Действительно, Маленький Ястреб.
Кассий замечает, что я рассматриваю Серафину.
– Что с тобой сделал этот аурей? – шепчет он, горбясь в цепях.
– Преподал мне урок. – Я кривлюсь в притворном ужасе.
– Говорил же я тебе: помалкивай. – Он смотрит на мое обветренное лицо. – Боги, человече! Ты выглядишь как лобстер.
– И чувствую себя, как он. Вареным и в масле.
Кассий смотрит на золотых, собирающихся вести нас в крепость.
– Делай как я. Здесь каждое слово имеет значение.
Я стараюсь выдохнуть братское раздражение. Оно вцепляется в меня, но недостаточно, чтобы убедить, что Кассий не прав. Если мой краткий полет за пределами корабля чему-то и научил меня, так это тому, что Кассий знает этих людей гораздо лучше, чем я, невзирая на все мои штудии.
Залы крепости – из голого камня, как и ангар. Такое впечатление, что их грубо вырезали буровыми машинами. Вокруг множество ошибочных меток. Арки испещрены защитными знаками, словно дерево, изъеденное термитами. Здесь нет никого, кроме солдат Ромула и обитателей крепости еще двух видов – босых и лысых черных в простых серых робах с изображением железной пирамиды и нескольких жрецов-белых в странных париках из грубых иссиня-черных волос. Это удаленная база. Крепость, оставленная на произвол судьбы. Почему мы здесь, а не в Сангрейве? Ромул пытается что-то скрыть. Всего лишь неудачу дочери? Или ту самую запись, о которой спрашивала Пандора? Что, по ее мнению, привезла с собой Серафина? Что может быть настолько ценным, чтобы из-за него затеяли все это?
В командном пункте крепости мебели нет. Огромные колонны поддерживают неровный куполообразный потолок, а в дальнем конце зала стоит группа темных фигур.
Когда нас подводят к огромному каменному трону, сделанному для человека крупнее золотого, мое сердце начинает биться быстрее. Я вглядываюсь в тени, ожидая, что прославленный воин будет восседать на нем. Но Ромул Раа, двадцать третий Повелитель Пыли, правитель доминиона окраины, сидит у подножия трона на тонкой подушке, скрестив ноги, облаченный лишь в серый скорсьют.
У него высокие скулы, удлиненный подбородок и удивительно чувственные губы, рассеченные двумя шрамами. Темно-золотые волосы, пронизанные нитями седины, собраны на затылке в простой узел, заколотый шпилькой из черного дерева. Раа потерял правую руку в битве при Илионе и так и не заменил ее. Когда его грудь тихо вздымается, воротник сьюта немного расходится, обнажая полоску лунно-бледной кожи.
Он изменяет форму черной гасты, лежащей у него на коленях. Она длиннее, чем клинки внутренних областей, – в активной, жесткой форме достигает двух метров в длину, напоминая копье. На металле выгравированы серебристые фигуры. Это не Звездный Огонь, родовой меч Раа, – тот был утрачен на триумфе Жнеца, когда труп отца Ромула ограбили. Кому он принадлежит сейчас – большая загадка.
Я ловлю себя на том, что восхищаюсь самообладанием Ромула Раа.
В его спокойствии таится напряженность, словно в одиноком холодном камне, поднимающемся из недвижной поверхности пруда. В его осанке и выражении лица чувствуется смирение, которого я не ожидал, и это почему-то вызывает в воображении образ древнего существа, восседающего в собственном саду, – существа, видевшего сотворение планет и распад империй. Я спокоен, но чувствую себя очень-очень маленьким перед мифом, обретшим плоть. Ромул Раа стоял перед Жнецом, но, в отличие от меня, не отдал свою луну. Он отдал руку и сына, чтобы защитить дом.
Черные ставят нас на колени.
Уродливый золотой лет двадцати пяти с кудрявой темной бородкой и коротко стриженными волосами возникает из тени рядом с Ромулом и смотрит на нас умными глазами разного цвета. Он похож на паука, тайно пробравшегося в человеческую плоть, со всеми этими узловатыми суставами и длинными тонкими отростками, придающими ему алчный вид. Лоб и подбородок у него чрезмерно велики, а лицо, да и вообще кожа – анемичного оттенка, как у освежеванного кролика, не считая нескольких небольших коричневых пятен на шее.
Знаменитый злодей Марий Раа. Я знал его, когда он учился в Политической академии Луны в качестве заложника. Помню его тихим тринадцатилетним мальчиком, нежеланным гостем на вечеринках, относящимся к сверстникам с таким же пренебрежением, как и они к нему. Я опускаю голову, опасаясь, как бы он не узнал меня.
Но он не узнаёт.
Его взгляд останавливается на мне на мгновение, потом скользит дальше, поглощая всех нас; игнорируя сестру и брата, Марий обменивается парой приглушенных фраз с Пандорой. Когда Ромул убирает клинок в ножны, он протяжно и звучно выдыхает через нос. Затем прикасается к плечу повелителя:
– Отец, они прибыли.
– И привезли с собой гахья, – добавляет Ромул.
Когда он наконец поднимает взгляд, его вид поражает меня. Левый глаз отсутствует. На его месте – гладкий шар из голубого мрамора. Ромул встает, чтобы поприветствовать своего сына Диомеда. Тому приходится наклониться, чтобы их лбы соприкоснулись, как здесь заведено.
– Сын… – Ромул поворачивается к Пандоре. – Ты хорошо поработала. Я доволен.
Старуха чопорно кивает и разгибается из глубокого поклона.
– Это всего лишь мой долг, повелитель.
Ромул улыбается сестре Веле:
– Призрак не меняется.
– Я бы не знала, что делать, если бы она изменилась.
– Спасибо, Пандора. – Ромул кладет руку старухе на плечо. – Хотелось бы мне, чтобы я мог рассказать совету лун Газовых Гигантов о том, что ты сделала. Величайшая из слуг окраины заслуживает большего, чем моя скромная благодарность.
Старуха послушно кивает. В присутствии господина она из гончей преобразилась в щенка. Это восхищение разделяют Диомед и остальные присутствующие. Я чувствую, как оно начинает просачиваться и в мою душу. Только Кассий кажется невосприимчивым к нему. Его взгляд блуждает в поисках способа побега, что следовало бы делать и мне.
Наконец Ромул подходит к Серафине. Девушка встает на колени, склоняет бритую голову. Ее взор устремлен в пол. Отец приподнимает ее голову за подбородок и целует дочь в лоб.
– Серафина… Моя пылкая. Как я скучал по тебе…
– Отец… – Серафина смотрит на него, и на ее яростном лице написана абсолютная любовь.
– Я не знал, увижу ли тебя снова.
Разве кто-нибудь смотрел на меня с такой любовью? Ромул прижимается лбом ко лбу дочери. Мгновение спустя он отстраняется и взирает на нас.
– Вы привели гахья.
– Они друзья, – хочет объяснить Серафина, – на меня напали аскоманы…
– Я слышал, – обрывает ее Ромул, бросая взгляд на Пандору. – Я хочу видеть их руки.
Охранники показывают ему наши руки. Он изучает ладони.
– Вы не носите шрам. Так почему у вас обоих мозоли, которые могут появиться лишь у того, кто не выпускает клинка из рук?
Диомед пристально смотрит на нас, как и остальные.
– Меня зовут Регулус Янус. Мы торговцы водой. Я прежде был воином по необходимости, – сознается Кассий. – Я не удостоился шрама – моя семья была недостаточно обеспечена, чтобы отправить меня в училище. Но я служил Августусам, как и вся наша семья. Когда мой дом был захвачен восстанием, я взял клинок и сражался… до тех пор, пока Марс не пал. И тогда я бежал вместе с братом Кастором.
– Значит, ты принял изгнание вместо смерти, – говорит Ромул. – Ясно.
Он оглядывается на дочь. Кассий смотрит на меня, чтобы убедиться, что я молчу.
– Почему ты не сказала мне, куда направляешься, дитя? – спрашивает Ромул у дочери.
– А ты отпустил бы меня?
– Нет. Когда ты исчезла… я думал, ты умерла. Когда я обнаружил, что ты отправилась во внутренние области…
– Ты этого хотел?
Эти слова ранят Ромула.
– Нет. – (Кажется, Вела и Марий с ним не согласны.) – Я перевернул бы миры, чтобы ты снова оказалась дома.
– Но вместо этого ты послал по моему следу свою собаку, – холодно произносит Серафина. – Она убила Хьорнира. Хьорнира, отец! Ты знал его с тех пор, как он был ребенком. Ты научил его охотиться. Все, чего он хотел, – служить золотым, а эта сука вырвала ему зубы.
– Он был рабом, который ослушался своего господина, – возражает Ромул.
– Ты велел ей мучить его? – Ее голос смягчается. – Ты, да?
– Это был я, – говорит Марий из-за спины отца.
– Ты? – шипит Серафина. – Ну конечно, это был ты!
– Ты ждешь, чтобы я выразил свои сожаления, сестра? – спрашивает Марий с еле уловимой злобой. – Смею сказать, судьба твоего питомца на твоей совести. Поставить на кон Пакс Илиум ради полета фантазии? А если бы Король рабов и его орда схватили тебя? Началась бы война.
– Ты мог бы приложить некоторое усилие, чтобы не выглядеть таким довольным, брат, – говорит Диомед.
Замечаю напряжение между ними, откладываю это на потом и смотрю на Кассия. Он не отрывает взгляда от клинка, оставленного Ромулом на подушке. Серафина плюет брату под ноги. Величайшее проявление неуважения на планете, лишенной природной воды.
– Я плачу о мире, где такой червяк, как ты, может отправить в прах такого человека, как Хьорнир!
Марий не встает, чтобы должным образом встретить ее гнев, – лишь вздыхает.
– Неужели я вырастил собаку? – грохочет Ромул.
Серафина краснеет:
– Нет, отец.
– Тогда не веди себя как собака. Твой брат – мой квестор. И он верно несет службу. Я допросил бы Хьорнира сам, если бы был там. – (Серафина с отвращением отводит взгляд от отца.) – Он вступил в сговор с тобой, чтобы нарушить легитимный договор. Он был предателем.
– Тогда и я предательница.
– Да. Ты предательница, – цедит Марий, – строго говоря.
– Мальчик… – Ромул смотрит на сына, пока тот не склоняет голову в знак извинения. Потом обращается к дочери: – Ты нарушила мир. Мир, который защищал наши луны десять лет. Ты пошла против своего правителя. Ты пошла против своего отца. Почему? Что ты искала?
– Правду! – пылко произносит Серафина.
– Какую правду?
– Правду о том, что произошло с нашими верфями.
Кассий настораживается, равно как и я.