История, размышляла Вайолет. Запретная история. Как может история быть запретной и невозможной одновременно? И почему все так злятся, когда об этом упоминают?
Теперь воображение Вайолет было очень сильным. Она знала, что в сказках есть своя магия — красоту можно дарить или отнимать, как и силу, любовь и даже надежду. Иногда даже мертвые возвращаются. И если мертвые могут быть возвращены в историю, что, если магия истории может быть разблокирована? Что же тогда?
Что, если ее мать сможет жить не только в рассказах о ней, но и все время?
Какую силу может обрести история, если люди запрещают ее рассказывать? Вайолет все удивлялась и удивлялась, пока удивление не разорвалось в ее сердце, и она больше не могла выносить неизвестности. Она решила провести эксперимент. Вайолет открыла глаза и откашлялась. Она пристально смотрела на сияющий край неба.
— Спокойной ночи, Ниббас, — сказала она, пробуя слово на вкус. Мгновенно золото на краю мира стало ярче. Потом снова ярче. Оно пульсировало, гудело и жужжало, прежде чем раствориться в сверкающих звездах и исчезнуть.
И все же имя что-то значило.
Имя имело вес.
Интересно, подумала Вайолет, встала, легко спрыгнула на землю и направилась к замку.
Оглянись она хоть на мгновение назад, Вайолет увидела бы вот это: очень старого мужчину, очень молодого мужчину и древнюю женщину. Все они были одеты в странные одежды, сплетенные из травы, лепестков и конского волоса. У всех за спиной висели луки и крошечные стрелы. И ни один из них не был выше ее колена. Первым заговорил старик.
— О, Боже, — сказал Мот. — О, Боже, о, Боже.
— Что? — спросил юноша.
Старая женщина — та, которую звали Тетушкой — прижала руку ко лбу и покачала головой.
— Ничего, Нод, дорогой. Совсем ничего. Просто у нас есть своя работа, не так ли? — Она повернулась к молодому человеку и, положив руку ему на щеку, нежно шлепнула. — А ты не мог бы стать голубкой и последовать за этим ребенком еще немного? И постарайся держать свой большой рот на замке.
Очень молодой — и очень маленький — человечек глубоко засунул руки в карманы, прежде чем исчезнуть в высокой желтой траве и последовать за Вайолет внутрь. Старик и женщина долго смотрели на пустую траву, пока тени сгущались и мир погружался во тьму. Тетушка протянула руку и положила ее на плечо Моту.
— Пойдем, Мот, — быстро сказала она. — У нас есть работа, — и они повернулись лицом к вздыхающему ветру и исчезли во мраке.
ГЛАВА 26
Нация оплакивала двадцать два захода Большого Солнца, как и полагалось и ожидалось от королевы — и любимой, и почитаемой, и доброй, и мудрой — слишком рано срубленной. Стены замка были усеяны цветами — молодыми цветами, увядающими цветами, цветами, разрушающимися, чтобы сгнить — а также нарисованными от руки изображениями королевы.
Вскоре, однако, памятники испортились на солнце, и их пришлось собирать, сметать и тащить прочь. И мы должны были возобновить нашу жизнь, все осознавая потерю, разрыв, что-то, что должно было быть, но не было.
Потребовалось немало времени, чтобы охотничий отряд прибыл с транспортным средством и драконом. Они двигались медленно, осторожно, боясь повредить существо внутри. Дракон трясся и дрожал в своей темнице; он плакал, огромные драконьи слезы брызгали на пол и вытекали из углов.
Вайолет стояла на северной стене, наблюдая за приближающимся транспортом. Книга лежала у нее в сумке — она всегда лежала у нее в сумке — но она не заглядывала в нее уже восемь заходов Большого Солнца. Еще нет, сказала она себе, еще нет. Всякий раз, когда она подходила к входам в коридоры Скрытого народца, она чувствовала, как ее кожа дрожит и ползет. Картина звала ее. Или что-то звало ее.
СЕЙЧАС она чувствовала, как он шепчет. СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, СЕЙЧАС. Отчаянная просьба. Хотя сейчас она не могла точно сказать, что именно.
Приглашение?
Обвинение?
Предупреждение?
Вайолет не знала. Книга была у нее, и только это имело значение. У нее не было причин возвращаться в библиотеку. Вместо этого она позволила своим пальцам скользить по краям книги, снова и снова напоминая себе, что она все еще там, успокаивая себя ее присутствием.
С севера дул сильный ветер, и стена замка, на которой стояла Вайолет, была сырой и холодной. Она вздрогнула. Ее взгляд был прикован к деревянному транспорту, приближающемуся к каменной ограде, где должен был жить дракон, в нескольких минутах ходьбы от замка. Она ненавидела дракона.
Ненавидела.
Ненависть к этому существу пронзала ее сердце, как игла, снова и снова. Она поморщилась, похлопала пальцами по спрятанной книге и застегнула сумку.
Она хотела увидеть дракона. Она хотела, чтобы он почувствовал ее презрение. Она хотела, чтобы он знал, как сильно его ненавидят. Ей хотелось заглянуть в его бессердечное лицо, заглянуть в его бессердечные глаза и плюнуть. Но не сейчас. Слишком много солдат, слишком много возможностей быть пойманной. Вайолет будет выжидать.
Кроме того. Она хотела, чтобы Деметрий пошел с ней.
Король начал делить свои дни пополам, проводя утро, занимаясь государственными делами — или делая вид, что занимается. По правде говоря, король сидел неподвижно, как труп, за своим столом, в то время как его советники, маги и ученые пытались отвлечь его мысли от горя и обратить их к более важным вопросам, связанным с состоянием замка (странно шатким, говорили люди, с множеством трещин и разрывов, подобных которым никто никогда не видел) или состоянием нации (странно беспокойным, говорили люди, с большим, чем обычно, количеством ворчания).
Тем временем Горный король пришел в ярость. Богатства Королевства Андулана — щедрые сельскохозяйственные угодья, тучные животные и богатая торговля — были в его руках! И теперь, благодаря предательству низинных крыс и неумелости его охранников, шанс был упущен. Упущен! Ходили слухи, что для его оружейных кузниц был вырублен целый лес. Ходили слухи, что все жители деревни на горных склонах — от самых маленьких детей до самых старых мужчин и женщин — были призваны на военную службу и даже сейчас упражнялись на мечах и совершенствовали искусство убийства.
Только слухи, говорили советники публично, но за закрытыми дверями они волновались и суетились. Каждое утро они представляли свои доклады королю. Каждое утро они спорили, волновались и спорили. Они умоляли короля вступить в бой, но он едва ли признал их.
— Ваше Величество, — говорили они. — Решение. Вы должны принять решение о том, как реагировать.
Но бедный Рэндалл заботился только о драконе. Его драконе. Он держал свои записные книжки на коленях, а раскрытые древние рукописи лежали на столе и на полу. Если он и заметил, что какие-то гроссбухи пропали, то не упомянул об этом. С каждым днем он все меньше и меньше беспокоился об угрозе войны и все больше о драконе.
— Если я не смогу спасти его, то смерть королевы будет напрасной, — сказал он себе, делая вид, что слушает своих советников. — Должен же быть какой-то выход. Должен же быть какой-то выход. Я… я должен… спасти его. Обещаю.
Встречи закончились в полдень без каких-либо решений, наша нация на один день приблизилась к войне. Послеобеденные часы короля были целиком посвящены заботе о драконе и его изучению.
Не то чтобы король намеренно игнорировал принцессу, а она — его. Но оба в дни, последовавшие за похоронами, не хотели плакать и не желали видеть, как плачет другой. И поэтому они обходили друг друга стороной, считая отца и дочь порой чужими — любящими и любимыми чужими, но все равно чужими.
Вайолет не возражала. Это избавило ее от необходимости лгать. В любом случае, она была готова нанести визит дракону, и она была готова увидеть Деметрия.
ГЛАВА 27
Однажды утром Деметрий, раны которого уже почти полностью зажили, проснулся рано и увидел, что за окном стоит Вайолет. Ее измученное лицо было бледным, как молоко, а россыпь веснушек — яркой и острой, как булавочные уколы. Ее серо-голубые глаза были красными и опухшими, с темными пятнами под ними. Она выглядела так, словно не спала… и не собиралась спать. Не в течение нескольких дней. По правде говоря, Деметрий выглядел точно так же. С тех пор как его ранили, он был слабым и бледным — тень самого себя. Он попытался вяло улыбнуться.
— Ты, наконец, проснулся? — сказала она. Вайолет не упомянула о своем отсутствии. Она не стала ничего объяснять. Хотя обнаружила, что — совершенно неожиданно — плачет. Подавив разочарование, она вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— И давно ты там? — спросил Деметрий. Он не спросил того, что хотел спросить. Где ты была? Или почему ты не приходила ко мне? Или с тобой все в порядке?
— Всегда, — сказала она. — Я думала, ты никогда не встанешь. Давай. Надевай пальто.
— Куда мы идем? — спросил Деметрий, ища свои ботинки.
— А ты как думаешь? — Она повернулась на каблуках и пошла прочь. — И не думай, что я тебя простила. Не буду. Никогда.
— Я знаю, — сказал Деметрий. — И мне очень жаль, Вайолет. Но это не было причиной… — Его голос дрогнул. — Я имею в виду… но этого не произошло…
— Я знаю, — сказала Вайолет и пошла дальше. Деметрий следовал за ними по пятам, и тяжесть горя Вайолет и воспоминания о матери тяжело давили на их мрачные, молчаливые уста.
Меньшее Солнце уже полностью взошло, но Большее Солнце должно было появиться только через час или больше. Они молча шли по каменистой тропе, Вайолет обхватила себя руками за талию и крепко вцепилась в нее, а Деметрий засунул руки в карманы брюк. Отец сказал ему, что теперь, когда они оба потеряли своих матерей, они с Вайолет будут нуждаться друг в друге больше, чем когда-либо. Что слова Деметрия будут именно тем, что Вайолет хотела услышать.
Но у него не было слов. И перед лицом горя друга язык его был холоден и тяжел, как камни у ног.
Вайолет ускорила шаг, а Деметрий спотыкался и тащился, стараясь не отставать.
Загон для дракона находился примерно в часе ходьбы для прогуливающегося взрослого и в половине этого для пары нетерпеливых, быстроногих детей. Как только он появился в поле зрения, Вайолет и Деметрий скользнули в густой подлесок, который сгрудился по сторонам тропинки, чтобы оценить ситуацию, не опасаясь быть обнаруженными. И действительно, по разные стороны овальных стен стояли двое часовых, сидевших на частично прикрытых платформах. Один из них спал на стуле с раскрытой книгой на коленях. Другой стоял по стойке «смирно», устремив взгляд в землю, хотя и метался по сторонам при малейших звуках. Особенно он боялся птиц.