– Кто мог бы заменить вас? – спрашивает Теодора.
– Сенат голосовал бы. До следующих выборов все решали бы простым большинством голосов, – отвечает Даксо.
– До тех пор пока нам неизвестно, кто это сделал, будут подозрения, что это лишь уловка, подстроенная, чтобы отсрочить голосование, – замечает Теодора.
– Я уже знаю, кто виновен, – произносит правительница, и Теодора с Даксо обмениваются озадаченными взглядами. – Синдикат был нанят. Но кем? Кто более всего окажется в выигрыше? – Она ждет ответа; все молчат. – Это был Повелитель Праха. Он не может победить наши легионы и потому взялся за сенат. Дэрроу оказался прав. Это произошло потому, что я была слаба, потому, что я устала. Мне не следовало допускать, чтобы «Вокс попули» преследовал его.
Она снова сосредоточивается на голографическом изображении корабля, несущего ее сына обратно к Гипериону; длинные пальцы постукивают по столу.
– Лирия, – говорит правительница, впившись в меня взглядом.
На этот раз я не опускаю голову. Я в ответ смотрю на нее, зная, что сейчас опустится топор. Однако же тон правительницы удивляет меня.
– Ты совершила ужасную ошибку, девочка. Ошибку, после которой не имела бы права служить ни мне, ни кому-либо другому. Но без тебя мы не нашли бы эту Вольгу и… – она бросает взгляд на Холидей, – Эфраима. Мой мальчик скоро вернется ко мне, потому что тебе хватило храбрости признать свои ошибки. Теперь я должна признать свои.
Да понимает ли она, чего мне стоили ее ошибки?! Она потеряла своего сына на несколько дней, и думает, что испытала все. Ей никогда не придется изведать эту грязь. Не придется жить среди мух.
– Ты потеряла свою семью, – продолжает правительница. – Ты доверилась республике, а мы не оправдали твоего доверия. – Тут я совершенно теряюсь, а правительница опускается на одно колено. Взгляд ее устремлен в пол. – Я не заслуживаю этого, и ты не обязана даровать нам прощение, но все же спрошу: ты простишь нас? Простишь меня, что я не справилась?
Простить ее?
Я не понимаю замысла Виргинии. Как и ее советники. Они таращатся на нее, сбитые с толку, как и я. Ее золотые косы сейчас на уровне моих глаз. Из кос выбились отдельные пряди. В ее дыхании чувствуется слабый землистый запах масла и кофе. Я слышу, как она от волнения хватает воздух ртом, как наполняются легкие и воздух со свистом выходит через нос, смотрю, как поднимаются и опускаются ее плечи. Покров власти спал, и я вижу ее обнаженную душу. Она просто женщина. Просто мать, у которой больше детей, чем у кого бы то ни было. Возможно, она знает мою боль. Прежде она была борцом за свободу. Солдатом. Она на самом деле видела грязь, и теперь я думаю, что она помнит об этом.
Я не могу больше цепляться за гнев, мелочность или боль. Я хочу лишь помочь ей защитить семьи вроде моей. Отпустить этот гнев – не значит предать память Авы, или Тирана, или малышей. Это свершится в их честь. И впервые на моей памяти я чувствую надежду.
Я протягиваю дрожащую руку и касаюсь головы правительницы.
Потом она встает:
– Спасибо.
Я киваю, не в силах выразить словами то, что творится у меня внутри, так, чтобы это не прозвучало глупо.
– На республику надвигается буря, – негромко говорит правительница. – Пока до нас донеслось лишь ее дыхание. Тебе еще предстоит сыграть свою роль в противодействии этой стихии.
– Но что мне под силу сделать? – спрашиваю я.
– У тебя ведь есть голос, верно? Когда я буду говорить перед сенатом, ты понадобишься мне как свидетельница. Твое свидетельство многим спасет жизнь. Оно привлечет к ответственности тех, кто стоит за этим сговором. Ты поможешь мне, Лирия из Лагалоса?
– Если вы пообещаете мне, что о Лиаме позаботятся и ему вернут зрение. Я знаю, что способ есть. Но у меня нет денег.
Правительница удивленно смотрит на меня сверху вниз:
– Ты торгуешься со мной?
– Я не помогу вам, если вы не поможете ему.
– Ну что ж. Договорились.
Я плюю себе на ладонь и протягиваю ей руку. Недоуменно взглянув на меня, правительница все-таки пожимает ее.
Холидей ведет меня к двери. На пороге я оборачиваюсь:
– Я хотела спросить… могу я увидеть Кавакса?
– Нет, – отвечает правительница. – Не думаю, что в данный момент это хорошая идея.
Я киваю и выхожу следом за Холидей. У порога своей комнаты останавливаюсь.
– Не могли бы вы сказать Лиаму, что со мной все в порядке? – обращаюсь я к серой. – Он, должно быть, беспокоится.
– Ему сказали, что ты выполняешь поручение Кавакса, – говорит она. – Так что он не тревожился из-за твоего отсутствия.
– Ну все равно. Могу я повидаться с ним? Я ничего ему не скажу.
– Сожалею, но вывести тебя отсюда, чтобы устроить встречу с Эфраимом, было уже довольно рискованно. Мы не можем рисковать еще сильнее. – Она без сочувствия смотрит на мое вытянувшееся лицо. Потом с ее тонких губ срывается вздох. – Давай я отнесу ему конфеты или тортик и скажу, что это от тебя. Это тебя утешит?
– Вы правда это сделаете?
Она пожимает плечами:
– Что он больше всего любит?
– Шоколад.
– Хорошо. – (Я выжидающе гляжу на нее снизу вверх.) – Что тебе еще? Обнимашек? Иди к себе. – Она касается запирающего механизма, и дверь уходит в стену.
– Ох! – вздыхаю я, переступая порог. – Спасибо за… – Дверь закрывается у меня перед носом. – Чертовы серые… – бормочу я.
Комната небольшая, но чистая и с полноценным санузлом. Совершенно измученная, я включаю воду в душе и жду, пока не начинает валить пар. Я вытряхиваюсь из одолженной одежды – с рукой на перевязи это очень неудобно делать – и становлюсь под струи горячей воды, думая о том, как мне повезло, что я жива. И не в бегах.
Вы бы гордились мной, Ава, ма. Я знаю это. И могу еще кое-что сделать. Помочь правительнице, пока это все не закончится, – может, нам удастся победить всех этих мерзавцев. Но не синдикат убил мою семью. Что бы ни произошло здесь, мясники из «Алой руки» уйдут безнаказанными. Разве это справедливо? Разве это правильно?
Я выключаю душ и встаю рядом с выходными вентиляционными отверстиями, чтобы горячий воздух обсушил живот и грудь. Открыв глаза, вижу на мокрой белой плитке пару белых туфель горничной. Я поднимаю взгляд. Передо мной стоит женщина-бурая, лет тридцати пяти, с двумя большими родинками, крючковатым носом и вороньим гнездом вместо прически. В руке у нее пистолет. На конце у него большая игла для подкожных инъекций. В следующий миг женщина вытаскивает эту иглу у меня из груди. Я делаю шаг к ней и теряю равновесие. Я даже не чувствую, как пол поднимается мне навстречу. Мир туманится и кружится. Последнее, что я вижу, – женщина похлопывает меня по лицу:
– Привет, предательница. Наилучшие пожелания тебе от дома Барка.
60. ДэрроуПрах к праху
Мы с Аполлонием и Севро прорубаем себе путь, шагая по телам защитников крепости. Похоже, большинство людей отправили сражаться за стены – вероятно, чтобы не допустить высадки сил Аполлония. Оставшиеся же мало что могут противопоставить нашей объединенной ожесточенности. Прикончив возле гравилифтов трех телохранителей-золотых, разделяемся ради более эффективных поисков Повелителя Праха. Мы с Севро остаемся вместе, а Аполлоний уходит один.
Поиски длятся недолго.
– Должно быть, это тут, – говорит Севро, когда мы оказываемся перед позолоченной двустворчатой дверью.
– Внутри будут меченые, – предупреждаю я. – Надо подождать Аполлония.
– А жопу подтереть ты тоже без него не можешь? – фыркает Севро и открывает дверь пинком. – Пора платить по счетам, Повелитель Краха!
В комнате стоит тишина.
Несмотря на утонченную лепнину с цветочным орнаментом и беленые стены, в комнате сумрачно и обстановка в ней довольно скудна. Она почти пуста, не считая большой кровати с балдахином, которая стоит изголовьем к открытому балкону с видом на море. За подоконником слабо мерцает импульсный щит. Вокруг кровати сгрудилось множество массивных многоруких фигур. Сперва я принимаю их за рыцарей, но, когда столб света снаружи освещает серый металл, понимаю, что это вообще не люди, а медицинские машины. На маленьких экранах светятся витальные показания.
В изножье кровати, защищая от нас лежащего там человека, сгрудились старая розовая в ночной рубашке и двое слуг-бурых с кочергами в руках. Бурые бросаются в атаку, вопя во всю глотку. Мы сшибаем их с ног, стараясь не убить своими железными кулаками. Розовая у кровати рыдает.
– Нет! – кричит она. – Не трогайте его!
Я оттаскиваю ее от кровати, а Севро настороженно приближается. Женщина полосует меня ногтями, ломая их о мою броню.
– Чудовища! – Ее слюна брызжет мне в лицо. – Вы чудовища!
Севро бьет розовую по затылку, и я подхватываю ее, когда она падает.
В комнате стоит зловоние смерти. Севро подходит к изножью кровати и отдергивает шелковый занавес. Лицо его бледнеет.
– Дэрроу… – Он срывает шелк с каркаса.
На кровати, в гнезде из одеял, лежит остов великана. Когда я, тогда еще копейщик Августусов, встретился с Повелителем Праха, он был ростом семь футов и весил не меньше любого из Телеманусов. Ему перевалило за сотню лет, однако он сохранял величественность и вместе с тем ловкость движений, невзирая на габариты. Столь же энергичным он был во время множества наших схваток на начальных этапах войны. И хотя его лицо в последние годы часто появлялось в трансляциях центра, теперь я вижу, что это было уловкой, и понимаю, почему Повелитель Праха спрятался в своей крепости посреди моря.
От него осталась едва ли треть.
Его тело истощено и напоминает скелет. Мышцы на морщинистых руках иссохли. Кожа, прежде темная, как оникс, сделалась дряблой и покрылась желтыми струпьями; из-под белых бинтов сочится гной. Некогда яркие глаза глубоко запали, голова облысела, титанический череп туго обтянут кожей, сухой, словно тонкий слой чешуи. К машинам, охраняющим постель, тянутся провода и трубочки; они заставляют циркулировать кровь и удаляют отходы жизнедеятельности. Повелителя Праха словно что-то пожирает изнутри.