Обе конечности валяются на полу. Беллерофонт шатается, глядя на истекающие кровью красные обрубки и белые кости, торчащие из мяса; он открывает и закрывает рот, словно оглушенный пес.
Я едва не вскакиваю с радостным криком, когда Кассий кладет ладонь на плечо Беллерофонта и мягким толчком заставляет его встать на колени. Он смотрит на Дидону. Превосходное представление, друг мой. Просто превосходное, черт побери!
– Не губи человека понапрасну, – говорит Кассий. – Он истекает кровью из-за тебя. Он не должен умереть. Отпусти меня и моих людей. Прими наши условия – и я сохраню ему жизнь.
Дидона не сводит с него глаз. Она ни на миг не задумывается о том, что можно пощадить племянника. В этой груди бьется холодное сердце.
– Беллерофонт?.. – произносит она. – Твоя судьба принадлежит тебе.
– Pulvis et umbra sumus. – Он вздрагивает. – Акари, будь свидетелем.
Честь влечет его во тьму. Какая напрасная гибель!
Но все же в этом есть нечто прекрасное.
Беллерофонт содрогается, и я поражаюсь тому, какая же дисциплина, воспитанная всей жизнью, требуется ему, чтобы держаться прямо, стоя на коленях. Бледный рыцарь Раа смотрит на семью, на свою стройную жену Норво и на драконов своих предков на потолке.
Кассий сносит ему голову с плеч.
Щеки Серафины вспыхивают от гнева при виде смерти кузена.
– Это твоя вина, сын мой, – говорит Дидона Диомеду.
Диомед, сидящий среди своих рыцарей и наблюдающий, как кузен умирает вместо него, выглядит ошеломленным и придавленным виной – почти такой же безмерной, как мое облегчение. Истекающий кровью из ран на лбу и плече, мокрый от пота Кассий умудряется улыбнуться мне, зная, что я мог поддаться Дидоне, но не поддался. Он вскидывает голову и повышает голос, чтобы слышали все:
– Я Кассий Беллона, сын Тиберия и Юлии, Рыцарь Зари, и моя честь остается при мне.
Все кончено.
Он победил. Дело решено, хоть я и не знаю, что произойдет в следующие мгновения. А потом я поворачиваюсь к Серафине, собираясь утешить ее в связи с потерей двоюродного брата, и вижу, что лицо Дидоны сохраняет прежнее хищное выражение. Она вскидывает руку и щелкает пальцами.
– Фабера! – зовет Дидона.
Моя надежда гаснет, а Кассий мрачнеет, когда похожая на ястреба молодая женщина с бритой макушкой поднимает клинок и прыгает со второго ряда через головы сидящих на скамье внизу. Она приземляется на край белого мраморного пола и идет к Кассию, держа свой длинный клинок в жестком положении. Плюет на пол, вступает в круг и выкрикивает вызов Кассию, свое имя и свое право двоюродной сестры вскрыть ему вены.
– Но все закончено! – Я пытаюсь возразить Дидоне. – Вражда была улажена с Беллерофонтом!
– Беллона враждует с домом Раа, – отвечает она.
В глубине души я хочу протестовать, хочу осудить ее лицемерие, но она бросает на меня такой змеиный взгляд, что меня будто окатывает ледяной волной. Во мне самом пробуждается холод. Потрясение исчезает, и я пытаюсь разобраться в происходящем.
– Ты поддержишь это? – спрашиваю я у Серафины.
Та удивлена действиями матери, однако ничего не отвечает.
– Не смотри на нее! – рычит Дидона. – Я здесь главная! Это существо убило мою дочь! Он убил Ревуса!
Зал требует крови.
Дидона мягко наклоняется ко мне:
– Но я могу забыть. Могу простить. А ты можешь положить этому конец. Открой сейф.
Я смотрю на Кассия. Мое молчание – достаточно выразительный ответ.
Дидона вздыхает:
– Жаль. Фабера, окажи честь дому Раа.
Эта женщина не тень, но она быстра и привычна к здешней гравитации. Она делает выпады, рыскает и прощупывает противника, словно охотится на кабана. Зная, что он потерял слишком много крови, она пытается затянуть поединок, но Кассий продолжает атаковать и приближаться. Она более подвижна, чем Беллерофонт, но не так сильна. Кассию удается прижать ее к краю арены, где они обмениваются опасной серией рубящих ударов. Она дважды ранит его в правую ногу, но не успевает насладиться моментом. Я вижу ее смерть за две секунды до того, как это происходит. Кассий перетекает в движение «осеннего ветра» так легко, будто мы спаррингуем с ним на тупом оружии у нас на «Архи». Он трижды атакует, держа лезвие на уровне головы, смыкает клинки, толкает Фаберу, чтобы та противостояла его силе, потом разворачивается вправо вокруг своей оси и проводит клинок над ее оружием в положении рычага так, что острие входит ей в лоб, пронзает мозг и выходит из горла через челюсть. Женщина падает на пол уже мертвой. Кассий вытаскивает клинок из ее черепа, стряхивает покрывающее его серое вещество и, шатаясь, поворачивается к Дидоне:
– Я Кассий Беллона, сын Тиберия и Юлии, Рыцарь Зари, и моя… – он делает ударение на этом слове, – честь остается при мне.
Дидона снова щелкает пальцами:
– Беллагра.
Еще один рыцарь прыгает вниз.
– Серафина, ты потеряешь еще одного двоюродного брата, – говорю я, зная, что эта казнь действует ей на нервы.
Диомед теряет самообладание:
– Мама, довольно!
– Беллагра, окажи честь дому Раа.
Рыцарь бросается к Кассию. Он не ровня первым двум, и умирает быстрее Фаберы. Кассий отбивает слабый удар и рассекает мужчину надвое. Половинки дергаются на полу и заливают кровью знак золотых. Но происходит что-то странное. Несмотря на осуждение рыцарей-олимпийцев, зал кишит добровольцами. Каждая смерть разлагает их манеры, вселяет в них решимость и проникает в толпу разветвленными пальцами-корнями, приводя в ярость и отравляя очередную душу – любовника, кузена, друга, собутыльника, брата по оружию. Все кипят гневом – и сторонники Дидоны, и союзники Ромула. Тут до меня доходит суть жестокой хитрости, которую измыслила эта женщина. Я не сомневаюсь, что она действительно ненавидит Кассия. Но на окраине ничему не дают пропасть впустую. Каждая смерть – это задаток, внесенный в ее войну. В отсутствие голографического доказательства она использует моего друга, чтобы разгорячить кровь, отвлечь, связать ее союзников и врагов общим гневом. И чем больше Раа погибнет, тем больше укрепятся ее позиции, тем больше уроженцев окраины восстанет против внутренних областей, а не против ее заговора.
В том глубина ее убеждений, готовность пожертвовать собственными родственниками, лишь бы раскрыть правду, спрятанную в нашем сейфе.
Я наконец-то смог как следует разглядеть Дидону – ее безграничную решимость, ее жестокий ум. Страшно подумать, когда-то из-за своей заносчивости я ставил ее ниже Ромула лишь потому, что слышал о нем больше легенд. Она напоминает мне женщину, научившую меня всему, что я знаю, – более страстную, менее изощренную. И все же именно в Дидоне я вижу тень своей бабушки. Серафина сидит рядом с матерью с усталым выражением лица, говорящим, что она все понимает, но будет терпеть, потому что долг превыше всего.
Но я не могу больше смотреть на страдания Кассия.
Этому не будет конца.
Не будет милосердия. Лишь смерть – и ради чего?
Пошатываясь, Кассий снова встает над телом своего врага. Пол завален трупами.
– Я Кассий Беллона… – Он задыхается и едва способен продолжать. – Сын Тиберия… и Юлии… – Он расправляет плечи и собирает всю свою гордость, чтобы возвысить голос: – Рыцарь Зари, и моя честь остается при мне.
– Мать! Прекрати это безумие! – кричит Диомед. – Он победил! Сколько еще нашей крови должно пролиться?
– Столько, сколько потребует честь, – говорит она. – Спаси своих родичей, Диомед.
Он не реагирует.
– Жаль, – бросает Дидона.
Я чувствую, что́ она скажет, еще до того, как слова срываются с ее губ, потому что я видел, как подрагивают ноги Серафины, как ее пальцы затягивают шнурки ботинок, а кроме того, обратил внимание: за ужином Дидона заметила, как мы обменялись взглядами. Теперь эта женщина поворачивается ко мне. У нее осталась лишь одна карта, и она хорошо ее разыгрывает.
– Серафина, окажи честь дому Раа.
41. ЛисандрСердце
Серафина бросается вперед, словно спущенный с поводка куон. Она прыгает, перелетая над головами сидящих внизу, и выхватывает клинок прежде, чем приземляется на арену. Диомед в страхе следит за младшей сестрой. Но золотые, требовавшие своего шанса сразиться с Кассием, теперь сидят в разочарованном молчании. Они считают вопрос решенным. Серафина – палач.
Кассий истекает кровью и по́том, золотые кудри прилипли ко лбу. Его костяшки изрезаны, жестоко искусаны металлом. Обувь промокла от крови. Тело дрожит от боли, а над содранной кожей и открытыми ранами поднимается пар, но он все еще стоит, опираясь на одну из брошенных гаст, как на костыль, и равнодушно наблюдая, как высокая Серафина влетает в круг. Ему конец. Но в этом нет ничего возвышенного.
Я чувствую сейчас один лишь ужас.
Такой же, как в тот день, когда я смотрел, как умирает моя бабушка, и ничего не сделал, чтобы предотвратить это. Даже когда увидел, как Кассий и стая Жнеца прикончили Айю. Я не могу ненавидеть Кассия за то, что он участвовал в расправе. Это я не сумел защитить тех, кого люблю. Я и его люблю. В этот момент он искренен и чист и в каком-то смысле олицетворяет собой идеал, к которому я стремился в детстве. Слезы, нежеланные и незнакомые, текут у меня из глаз, когда Кассий смотрит на меня и качает головой, словно говоря: «Дай мне умереть». Это все, чего он хочет. Искупления в смерти. Но это неправильное искупление.
Неправильная смерть.
Серафина проходит мимо трупов своих кузенов и кузин и кивает Кассию:
– Беллона, жаль, что мы не встретились на равных. Ты заслуживаешь лучшего.
– Мы все заслуживаем червей, Раа, – отвечает Кассий и стирает кровь с бледного лица. – Встретимся с ними вместе?
В ответ Серафина вытягивается в стойку «тенепад», сама превращаясь в тень, а Кассий выбирает «путь ивы».
Надеясь застать ее врасплох и понимая, что он долго не протянет, Кассий бросается вперед изо всех сил. Но их уже недостаточно. Серафина вступает в бой. Не такая быстрая, как Дэрроу, не такая сильная, как Айя, она движется так плавно, как никто из них не мог и мечтать, скользит вбок легко, словно птичья тень над морем. Она блокирует клинок Кассия гастой, срывает с пояса китари и бьет его рукоятью по костяшкам пальцев. Клинок выпадает из руки Кассия и скользит по окровавленному мрамору. Оставшийся без оружия Кассий сутулится и тяжело дышит. Он заторможенно пытается подобрать чужой клинок, но Серафина щелкает хлыстом, и оружие, к которому стремится Кассий, отлетает к стене. Победительница становится над Кассием, оказывая ему последнюю почесть. Мой друг поднимается на колени. Застывает ненадолго, восстанавливая дыхание, и со стоном встает. В полубессознательном состоянии он потерянно обводит трибуны взглядом, пока наконец не находит меня. Он дарит мне последнюю улыбку.