астлив и не желал ничего большего… Юлиан был маминым любимцем, но отец не играл в эту игру. – Кассий улыбается. – Я знаю, что ему не нравилась ни та корыстная тварь, которой я был перед училищем, ни то ожесточенное существо, в которое я превратился позднее, но там, на ступенях… когда он вложил цветок мне в руки, я понял, что наконец-то стал тем мужчиной, которого он всегда надеялся во мне увидеть. – В глазах Кассия стоят слезы.
– А что сталось с этим цветком? – мягко спрашиваю я, не желая разрушать заклинание.
– Я потерял его в грязи. – Кассий со стыдом смотрит на меня. – Я не думал, что вижу отца в последний раз. – Он умолкает, сражаясь с чем-то большим, нежели страх перед предстоящим поединком. – Все они мертвы. Все эти сияющие лица померкли. Их смех утих… Осталось лишь безмолвие. Я хочу увидеть их снова… – Кассий едва не произносит мое имя, но вовремя осекается. Он бросает взгляд на дверь. – Услышать их. Почувствовать руку отца на своей голове. Но этого не будет. Даже когда я умру. Пустота – вот все, что встретит меня.
– Ты не умрешь сегодня, Кассий. Ты можешь одолеть его, – говорю я, зная, что даже если он выиграет, мы, скорее всего, лишимся жизни. – Ты – Рыцарь Зари. Ты все еще тот хороший человек, которого увидел… наш отец. И тебе не суждено стать последним из рода Беллона.
– Брат… – Кассий улыбается и кладет руку мне на плечо. – Иногда я забываю, насколько ты молод. Я не того боюсь, что могу не одолеть врага. – Он смотрит на ощерившуюся драконицу, в голодную тьму ее горла. – Я боюсь, что нет ничего, кроме этого мира. Карнус был прав. – Он улыбается какой-то шутке, понятной лишь ему. – Но кто знает, вдруг темнота окажется добрее света. – Кассий переводит взор на черные двери и прислушивается к приглушенным голосам. – Не важно, какая судьба ждет за этими дверями – не поддавайся. Это наш долг – пусть даже последний – предотвратить войну. Защитить людей.
– Это не наша республика, чтобы ее защищать, – хмурюсь я.
– Повторяешь слова Октавии… Конечно наша.
– Почему? Этот испорченный мир предал нас. Людей, которых ты хочешь спасти, превращают в грязь. Дидона права: у Жнеца не получилось. – Я делаю паузу. – Выбор сделан, – медленно проговариваю я, тщательно подбирая слова, чтобы у Кассия не появилось ощущения, что на него давят. – Хоть я могу и не соглашаться, мне понятно, почему ты решил именно так. Правительница позволила Шакалу уничтожить… нашу семью. Она была тираном. Я это знаю. Сообщество было развращено. Но посмотри, что́ возникло вместо него. Люди на том корабле умерли не потому, что я сперва кинулся на помощь золотой. Они умерли из-за Дэрроу. – Я колеблюсь. – Ты открыл ящик Пандоры. И провел все эти годы, пытаясь оправдать свой выбор. – Я понижаю голос. – Оберегая сироту, которого сам создал. Патрулируя торговые пути, которые сам подверг опасности. Возможно, это твой шанс, наш общий шанс собрать из разрушенного единое целое. Здесь требуется не охота на пиратов в глуши, а восстановление порядка.
– Ты хочешь дать им их доказательства. Их войну.
– Да.
Кассий подходит ко мне очень близко, чтобы никто больше нас не услышал.
– Стоит открыть сейф – и ты тоже умрешь. У тебя не будет ни малейшей возможности что-то исправить, как только они узнают, кто ты на самом деле.
– Я готов рискнуть.
– Перестань думать членом. Серафина не даст за тебя и крошки дерьма. Она – всего лишь приманка, которой Дидона размахивает у тебя перед носом, словно куском мяса.
Я фыркаю:
– Дело не в ней, Кассий.
– Так, значит, дело в мести? В твоей мести.
– Ты свою осуществил, – тихо говорю я. Вспоминаю, как он стоял над моей бабушкой, истекающей кровью. Как он убил Айю, женщину, которая была мне как мать. – Ты не спишь. Ты пьешь. Ты проповедуешь и охотишься на пиратов. Мы нигде не задерживались дольше чем на месяц. Думаешь, это потому, что ты защищаешь меня? Потому, что твой священный долг – спасать торговцев, которые по своей воле рискнули сунуться в Пояс, чтобы набить кошелек? Черт побери, перестань хоть на мгновение лгать себе и признай, что ты допустил ошибку! Ты впустил в дом волков. Если ты просто будешь «добрым человеком», это не исправит содеянного. И бесконечные скитания – тоже. Нет иного искупления, кроме как убить волков, закрыть дверь и восстановить порядок. Только так мы можем улучшить положение вещей. Только так мы можем исправить миры.
Мне хорошо известна непреклонность моего друга, однако я питаю какую-то мальчишескую надежду, что сумею достучаться до его разума. Но вместо этого его глаза неумолимо суровеют, и я понимаю, что нашему товариществу пришел конец. Мир, некогда воцарившийся между нами, погружается во тьму.
– Ты был со мной десять лет. Она заполучила тебя в мгновение ока. Неужели ее чары настолько всесильны?
Мне становится жаль Кассия: очевидно, он осознает, что потерпел неудачу. Не потому, что не сумел защитить меня, а потому, что не смог убедить в своей правоте. Внушить мне, что боль, которую он мне причинил, была справедливой. Если бы он смог убедить меня, именно меня, тогда, возможно, он и сам окончательно уверился бы в том, что совершил благо. Я отнял у него эту надежду и малейший шанс обрести душевный покой.
Десять лет братства испарились в один миг.
Мы смотрим друг на друга и видим чужих людей.
Кассий щелкает пальцами, подзывая охранников:
– Мы закончили.
Те приближаются, и я отхожу в сторону, уступая им дорогу. Они ведут его вниз по лестнице – навстречу смерти.
У подножия лестницы Кассий останавливается:
– Этот поединок – не ради меня. Он ради тебя. Если ты хоть немного любишь меня, позволь мне умереть.
За черной дверью в узкой расщелине между серыми камнями находится Кровавая Арена. Это круглый амфитеатр, высеченный в горе. Каменные драконы, лоснящиеся и перламутровые от конденсата, свисают с темного потолка среди изваянных цветков лотоса, словно для того чтобы пить кровь, которую Раа столетиями проливали здесь ради разрешения ссор. Слуги заканчивают соскребать желтый и зеленый мох с части скамей, вырубленных в скале. Скамьи окружают белый мраморный пол. В центре пола на бледном камне красуется знак золотых. Сотни ауреев собрались вокруг, глядя, как блистательный сын Марса идет навстречу их бледному поборнику. Многие из них ионийцы, но я вижу также гербы семейств Кодован, Норво, Феликс и прочих. Здесь представлены десятки лун, и не только из числа спутников Юпитера. Меня проводят на скамью в третьем ряду, где сидит семья Раа; она насчитывает более тридцати человек, несмотря на прорехи в их рядах, – это места тех, кто заключен сейчас вместе с Ромулом в Пыльных Камерах.
Окраина повинуется старым обычаям.
Я смотрю куда угодно, лишь бы не на Кассия, когда Шанс, юная белая, несущая белый мешок, выводит на бойцовскую арену Справедливость, старую слепую женщину с молочно-белыми глазами и полупрозрачными волосами. Однажды эта девочка вырастет и, если достигнет состояния трансцендентности, наберется мужества и химически ослепит себя, чтобы самой стать Справедливостью. Это высшая честь для белой расы жрецов. Воспитанные в монашеских святилищах, они стремятся расстаться с человеческой природой и воплотить в себе дух правосудия. Хотя в Сообществе под управлением моей бабушки многие белые стремились к более мирским и прибыльным высотам.
Поединщики преклоняют колени; хрупкая жрица шепчет слова благословения и поочередно касается плеч бойцов веткой лавра. Кассий смотрит в пол. Возможно, он все еще мысленно пребывает на Марсе со своим отцом. Когда Справедливость завершает благословение, помощники-белые ведут ее к костяному креслу в первом ряду.
Шанс развязывает мешок и сыплет на мраморный пол белый песок, пока двое мужчин не оказываются в центре большого песчаного круга. Помню кровь, заливающую такой же белый песок, когда я в детстве наблюдал, как молодые ауреи на арене шинкуют друг друга из-за мнимых обид. Кажется, лишь вчера я видел Кассия, юного и смелого, прорубающего себе путь сквозь ряды дуэлянтов Луны. Я всегда считал этот обычай глупостью. Суетным проявлением гордыни. Теперь я сижу в оцепенении, заново проигрывая в голове наш с Кассием разговор, и разрываюсь между своей преданностью ему и уважением к собственной совести.
Кто-то проскальзывает на пустое место рядом со мной. Я поворачиваюсь и вижу Серафину. К моему удивлению, в ее глазах светится сочувствие. Неужели Кассий был прав? Неужели это сочувствие исчезнет, если сейф откроют и она узнает, кто я такой? Допустит ли она, чтобы я умер? Конечно. Наши предки столетиями ненавидели друг друга.
– Мне жаль, что тебе приходится смотреть на это, – говорит она.
– Если бы тебе было жаль, ты бы остановила это, – отвечаю я. – Не я один спас тебе жизнь. Но, конечно же, вы, я полагаю, считаете благодарность причудой трусов.
– Я сказала, мне жаль, что ты вынужден на это смотреть. Но я не жалею о том, что он должен умереть.
– Он не убивал ни твоего деда, ни сестру, как бы ты ни пыталась извратить прошлое. Это нелепо. Он прибыл уже после резни. И он выполнял приказы своей правительницы.
– Он участвовал в расправе. Кровь на его руках.
– Ну а его кровь будет на твоих.
Мне надоело смотреть на нее. Легкое несовершенство ее черт, тяжелый взгляд, угрюмый рот, который так привлекал меня, – все это теперь кажется мелким и уродливым.
Серафина не сводит с меня глаз:
– Жнец отнял у тебя всю семью, когда ты был еще ребенком, Беллона. Ты можешь забыть? Можешь простить?
Я молчу, потому что не знаю ответа.
Дидона в окружении своего семейства наблюдает за стоящим на арене Кассием. Чуть дальше сидит дряхлая Гея, продолжающая притворяться ничего не понимающей. А за ней, отдельно от семьи, восседает вместе с рыцарями-олимпийцами Диомед. Все они одеты в черное. Нобили украдкой посматривают на него, и каждый по-своему решает, пострадала ли его честь из-за того, что не он бросил вызов Кассию. Диомед – единственный Раа, хотя бы отчасти сохранивший мое уважение. Лишь олимпийцы не принимали участия в перевороте – так приказал архирыцарь Гелиос Люкс, глава их ордена.