он осознавал хоть смутно, хоть в самых общих чертах то, к чему его подводил Чарльз.
— Зато я знаю вот что… Твое столетие и все, что в нем было, исчезло, прошло. Как и мое, хоть я и родился на четыреста лет позже тебя, во времена второй Елизаветы.
Уиллоби презрительно хмыкнул:
— Четыреста…
— Ты должен мне поверить!
— Не-е!
— Это правда. Твоя эпоха — для меня уже история. А моя и твоя — история для них… Древнейшая история. Они называют нас «гости», но мы здесь пленники. — Филлипс вдруг понял, что весь дрожит от возбуждения, пытаясь втолковать все это Уиллоби. Он сознавал, насколько дико, должно быть, все это звучит для англичанина Елизаветинской эпохи. Ему и самому стало казаться, что он несет полную чушь. — Они выдернули нас из наших эпох… выкрали, словно цыгане в ночи…
— Окстись, приятель! Ты бредишь!
Филлипс помотал головой. Он вьггянул руку и сильно сжал запястье пирата.
— Клянусь тебе! Послушай!
Женщины пристально за ним наблюдали, шушукались, прикрывая рты руками, и похохатывали.
— Спроси у них! Пусть ответят, какое на дворе столетие! Думаешь, шестнадцатое? Спроси у них!
— Побойся бога! Какое может быть столетье, коль не шестнадцатое!
— Они тебе ответят: пятидесятое!
Рыжебородый посмотрел на Чарльза с сожалением.
— Приятель, ох, приятель, как же тебя угораздило тронуться умом! Пятидесятое, гляди! — Он рассмеялся. — Дружище, а теперь меня послушай. Есть лишь одна Елизавета, жива-здорова и сейчас на троне в Вестминстере. А это — Индия. Год одна тысяча пятьсот девяносто первый от Рождества Христова. Так что давай, приятель, уведем корабль у этих португальцев, вернемся в Англию, ну а оттуда ты, даст бог, отправишься в свою Америку…
— Но Англии здесь нет.
— Э-э, сказать такое и не быть безумцем?
— Известные нам города, народы — все исчезли. Эти люди живут как волшебники, Фрэнсис. — «Бессмысленно что-то утаивать». — Они колдовством вызывают города из далекого прошлого, возводя их то тут, то там ради своей утехи, а потом, когда они им наскучат, разрушают их и начинают все сызнова. Здесь нет Англии. Европа безлюдна, безлика, пуста. Знаешь, какие здесь есть города? Лишь пять на весь мир. Египетская Александрия. Тимбукту в Африке. Нью-Чикаго в Америке. Величественный город в Китае… И этот город, так называемый Мохенджо-Даро, который гораздо древнее и Греции, и Рима, и Вавилона.
На что Уиллоби спокойно произнес:
— Совсем ты забрехался. Сначала говоришь, что мы в далеком завтра, потом, что мы обосновались в каком-то городе давно минувших лет.
— Всего лишь чары! — в отчаянии произнес Чарльз. — Подобие древнего города, которое эти люди сотворили, чтобы развлечься. И мы с тобой здесь тоже — ты и я, — чтоб развлечь их. Просто развлечь.
— Твой разум явно помутился.
— Тогда пойдем со мной. Поговоришь с людьми у общего бассейна. Спросишь у них, какой нынче год. Спросишь про Англию. Спросишь, как ты здесь очутился. — Филлипс снова схватил Фрэнсиса за запястье. — Мы должны стать союзниками. Если мы будем действовать сообща, то, возможно, узнаем, как отсюда выбраться и…
— Оставь меня, приятель.
— Прошу…
— Оставь меня! — заорал пират, отдергивая руку. Его глаза пылали гневом. Встав во весь рост, он, казалось, в гневе ищет оружие. Женщины, съежившись, отпрянули подальше, но в то же время упоенно взирали на вышедшего из себя детину. — Вон! Убирайся в свой Бедлам! Оставь меня, безумец! Оставь меня!
Расстроенный Филлипс несколько часов одиноко бродил по пыльным немощенным улочкам Мохенджо-Даро. Неудача с Уиллоби подкосила его, повергла в уныние. Чарльз надеялся, что плечом к плечу с пиратом они прижмут этих туристов, но оказалось, что совершенно невозможно донести до Уиллоби простую истину о том, какая участь их постигла.
В душной жаре Чарльз шел наобум, плутая среди нагромождений безликих, лишенных окон домов и голых неприглядных стен, пока не выбрался на широкую базарную площадь. Вокруг него неистово бурлила городская жизнь, точнее, псевдожизнь — замысловатое взаимодействие тысяч эфемеров. Тут вам и торговцы, предлагающие прекрасные клейма из резного камня с изображениями тигров, обезьян и странных горбатых коров, и горластые женщины, торгующиеся с ремесленниками за украшения из черного дерева, золота, меди и бронзы. Изнуренные на вид женщины сидели на корточках за необъятными курганами свежеобожженных розовато-красных черно-узорчатых гончарных изделий. Никто не обращал на Чарльза внимания. Он здесь изгой, они же — часть всего этого.
Филлипс шел дальше, мимо громадных зернохранилищ, где грузчики бессмысленно выгружали на огромные округлые платформы из кирпича тележки с пшеницей и прочими злаками. Забрел в общественную столовую, забитую безмолвным, безрадостным народом, где получил плоскую хлебную лепешку вроде тортильи или чапати, фаршированную какой-то острой начинкой, которая, словно огнем, обожгла губы. Затем спустился по широкой и пологой деревянной лестнице в нижний город, где в тесных, подобных сотам в улье каморках ютились крестьяне.
Угнетающий город, но не запущенный. Просто поражало, с какой щепетильностью здесь заботятся о санитарии: повсюду колодцы, фонтаны, общественные уборные; от каждого дома отходят выложенные кирпичом водостоки, ведущие в крытые сточные колодцы. Ни одной открытой выгребной ямы или сточной канавы, что по-прежнему, насколько Чарльз жал, можно увидеть в Индии его времени.
«Любопытно, действительно ли древний Мохенджо-Даро был таким чистюлей?»
Возможно, туристы перепроектировали город, подогнав его под свои собственные представления о чистоте. Нет! Скорее всего, то, что он видит, — аутентично. Будь Мохенджо-Даро запаршивленной, замызганной дырой, эти люди непременно восстановили бы его как есть, чтобы наслаждаться изумительным зловонием клоаки.
Не сказать, что Чарльз замечал излишнюю озабоченность аутентичностью: Моженджо-Даро, подобно прочим городам, которые он посещал, был походя напичкан анахронизмами. Время от времени Филлипсу попадались на глаза изображения Шивы и Кришны на стенах зданий, которые он принимал за храмы, местами сверху грозно нависало добрейшее лицо богини-матери Кали. Безусловно, эти божества возникли в Индии намного позднее, уже после упадка цивилизации Мохенджо-Даро. А может, туристы получают какое-то нездоровое удовольствие от смешивания эпох — мечеть и христианский х