тянулся к брату…
– И что ты сделала? – не выдержала Софи, но Аделаида лишь молча покачала головой. – Аделаида, что ты сделала?
– Я убила его, как нашептал мне Корвус. Кинжал матери все еще был у меня в руке.
Софи резко втянула воздух. Аделаида продолжала рассказывать. Слова текли безостановочно, словно в ее груди рухнула плотина, удерживавшая их многие годы.
– Мне повезло. С первого же раза клинок проник глубоко. Солдат выронил оружие. Я наносила удар за ударом, хотя он и молил о пощаде. Он до сих пор мне снится, тот солдат. В кошмарах. Мне не пришлось жертвовать жизнью, чтобы спасти брата. Мне пришлось пожертвовать бо́льшим.
Софи шагнула к ней. Она видела боль в глазах мачехи и понимала, что мысленно Аделаида пребывает в той детской, где умирает солдат и воет младенец. Ей стало больно за эту девочку.
– А потом я схватила брата на руки и выбралась из дворца. Двое гвардейцев привезли нас в замок графа Кобурга. Как старшая дочь, я внезапно стала королевой-регентом, правительницей отцовского королевства. При помощи графа я в ту же ночь собрала армию. Утром мы выступили к дворцу и выгнали оттуда мятежного герцога с солдатами. Семнадцать лет после этого я правила страной. А потом брат вырос и выдал меня замуж за твоего отца, так же хладнокровно, как отправляют на пастбище лошадь.
Аделаида замолчала, по-прежнему глядя в зеркало. Ее глаза были красны от непролитых слез, отчаяние исказило черты лица. Вдруг она бросилась к письменному столу, схватила тяжелую хрустальную чернильницу и с пронзительным криком швырнула ее в зеркало. Серебряное стекло пошло трещинами, град острых осколков обрушился на пол.
Фельдмаршал, который наблюдал за происходящим с порога, бросился к ним, выхватывая на ходу меч, но Софи остановила его движением руки.
Аделаида смотрела на осколки.
– Я впустила Корвуса в свое сердце в тот день, когда солдаты Эдварда захватили дворец моего отца. Корвус до сих пор в нем и день за днем пожирает его изнутри. Каждое мое решение было подсказано Корвусом. Каждая жестокость, к которой я прибегала, была придумана им. Каждая жизнь, которую я отнимала, была отнята по его подсказке. Это он убедил меня, что милосердие – признак слабости. И что за доброту платят изменой. Я ему поверила. И что же? А ничего – у меня больше нет сердца.
Слезы покатились по ее щекам, и бывшая королева снова метнулась к балкону.
– Не надо! – Софи двинулась ей наперерез.
Но Аделаида схватила с пола большой осколок зеркального стекла и выставила его перед собой, словно кинжал.
– Я знаю, что меня ждет, – сказала она. – Слишком многих я отправила в темницу этого замка, а оттуда – на плаху. Не мне сидеть в сырой, вонючей темнице и дожидаться в компании крыс, когда ты свершишь свою месть.
– Я свершу правосудие, Аделаида, а не месть. За преступления против моего народа.
Аделаида разжала пальцы. Осколок упал на пол. Проследив за ним, она тихо сказала:
– Он найдет меня и в тюрьме. И он будет ждать меня у эшафота. – Она посмотрела на Софи, и та увидела в глазах мачехи глубокую, не проходящую усталость. – Я была великой королевой, но не доброй. – Тебе придется стать и той и другой, Софи.
С этими словами Аделаида склонила перед ней голову и вдруг сорвалась с места и пробежала остаток пути до балконной двери. Никто не успел ее остановить.
Софи закричала, бросилась к перилам и свесилась через них, в тщетной надежде поймать хоть что-нибудь – руку падающей мачехи, краешек юбки. Но было уже поздно. Изломанное тело королевы лежало на каменных плитах двора. Лужа крови окружила ее голову последним, ярко-алым венцом.
Глава 94
Софи в белом платье и золотой короне вышла на балкон и помахала рукой.
Толпа внизу ответила дружным ревом, похожим на грохот прибоя. Был день ее коронации. Рано утром на ее голову возложили королевский венец Грюнланда. Соборные колокола с тех пор не переставали звонить, миллионы розовых лепестков летали в воздухе.
Софи с балкона приветствовала свой народ, и ее сердце громко тикало от радости.
Затем, повернувшись к Большому залу, где уже собрались, ожидая начала праздничного обеда, все монархи-соседи, она пригласила их выйти на балкон и встать рядом с ней.
Они стояли плечом к плечу, все монархи всех королевств мира, и когда Софи заговорила, ее голос, сильный и чистый, зазвенел над головами собравшихся внизу. Она рассказала им о своей борьбе против Страха, который завладел однажды ее сердцем и хотел завладеть сердцами всех людей. И призвала своих подданных зорко оберегать от Страха не только свои сердца, но и сердца своих ближних.
– Пока мы будем добры друг к другу, наши сердца будут целы. Так давайте же отныне и навсегда жить с радостью и любовью в сердцах.
Монархи зааплодировали вместе со всеми, потом повернулись и один за другим покинули балкон, дав Софи возможность побыть наедине со своим народом.
Софи сияла, купаясь в любви своих подданных. В Большом зале ее ждал Уилл – он пришел отпраздновать этот счастливый день с ней. Бабуля и Гретта тоже были здесь. Малышка уже начала поправляться. Софи перевезла девочку во дворец, где ее лечили лучшие доктора. Братья были здесь. И Вебер, и Тапфен. Арно. Том. И Зара.
Софи подняла лицо к небу. Над ней летала ворона – кружила в прозрачной синеве.
Гвардейцы королевы все знали о Короле Воро́н, о том, как он много раз пытался убить их повелительницу, и были начеку.
Вот и теперь двое солдат, стоявшие на часах по двум сторонам балкона, при виде вороны вскинули луки. Оба целились в птицу. Но пустить стрелы не успели – их остановила Софи.
– Вороны всегда будут жить возле нас. Рядом со мной. И рядом с вами, – сказала она. – Стрелой можно поразить одну-другую, но Страх ими все равно не убьешь.
Софи вытянула руку. Описав в воздухе плавную спираль, птица опустилась на нее, наклонила голову и глянула на Софи. Пощелкала клювом. Софи прижала другую руку к сердцу.
– Только они могут прогнать твоего хозяина, – сказала она птице и кивнула в сторону улицы, заполненной праздничной толпой: вместе с людьми там веселились гоблины, тролли и пикси. – И они у меня есть. У меня есть друзья. У меня есть теплая куртка. И кусок яблочного пирога. У меня есть Уилл. Они в моем сердце. Они и есть мое сердце.
Ворона поклонилась Софи и громко, пронзительно каркнула. После чего захлопала крыльями и улетела.
Над дворцом стояло такое же яркое утро, как несколько месяцев назад, когда юная девушка выехала за его стены и отправилась в лес в сопровождении егеря, то есть меня.
Той девушке было очень страшно.
Та девушка хотела сохранить свое сердце, спрятав его в шкатулку.
Та девушка умерла в Темном Лесу.
Но вместо нее родилась другая. Сердце этой девушки не хотело, чтобы его прятали, ни за что и никогда. Оно было шумным, своенравным и не слушало ничьих приказов. Его на скорую руку собрали из разной железной ерунды, и эмоции текли из него, как вода из проржавевшего ведра.
И эта новая девушка поняла, что сердце королевы предназначено для того, чтобы разбиваться, и не один раз, а раз за разом. Она поняла, что это – ее судьба. Ее сердце будет надрываться от горя всякий раз, когда в стране случится неурожай и люди станут умирать с голоду. Когда придет чума. Когда война раскинет свой темный плащ над ее землями.
И эта боль, которая всякий раз будет разрывать ее сердце, есть не что иное, как один из странных подарков сестрицы Страха, так же как кровь, что превращается в рубины, или слезы, которые становятся жемчугом. Ибо из печали рождается сочувствие. Из горя – сострадание. Из гнева – решимость. А из потери – любовь.
Вот что заставляет нас подниматься, когда мы падаем. Пытаться снова и снова, когда мы терпим неудачу. Эмоции – самые драгоценные дары.
Однажды, давным-давно, поехала одна девушка в Темный Лес.
Ее путь начался от бабушкиного порога.
В лесу она повстречала злую ведьму.
А потом девушка вернулась. Но ее уже не вели, теперь она вела за собой других.
Ее одежда провоняла дымом от костра, на котором сожгли ведьму.
В корзинке лежали не пирожки, а голова волка.
А за ее спиной шла целая армия.
И ей не нужно зеркало, говорящее о том, что она и так всегда знала.
Она знала: у нее есть все для того, чтобы пройти через Темный Лес. То есть она сама.
Поняв это, девушка найдет дорогу домой.
Эпилог
– Я решил, что пора устроить пикник, – сказал Страх и широко улыбнулся.
– Пикник? – возмутился его родитель Смерть. – Ты для этого созвал нас сюда?
– Да. Правда, для начала неплохо бы проехаться верхом. Так мы нагуляем аппетит.
Война повернулась к Чуме:
– Похоже, наш братишка спятил.
– Проявите снисхождение ко мне как к младшему, – сказал Страх. – Я хочу кое-что вам показать.
– Вечер сегодня чудесный. К тому же я так редко вижу всех своих детей в одном месте, – задумчиво произнес его родитель. – Обычно они так заняты.
– Вот и хорошо! Садитесь, – пригласил Страх, распахивая дверцу черного лакированного экипажа, стоявшего у подножия крутой горы.
Узкая дорога петляла по ее склону к вершине.
Отец сел в экипаж первым. За ним – дочь, Чума. Льняная сорочка, единственная ее одежда, была в пятнах пота, коротко остриженные волосы ежиком стояли на голове, губы растрескались от жара. Тело покрывали гноящиеся язвы, пустулы и бубоны.
За ней полез ее брат, Голод. Худой почти до прозрачности, он терял на ходу волосы и ныл:
– Чумми, не капай везде, ты же не одна здесь сидеть будешь.
Красноглазая Боль влезла в экипаж следом, а за ней, поигрывая бронзовыми мускулами, вскочила Война. Рессоры экипажа прогнулись и застонали под ее весом. По лысой голове и лицу Войны змеились шрамы, старые и свежие. Ее руки оставляли кровавые отпечатки на дверце кареты, на сиденьях, на всем, к чему прикасались.
Последним в экипаж влез Страх. Он запер дверцу и постучал в переднюю стенку. Сидевший на козлах человек – больше похожий на труп в шляпе-котелке – щелкнул кнутом. Четыре вороных жеребца, чьи шкуры были начищены до зеркального блеска, сорвались с места и понеслись.