Шквал дуновений – и дюжина зарядов вонзается в плоть полудюжины мужчин, пытающихся подняться со своих мест. Мы деактивируем плащи-невидимки и захватываем пост, сваливая охранников в угол. Завтра в это время у них будет адская головная боль, они могут ослепнуть на несколько дней, но выживут.
– Шесть – три, – говорит мне Севро.
Крошка и Александр остаются встречать гостей, на случай если поднимется тревога. Остальные устремляются на уровень «омега».
Большинство обитателей тюрьмы отбывают наказание на уровнях выше этого. Там расположены общие камеры, и заключенные каждый день работают бригадами с шести до шести, вручную сортируя мусор, всосанный шлангами, для переработки или сжигания. В честной повседневной работе есть здравость. Уж я-то знаю.
Но здесь, на уровне «омега», те, кто был осужден республиканским судом за преступления против человечества, томятся в одиночных камерах и никогда не видят другого лица. Никогда не слышат другого голоса. Не ощущают ничего, кроме прикосновения холодного металла. Им дают воду и протеиновый гель из водорослей через трубку в стене и позволяют тренироваться в общей зоне по пятнадцать минут через день. Но тренируются они тоже одни. Рядом нет заключенных, с которыми можно было бы разделить бремя одиночества. Вокруг пустой гулкий мавзолей: ни души, только ряд безликих тюремных дверей – ни окошка, ни щелочки, ни ключа. Я слышал, что иногда охранники включают голографическую запись в центре этажа, но там транслируются лишь моменты триумфа республики.
Может, республика и выше убийства узников, но ее мораль не лишена зубов. Мустанг совсем не это имела в виду, когда отменяла смертную казнь, но Публий Караваль блокировал все резолюции о тюремной реформе на протяжении последних шести лет. Как поговаривают, потому, что он обязан политическим спонсорам. Я же подозреваю, что он потерял по вине золотых больше, чем признает. Со своей стороны, я с ним согласен. Эти люди решили поставить себя над своими собратьями. Ну так пусть будут отделены от них. Навсегда.
Большинство моих врагов лежит в земле. Остальных я отправил сюда. Некоторые из этих камер занимают скелеты, наперсники Шакала. Жаль, мы не смогли бросить Лилат в эту яму, вместо того чтобы дарить ей легкий выход, стреляя по ее штурмовику, пока тот не врезался в поверхность Луны. И теперь, придя сюда, чтобы освободить преступника, я думаю: не становлюсь ли я тем самым предателем, о котором трезвонят в новостях?
Мы останавливаемся у двери камеры.
– Все будут хорошо себя вести?
– А сам-то ты, босс? – усмехается Клоун. – В прошлый раз ты чуть не отрубил ему голову.
– Чуть, – говорю я.
Вид этого золотого в темном зале в ту ночь на Луне, его лицо без маски, залитое кровью упырей, – все это до сих пор стоит у меня перед глазами. Иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что он караулит под дверью, ожидая момента войти. Войти и убить мою семью.
– Севро, ты собираешься вести себя цивилизованно?
Севро пожимает плечами:
– Ну типа того.
Я отключаю замок. Дверь взвизгивает, и синий свет, окружающий дверную ручку, гаснет. Собравшись с духом, я дергаю за нее и, распахнув дверь, отступаю в сторону, а мои соратники вскидывают винтовки. Нас встречает запах водорослей и фекалий. Камера представляет собой сырой бетонный ящик. Пустой, не считая туалета, пластиковой койки и костлявого мужчины без рубашки. Он лежит спиной к нам. Его позвоночник напоминает какое-то ископаемое в пыли, выпирающее сквозь изголодавшуюся по солнцу кожу. Сальные белые волосы свешиваются с края койки. Заключенный поворачивается к нам; на татуированном лице поблескивают глубоко посаженные черные глаза. Я невольно отступаю на шаг, увидев в этом человеке самого себя во власти Шакала.
– Что за черт? Это черный, – хмыкает Севро.
– Улитка, багажа на месте нет, – сообщаю я. – Ты уверен, что он в камере «О» две тысячи девятьсот восемьдесят три?
– Абсолютно. Я сейчас смотрю на список. Он значится в нем как присутствующий в камере. Ничего не говорится ни о медицинском приеме, ни о трудовой повинности. Плохо, плохо, плохо, плохо.
– Да, спасибо.
– Тогда кто он, черт побери? – гаркает Севро.
Заключенный очень медленно встает. Он не великан, как Сефи. Росту в нем едва ли шесть с половиной футов, и он худой, как Александр. Ему за пятьдесят, у него большие залысины, грязная борода и столько татуировок, сколько я не видел еще ни на ком. Он смотрит на нас умными, любопытными глазами. Держится не как воин, а как зловещий математик, изучающий теорию струн на голографической доске. Когда он моргает, на меня смотрят вытатуированные на веках духовные глаза. Эту татуировку носят только шаманы Страны льдов. И большинство из них – женщины.
Севро прицеливается и делает шаг к черному:
– Ты кто такой, черт побери? Отвечай, недоумок!
Черный улыбается одними глазами, смотрит на ствол, потом на маску Севро, снова на оружие, затем указывает пальцем на свой рот и широко открывает его. Севро светит в него фонариком.
– Гадость какая! – Севро отступает назад. – Кто-то вырезал ему язык.
И это не все, что у него забрали. То, что я сперва принял за залысины, на самом деле незавершенное скальпирование. Из-за этого передняя часть головы черного выглядит вдавленной, как донце скорлупы яйца.
– Его руки… – говорит Тракса.
– Покажи руки, – приказываю я.
Черный без возражений идет на сотрудничество. В тыльную сторону узловатых кистей вделаны полумесяцы касты черных. И они черные. Не выбеленные, как у сидящих здесь преступников.
– Ты не заключенный. – (Черный смотрит мне в глаза даже сквозь непрозрачный шлем, машет пальцем, потом изображает щит напротив сердца.) – Охранник?
Он указывает пальцем на меня. Это значит «да».
– Ты что, заблудился? – говорит Севро.
Черный думает, потом сжимает кулак и бьет себя в поясницу, как будто его ударили ножом. Я смотрю на него с возрастающим интересом. Почему охранник получил ножевое ранение в спину?
– Вас ударил заключенный номер тысяча сто двадцать шесть? – спрашивает Тракса.
Мужчина машет пальцем: «Нет».
– Вы знаете, где он?
«Нет».
– Улитка, ты можешь проследить имплантат или ошейник тысяча сто двадцать шестого? – возвращаюсь я к своей задаче.
– Нет. Его нет в системе.
– Что значит «нет в системе»? Он не мог покинуть чертову тюрьму! Он – государственный преступник. Под черным кодом, никакого перевода в другое место. Никто никогда не бежал из Дипгрейва.
– Твой отец бежал, – напоминает Клоун, обращаясь к Севро.
– Это был не совсем побег, – еле слышно бормочет Севро. – Клянусь Долиной, если это скользкое дерьмо все это время было в мирах…
– Нам действительно нужен именно он? – уточняет Клоун. – У нас тут богатый выбор социопатов.
– Босс… – начинает было Тракса.
– Надо осмотреться тут, – отрезаю я. – Нам нужно найти его.
– Здесь две сотни охранников, – замечает Севро. – Нельзя шастать тут, не зная точно, куда направляешься. Если включится тревога, дерьмо станет смертельным, и очень быстро.
– Босс… – повторяет Тракса.
– Я знаю, что это не идеально… – говорю я.
– Не идеально? – перебивает меня Клоун. – Сработает сигнал тревоги, на подлодках узнают, что мы здесь, и нам уже никогда не вернуться на траулер.
Под скафандром-скарабеем у меня висит на цепочке ключ моего сына, холодный и тяжелый. Я оставил Пакса не для того, чтобы поджимать хвост и бежать при первой же нестыковке.
– Вы хотите уйти с пустыми руками? – спрашиваю я ровным тоном, но с душераздирающим подтекстом.
Они качают головой.
– Босс! – Тракса с силой толкает меня в бок, едва не сбивая с ног.
– Что такое?
Она кивком указывает на черного:
– Я думаю, он знает, как найти тысяча сто двадцать шестого.
28. ДэрроуЗаключенный 1126
Мы покидаем тюремный блок «омега» и идем за охранником-черным, теперь облаченным в форму, которую он снял с одного из усмиренных серых. Она неважно сидит на нашем проводнике. Брюки ему коротки, так что полоса синих рунических татуировок на бледных лодыжках остается на виду. Куртка смотрится поприличнее. Я настороженно отношусь к этому человеку, хоть тот и утверждает, что он охранник. Он находился в этой камере не просто так. И все же лучшего варианта у нас нет.
Следуя за ним вплотную, наша вооруженная до зубов стая поднимается по зигзагообразной открытой лестнице с крутыми пролетами. За лестницей расположено большое грязное помещение в виде амфитеатра – главный производственный цех. Заключенные трудятся у конвейерных лент, сортируя мусор с морского дна. Их ряды патрулируют охранники с электрошоковыми дубинками. Высоко над цехом с потолка гроздьями, подобно ржавым яйцам какой-то расы гигантских металлических пауков, свисают тюремные блоки.
На новом уровне мы скользим по полированному металлическому полу, гладкому, как стекло. Проходим мимо «близоруких» камер видеонаблюдения, закрытых дверей казарм, откуда долетает гулкий кашель охранников, валяющихся в койках. По коридорам разносится утренняя программа новостей из Старого Токио. Услышав голос жены, я сначала сбиваюсь с шага, не сообразив, что это всего лишь голограмма.
Мы отключаем дремлющих стражей, не снижая темпа. У алых и серых почти нет шансов, а вот редких охранников-черных приходится снимать с особой осторожностью. Некоторые из них способны с тремя зарядами паучьего яда в венах драться еще минуту. Проходя мимо, я размышляю, насколько легче было бы убивать их, но потом содрогаюсь от собственного рептильного равнодушия. Это мои люди!
Наш проводник, конечно же, не сомневается, что мы уничтожаем его сослуживцев.
За что же его лишили языка и бросили в камеру? Видимо, он совершил либо что-то очень хорошее, либо что-то очень плохое…
Верный своему слову, черный приводит нас туда, где проживает начальник тюрьмы. Дверь заперта изнутри – с этим Улитке не справиться. Севро приседает, чтобы расплавить замок плазменным зарядом. Пока он возится с компонентами, черный нетерпеливо вздыхает, обходит его, стучит в дверь и делает шаг в сторону. Внутри начинает лаять собака.