лишь его халатность. Диомед, скажи ему!
– Мама, – беспомощно говорит Диомед, – но он сам признался…
– К черту его признание, мальчишка! Он твой отец! Он, черт подери, Ромул Раа!
У меня сердце разрывается при виде того, как она беспомощно оглядывается по сторонам, словно утопающая, которой никто из нас не в силах помочь. Я и сам чувствую себя потерянным.
– Дидона, – произносит Ромул за ее спиной. – Пожалуйста…
Она поворачивается к мужу, все еще с намерением все отрицать, но потом, глядя ему в глаза, постепенно осознает, что пути назад нет, и ее начинает бить дрожь – я вижу это даже через разделяющие нас сорок метров. Ее жизнь, ее семья бесповоротно разрушены, и она знает, что это ее рук дело.
– Скажи им, что ты лжешь, – шепчет Дидона. – Скажи, что ты подозревал, но не знал.
– Но я знал, – говорит Ромул. – Я знал, потому что запись, за которой ты послала Серафину, сперва предложили мне.
– Что?
Ромул смотрит на совет так, словно уже расстался с этим миром.
– Ее предложили мне. Прислали несколько кадров. Я пригласил посредников на окраину – на встречу у Энцелада. Я полагался на свою репутацию человека чести в надежде заманить их туда. Подразумевалось, что они привезут оригинал записи. Я взял боевой «ястреб», убил их и сжег их корабль. Конечно же, как вы видели, сохранилась копия.
– Ты сделал это сам? – спрашивает Гелиос, глядя на Пандору.
– Я Ромул Раа. – Он печально улыбается. – Спроси себя, почему я так поступил. Почему откровенен сейчас, когда правда будет стоить мне жизни. Я старался жить достойно, насколько это под силу человеку. Но слишком долго хранил эту тайну. И как сказал бы мой отец, чего стоит честь без истины? Честь – это не то, что ты говоришь. Честь – это то, что ты делаешь.
Холодный камень застревает у меня в горле, когда я вижу, как разрывается сердце Серафины. Слезы текут по ее щекам.
– Мы живем по кодексу. Я нарушил этот кодекс, и никакие причины, даже обоснованные, не могут оправдать мой поступок. Пусть это послужит предупреждением вам всем. Я солгал, потому что знал: если мы увидим, что Король рабов сделал с верфями, нам не останется ничего иного, кроме как объявить мир недействительным и начать войну.
Я уверен, что война уничтожит нас. Всех нас – и окраину, и центр. Все, что цвета построили вместе. Все, что мы защищали. Наследие Сообщества пойдет прахом. Не потому, что наши руки слабы. Не потому, что наши командиры слабохарактерны. А потому, что мы сражаемся с религией, чей бог все еще жив.
Ныне он смертен. Он гнется под бременем правления, и нити союзов, заключенных между цветами, трещат. Но если мы пойдем на Марс или Луну, цвета объединятся. Они превратятся в прилив, и ныне смертный полководец снова станет их богом войны. И если он падет, встанет новый, и еще, и еще. Нас слишком мало. Мы слишком благородны. Мы проиграем эту войну так же неизбежно, как я теперь лишусь жизни.
Я призываю вас прочувствовать мою смерть. Пусть это будет последняя, а не первая жертва войны, которая забрала моего отца, мою дочь, моего сына, а теперь забирает и меня.
Серафина заливается слезами. Дидона опустила голову и обмякла. Во мне пробуждается собственное горе, отражение того горя, которое мне принесла гибель Кассия. Трагично видеть, как душа человека обрекает его на смерть, особенно когда эта душа так прекрасна, как у Ромула.
Гелиос встает. Его голос едва слышен:
– Ромул Раа, ты признан виновным в выдвинутых против тебя обвинениях. Стража, возьмите приговоренного и подготовьте его к возвращению в пыль.
62. ЛисандрЖелезное золото
На застывшей серной дюне, в окружении лордов окраины, Ромул прощается со своими детьми. Присутствуют одни лишь Раа. Я не знаю, почему позвали меня. В криле и скорсьюте, я смотрю из задних рядов, как Ромул наклоняется, чтобы прижаться лбом ко лбу юного Палерона. Ребенок плачет по своему отцу. Слезы застывают у него на щеках. Ромул переходит к Марию. Двое мужчин стоически прижимаются друг к другу лбами.
– Прости свою мать. Чти мою память и служи окраине, – говорит Ромул.
– Как пожелаешь, отец.
Марий ледяным взглядом следит, как Ромул переходит к Диомеду. Воин взирает на отца, словно большой ребенок, вопреки всему надеясь, что этот человек сейчас совершит какое-нибудь чудо и все окажется сном.
– Прости, отец, – говорит он. Рыдание застревает у него в горле, и Ромул твердо кладет руку ему на плечо. – Я подвел тебя.
– Нет. Мне вообще не следовало втягивать тебя в это. Но какое счастье, что я могу называть такого человека, как ты, своим сыном. Ты не можешь понять, какая это честь для меня. Однажды у тебя будут дети; и если среди них хоть один будет дорог тебе так же, как ты мне, ты поймешь, как благословенна была моя жизнь. Оставайся верен своему сердцу, чего бы это ни стоило.
Они прощаются, и Ромул подходит к Серафине. Ее терзают вина и горе. Он прижимается лбом к ее лбу.
– Моя пылкая…
Она отшатывается:
– Ты не должен умирать!
– Если я останусь в живых, окраина разделится. Ты можешь простить, но смогут ли Кодованы? Смогут ли ганимедцы, потерявшие сына или дочь? Им было отказано в правосудии из-за моей лжи. Я надеюсь, что моя смерть остудит их кровь. Но… если уж окраина вступает в войну, здесь должно быть единство.
Серафина не отвечает. Ромул касается ее лица:
– В тебе живет тот же дух, что и в моем брате. Не позволяй ему поглотить тебя, как это случилось с ним. Ты ничего не должна доказывать. Слава ради других – ничто. – Он касается ее груди против сердца. – Все главное – здесь. Чти свою совесть, чти свою семью. – Он улыбается под крилом, и вокруг его глаз разбегаются морщинки. – Однажды ты поймешь, почему я так поступил.
– Я никогда этого не пойму!
Ромул пытается обнять дочь, но она отстраняется и уходит подальше от родных, за дюну. Диомед напрасно зовет ее. Ромул смотрит ей вслед. Затем, вместо того чтобы подойти к Дидоне или своей матери – а впрочем, та предпочла не видеть, как будет умирать ее сын, – он направляется ко мне.
– Лорд Раа… – говорю я, склоняя голову.
– Некоторые сказали бы, что это я должен кланяться тебе, наследник Силениуса, – усмехается он.
– Большинство тех, кто мог бы сказать так, мертвы, – отвечаю я. – Кроме того, я гость в вашем доме.
– Это верно.
Он жестом велит мне следовать за ним, и мы отходим на несколько шагов от его близких. Холодный ветер завывает вокруг и швыряет мусор мне в светоотражающие очки. Крил согревает воздух, проходящий через мембрану в рот. Ромул оглядывается на свою семью:
– Они недоумевают, почему я привел тебя сюда.
– Не они одни.
Он изучает меня единственным глазом:
– Ты очень похож на свою мать.
– Вы знали ее?
– Не слишком хорошо. – Он замечает, как я смотрю на Серафину, – она уселась на краю отдаленной дюны и наблюдает за нами.
– Почему вы попросили меня прийти сюда, повелитель?
– Еще есть шанс остановить эту войну, Лисандр. Может быть, не сначала. Боюсь, для этого кровь слишком сильно кипит. Даже моя смерть ничего не изменит. Но есть возможность не дать войне уничтожить всех нас. Наша сила до восстания заключалась не в нашем оружии и не в наших кораблях. Она проистекала из нашего единства. Некогда Силениус Луна, твоя кровь, и Акари Раа, моя кровь, были заодно. Один из них был скипетром, второй – мечом. Они положили начало договору Пакс Солярис, объединившему миры Солнечной системы, и освободили нас от владычества Земли. Перед тобой стоит выбор, который затронет множество людей, о существовании которых ты даже не подозреваешь. Беги, как бежал последние годы, или стань подобием этих великих людей. – Он подается ко мне и говорит хрипло и взволнованно. Единственный глаз кажется чужеродным на его лице, он будто горит небесным огнем, не имеющим отношения к смертному телу. Ромул кладет руку мне на плечо. – Ты спас мою дочь. Сможешь ли ты теперь спасти миры?
Он не ждет ответа, да и я слишком ошеломлен, чтобы дать его. Ромул возвращается к семье, чтобы попрощаться с женой. Тяжесть его вопроса одолевает меня. Я уже сделал первый шаг, проигнорировав предсмертное желание Кассия. И второй – предав Гею. Хватит ли у меня мужества идти дальше? Под силу ли мне ноша моей крови?
Я наблюдаю, как Ромул произносит последние слова прощания. Этот великий человек смотрит на Дидону с любовью, которая выше моего понимания. Я никогда не видел подобной любви. Серафина сидит в одиночестве на дюне, а я думаю: что почувствовал Ромул, когда много лет назад на Венере впервые увидел Дидону? Если он так сильно любил ее, как ему хватило храбрости попрощаться? Это право человека подлинной чести, незамутненной совести? После того как меня оторвали от семьи, я теряюсь и не могу понять, как мужчина, отец, муж, может ценить что-то больше, чем любовь.
У меня в душе пробуждается желание быть таким же благородным, как Ромул. Потребность чтить этого человека, хотя я почти не знаю его.
– Эти десять лет я искала мужчину, за которого вышла замуж, – говорит мужу Дидона, и я напрягаю слух, чтобы расслышать ее слова сквозь свист ветра. – Теперь я снова вижу его. Молодого лорда, который сжег город ради девушки с жемчужного берега. Ромул Храбрый. Дидона Нумидийская. Какой они были парой! Какой конец их ждал…
– Нет, – шепчет Ромул. – Это не конец. Я любил тебя еще до того, как встретил. Я буду любить тебя, пока не погаснет Солнце. А когда оно погаснет, я буду любить тебя в темноте. До встречи, жена.
Шагнув к ней, он снимает свой крил и, задержав дыхание, чтобы не вдыхать ядовитый воздух, осторожно расстегивает маску Дидоны ради последнего поцелуя. Пар срывается с их губ, когда они впиваются друг в друга. Потом Ромул отстраняется, бросает свой крил на землю и делает шаг назад, вниз по склону.
Серафина смотрит на происходящее с вершины дюны. Как-то неправильно оставлять ее одну в такой момент, и я вдруг обнаруживаю, что поднимаюсь к ней по замерзшей сере. Девушка ничего не говорит, когда я сажусь рядом, чтобы посмотреть на последний ритуал ее отца.