Не задумываясь, я вытаскиваю дозатор, отправляю в рот несколько таблеток золадона и давлю их зубами. Они шипят, и я чувствую, как холодный огонь растекается по моему языку и внутренней поверхности щеки, проникает в мои кровеносные сосуды и разносит тепло по телу, отправляя в мозг химические вещества, чтобы убить мой страх и успокоить боль в ребрах. Я медленно выдыхаю и оглядываюсь на кар, в котором неподвижно лежит Лирия.
Я переключаю внимание на техников. Мы идем по графику, но теперь запланированная скорость наших действий кажется мне недостаточной. Не надо было мне тратить время в корабле, чтобы забрать Лирию. Перед моим внутренним взором снова ломается шея Дано… Я кривлюсь и смотрю на голокамеры. Звено солдат в броне приземляется вокруг больницы, всего в четырех зданиях от того места, где мы стоим.
– Поскорее! – кричит Кира людям синдиката.
– Не отвлекай их, – говорю я. – Проверь еще раз детонаторы. А потом уходи отсюда.
Мне не приходится повторять дважды. Ховербайк Киры с визгом исчезает в эвакуационном тоннеле. Посмотрев ей вслед, я возвращаюсь к нашему драндулету. Вытаскиваю Лирию и пересаживаю на заднее сиденье чистенького во всех смыслах средства передвижения – десятиместного такси, стоящего рядом с другими флаерами. Я достаю наши сумки, вываливаю сменную одежду на пол и подаюсь назад, чтобы поговорить с Лирией. Ее большие красные глаза устремлены на меня.
– Ты под воздействием анацена-семнадцать. Это продлится еще час. – Я вспоминаю того Телемануса. Он весил вчетверо больше ее. – Может, меньше. Мы встретимся с очень плохими людьми. Когда действие газа закончится, молчи и не шевелись. Иначе они убьют тебя. Потом, если будешь хорошо себя вести, я отвезу тебя куда пожелаешь и дам достаточно денег, чтобы ты могла начать новую жизнь. – Из-за приема золадона мой голос звучит как у робота. Я лгу Лирии. За ней будут охотиться вечно. Но все-таки я дам ей фору. – Ты меня поняла? – (Она не может ни моргнуть, ни шелохнуться. Ненависть – вот все, на что ее хватает.) – Отлично.
Я напяливаю раскрытую сумку на голову Лирии и прячу девушку под ворохом вещей. Даже находясь под воздействием золадона, я знаю, что буду потом ненавидеть себя. Знаю, что никогда не забуду этого выражения в ее глазах. Добавим это ко всему прочему. Я сдираю с себя одежду, бросаю ее в металлическую бочку и надеваю один из моих кортабанских костюмов.
– Вольга, разденься и сожги все, – говорю я, когда черная выходит из пластиковой комнаты.
Вольга раздевается и выливает в бочку агрессивную кислоту.
– Нашел! – говорит за пластиковой стенкой желтый с металлическим анализатором запахов в носу. – Правая лопатка.
Фиолетовый – тот, у которого на шее вытатуированы разноцветные химеры, – находит метку, и вскоре два зловещих сверла оживают. Металл вгрызается в кожу. Дети скулят онемевшими ртами, пока контрагенты синдиката щипцами извлекают вживленные устройства слежения. Из слезных каналов парализованных маленьких пленников текут слезы. Мужчины бросают крохотные окровавленные чипы в контейнер.
– Они чисты как младенцы и готовы к поездке, – говорит фиолетовый.
– Проверь еще раз на радиационные метки, – бросаю я, осторожно ощупывая свои ребра. – Не будь небрежен.
Покончив с работой, хирурги засовывают детей в пластиковые халаты и выносят их из «операционной». Тем временем рыцари на голограмме прыгают в ангар через дыру, пробитую их кораблями. Хирурги оставляют детей на нас и отбывают на своей машине по подземному тоннелю, ведущему к заброшенным трамвайным путям. Вольга берет обоих детей и загружает в такси – нежно, словно мамочка, укладывающая своих малышей спать рядышком друг с другом. Она медлит, глядя на них сверху вниз.
– Вольга!
Она вскидывает голову, свирепо смотрит на меня и хлопает дверцей такси с такой силой, что стекла дребезжат.
– И ты тоже иди на хер, – спокойно говорю я.
Оставляю ее активировать таймер на зарядах взрывчатки за пределами «операционной». Отсчет тридцати секунд пошел. Я активирую заряды в каре-развалюхе, бросаю еще один рядом с бочкой для надежности и прыгаю на водительское место такси, а Вольга зашвыривает один из своих зарядов в «операционную». Я ныряю в тоннель по тому же пути, что и хирурги синдиката.
– Если тебе нужно покинуть поле боя, уйди стильно, – бормочу я без запала.
Вскоре после того, как я повторяю эти слова старого инструктора по строевой подготовке, тоннель содрогается от взрывов. Вторая партия зарядов взрывается минуту спустя у входа в тоннель, обрушивая его за нашей спиной. Мы едем в молчании. Вольга втиснулась на сиденье рядом со мной.
Весь кураж похищения исчез со смертью Дано. Ни Вольга, ни я не думали, что выживем. Но теперь, когда нам все же это удалось, тяжесть содеянного обрушивается на большую девочку. Она опускает стекло со своей стороны, закрывает глаза и выпрастывает руку навстречу ветру, подобно тому как дельфин, плывущий по волнам, высовывает из воды плавник. Вольга сидит в шести дюймах от меня, но с тем же успехом мы могли бы находиться на разных планетах. Холодный зловонный воздух тоннелей врывается в машину. Мы проезжаем мимо съездов, уходящих глубже в подземную сеть города. Чувствую, как мышцы челюсти расслабляются, но перед глазами все еще маячит зрелище крови Дано на кулаке золотого. Вольга подсоединяет свой датапад к панели и включает Ридоверчи.
Его пианино играет нежную мелодию. Мы прокладываем путь сквозь тьму. Из глаз Вольги текут слезы. Но мои глаза сухи.
Часть IIIПрах
Pulvis et umbra sumus.
Помни, что ты лишь прах и тень.
40. ЛисандрКровавая Арена
Кассий погрузился в раздумья, глядя на каменного дракона в нижнем зале. Морда у дракона длинная. Жадная пасть распахнута и усеяна неровными зубами. Храбрый рыцарь, противостоявший семье Раа, исчез, оставив вместо себя ту измученную, задумчивую душу, которую я знаю. Ранки в тех местах, где кожу пронзил грюсли, распухли и покраснели. Вид неприглядный, однако Кассий сбрил бороду и кажется моложе своих лет. Только глаза старые.
– О чем задумался? – спрашиваю я.
Он словно не слышит. Далекие голоса из сотен глоток шепчутся за двустворчатыми черными каменными дверями, что расположены у подножия каменной лестницы, прямо под взглядом дракона. Наши охранники-серые держатся немного в отдалении, давая нам возможность поговорить.
– Это был цветок, – тихо произносит Кассий.
– Цветок?
Я понимаю, что он сейчас где-то далеко.
– Белый эдельвейс. Это было последним, что отец дал мне перед смертью. – Кассий ненадолго умолкает, неотрывно глядя на дракона. Он редко говорит о своей семье. – Это был великолепный день, – медленно говорит он. Бросает взгляд на охранников. – Ты был слишком юн тогда. Мать держала тебя в Орлином Приюте. Но все остальные члены семьи находились тогда в Эгее, на ступенях цитадели, откуда Августус обычно произносил Вечную речь. Правительница собрала нас на военный совет. Корабли Августуса были в двух днях пути от Деймоса. Солнце стояло высоко в небе; чувствовалась энергия приближающейся бури. Ветер уже подул и принес с собой дождь. Я помню запах цветущей розовой акации над той лестницей. И… на флагштоке цитадели, где я привык видеть одних лишь львов, поднялся наш серебряный орел. Это должно было стать концом развращенного Марса и началом нашей эпохи… У нас были люди. У нас было право. И стоило нам победить Августуса, у нас был бы и Марс – отец никогда к этому не стремился, и потому я знал, что он будет обращаться с планетой хорошо. Но мне было стыдно. Когда я проиграл поединок с Дэрроу, отец сказал мне, что он разочарован. Не тем, что я проиграл. Ему было стыдно за мой эгоизм. – Кассий морщится. – За мою мелочную гордыню. Ваятели починили меня, и я поставил себе цель: искупить вину в глазах отца. Я умолял правительницу позволить мне возглавить легионы, посланные, чтобы заманить Августуса в ловушку на верфях Ганимеда, после того как Плиний передал нам информацию. Она послала со мной Барка, чтобы быть уверенной, что я не подведу. Я не подвел. Я вернулся в Эгею, волоча за собой Августуса в цепях. Я обрел искупление в ее глазах. Но не в глазах отца – пока мы не встали на эти ступени и он не увидел, как я изменился. Он должен был встретить силы Августуса на орбите вместе с нашими двоюродными братьями и сестрами. Остальную часть войск семьи вручили мне для защиты Эгеи. Ты никогда не испытывал подобной гордости, Кастор. Сияющие лица. Смех. Волосы и вымпелы развевались на ветру, когда представители двух поколений семьи Беллона в полном боевом облачении вышли на солнце с совещания. У подножия лестницы отец повернулся ко мне и сказал, что любит меня. Он говорил это тысячу раз прежде. Но это было совсем другое. «Мальчик исчез, – сказал он. – На его месте я вижу мужчину». Тогда я впервые почувствовал, что достоин его любви, достоин быть его сыном. Я понял, какой же я счастливый, как я благословен, что мне достался такой отец. В мире ужасных людей он был терпеливым и добрым. Благородным – как в тех историях, которые нам рассказывали в детстве…
Я оглядываюсь – не слушают ли нас охранники? Их лица до переносицы закрыты дюропластовыми дыхательными аппаратами. Суровые глаза под серыми капюшонами ничего не выражают.
– Он достал эдельвейс из подсумка доспехов, вложил мне в руки и велел мне помнить дом. Помнить гору Олимп. Помнить, почему мы сражаемся. Не за семью, не за нашу гордость, но ради жизни… Этот цветок вырос рядом с его любимой скамьей на хребте, сразу за хозяйственными постройками Орлиного Приюта. Отец поднимался на этот хребет каждый день перед закатом, чтобы отдохнуть от нас, детей, от работы… – Кассий улыбается. – От мамы. Иногда, если мне особенно везло и я тихо себя вел, отец брал меня с собой, и мы разговаривали или просто сидели и смотрели, как орлы наведываются в свои гнезда на скалах. Лишь тогда я был по-настоящему сч