Улыбку благодарности – он думает, что я позволил ему умереть за его дело.
Но я смотрел, как умирает Айя. Смотрел, как умирает бабушка. Смотрел и ничего не делал, только сжимался от страха. Я молчал и повиновался, когда Кассий велел мне следовать за ним, потому что боялся: стану перечить – потеряю его и останусь один. Здесь, на краю света, в чреве горы, в окружении врагов – чего мне еще бояться?
Хватит смотреть на это.
Я срываюсь с места, проплываю из-за низкой гравитации над головами золотых и приземляюсь на белый камень арены смерти у границы круга. Серафина ошеломленно оборачивается на звук. Я протягиваю руки к охранникам, показывая, что безоружен.
– Не на… – невнятно произносит Кассий.
– Я не позволю убить тебя.
– Не входи в круг! – рычит Серафина. – Ты не имеешь права на этот бой! За свои преступления он будет расплачиваться сам!
Поворачиваюсь к Дидоне и прочим Раа:
– Я имею полное право!
Отбрасываю марсианский протяжный выговор, будто потрепанный плащ, открывая свое гиперионское сердце, и на мгновение горжусь тем, что представляю Город света здесь, так далеко от дома. Пускай дом Луны никогда не был безукоризненным, не был таким благородным, как я думал в детстве, но он семьсот лет хранил мир. Я устал извиняться за прошлое, устал бояться своего наследия. Я не стану больше спасаться бегством и прятаться за других.
Я не стану больше бояться своего имени.
– Мое имя – Лисандр Луна! – ору я в холодный зал.
Я не знал, обладает ли еще мое имя каким-то весом, но подобная землетрясению дрожь, сотрясающая сейчас амфитеатр, вызывает у меня озноб. Я чувствую глубокую, огромную гордость. Они могут ненавидеть мою бабушку сколько угодно, но кровь в моих жилах – наследие Силениуса Светоносного, величайшего из нашего народа. Эти люди трясутся над мифом о моих предках. Первые Раа избрали Силениуса своим правителем. Они склонились перед ним, как и поступали впоследствии все Раа до этого поколения. Серафина едва не роняет клинок. У нее приоткрывается рот. Дидона беззвучно ругается и откидывается на спинку сиденья, не в силах осмыслить происходящее. Диомед встает. На серьезном лице – выражение детского благоговения.
Кассий молча наблюдает. Его сердце разрывается в груди.
– Я потомок Силениуса Светоносного, сын Анастасии и Брута, внук Лорна Аркоса Каменного Рыцаря и правительницы человечества Октавии. Я родился на Палатине, на западе Гипериона, в сердце Луны и Города света. Пускай я мало знаю про окраину, но даже в центре империи говорили о чести дома Раа. О чести лордов великих дальних планет и элиты элит – золотых с Ио. Куда делась эта честь? Или она покинула вас? Исчезла при первых подземных толчках войны? Быть может, вы лишились своей чести, забыли о ней, но я о своей не забыл! И моя честь не позволит мне сидеть сложа руки, когда происходит эта несправедливость!
Я чувствую агонию Кассия, но не могу смотреть на него.
– Ваша кровная вражда удовлетворена по любым меркам. Дом Беллона был стерт с лица миров. Не становитесь жертвой того самого каннибализма, который позволил восстанию взять верх. Этот человек – этот золотой! – не враг вам. И я вам не враг. Ваш враг – Король рабов. – Я с холодной яростью поворачиваюсь к Дидоне. – Принесите сейф!
42. ЭфраимСчастливчик
Мы сворачиваем из-под дождя на пятидесятый этаж заброшенного дома на окраине зоны реконструкции. Я выключаю музыку и смотрю в лобовое стекло. С верхнего уровня падает свет. По всему зданию петляют вентиляционные трубы и открытая проводка. Горго, в своем хромированном костюме и черном плаще с высоким воротником, ожидает нас в большом старинном обветшалом зеленом кресле у промышленного лифта. Во рту у черного сигарета. Фиолетовый дым образует ореол вокруг гигантской головы.
– Никогда бы не подумал, что буду счастлив видеть его, – говорю я Вольге, но из машины не выхожу.
– Они будут соблюдать условия контракта? – спрашивает Вольга.
Я проверяю счет. На балансе двадцать пять миллионов. Их перевели, когда хирурги подтвердили, что добыча у нас. Остальное мы должны получить при доставке.
– Не знаю.
– Ты сказал остальным, что будут.
– Да ладно! А что еще я мог сказать?
Я оглядываюсь на пассажирские сиденья. Добыча дергается под пластиком. Действие анацена заканчивается. Гиперион вот-вот слетит со своей оси. Синдикат ведет хитрую игру. Я даже предположить не могу, что им нужно. Но мне бы хотелось увидеть лицо Львиного Сердца, когда она узнает о случившемся. Она прощала золотых насильников, работорговцев, убийц. И вот теперь ей пришел счет за удар в спину остальным. И она обнаружит, что ее, как и всех нас, тоже может затронуть эта война.
Я мог бы чувствовать себя поборником справедливости, но вместо этого, сидя здесь со своим живым грузом, ощущаю себя грязным. У человека должен быть свой кодекс. С какого момента я стал допускать, что похищение детей может быть нормой?
– Синдикат не будет нарушать правила, которые сам устанавливает, – говорю я, пытаясь убедить себя.
– А если никто не узнает, они будут считаться нарушенными? – спрашивает Вольга.
– Когда ты успела стать философом?
– Я мудрая. Ты умный. Так всегда было между нами. – Она успокаивающе кладет руку мне на плечо.
– Оставайся здесь, мудрая. Я могу сам отнести их. – Я выбираюсь из машины, а Вольга выходит следом. Я оглядываюсь на нее, она с вызовом смотрит на меня. – Ну ладно, идем вместе.
– Да, вместе.
Мы достаем похищенных из машины. Я наклоняюсь и снимаю сумку с головы Лирии, загородив ее собой от Горго.
– Помни, кролик: молчание – золото.
Я кладу сумку обратно и оставляю девушку в машине. Разрешаю Вольге взвалить пленников на плечи и отнести к Горго. Он встает при нашем приближении. Этот громила превосходит меня ростом на фут и весом на добрую сотню килограммов. Черные акульи глаза рыскают туда-сюда; он переводит взгляд то на нас, то на добычу.
– В точности по графику. Герцог ждет. – Горго тушит сигарету и жестом велит нам остановиться. – Без оружия.
Я кладу пистолет на стул, а Вольга свою плазменную винтовку – на пол. Горго охлопывает мои руки, туловище, яйца и ноги своими здоровенными лапами.
– Тебя с этого прет? – бросаю я.
Он без единого слова забирает стилет у меня из ботинка и вытаскивает еще четыре ножа из куртки Вольги.
– Ты серьезно? – спрашиваю я у Вольги.
Она пожимает плечами. Горго находит еще два ножа у нее в ботинках и привязанный к голени пистолет, стреляющий кислотой, и складывает все найденное в общую кучу. Кажется, эта коллекция забавляет его.
– Маленькая ворона любит игрушки. Хочешь быть моей игрушкой?
Вольга игнорирует его хищную улыбку.
Прихватив детей, мы вместе поднимаемся в одной кабине лифта на пятьдесят второй этаж – там нас ждет герцог в окружении множества шипов синдиката. Они стоят в тени недостроенного высотного здания; огоньки сигарет отражаются в драгоценностях, платиновых улыбках и хромированных глазных имплантатах. В дальнем конце этажа, на одной из высотных посадочных площадок, стоит роскошная, элегантная яхта.
При нашем приближении герцог аплодирует:
– Долг был – долга нет!
На нем угольно-черная куртка из змеиной кожи с фалдами ниже колена. Сегодня он воспользовался фиолетовой помадой. Перед ним на пластиковом столе исходит паром горка недоеденных крабовых клешней и стоят две бутылки вина.
– Пунктуален. Хорошо одет. И убийственно красив. Мой дорогой Эфраим, вы настоящее сокровище. – Он смотрит на Вольгу. – На этот раз вы привели телохранителя. Не по годам зрелое решение.
– Она приложение к багажу.
Стоящие за герцогом трое телохранителей смотрят на Вольгу. Они из ледяных черных – возможно, прежде служили в легионе. Одеты в пыльники, длинные ярко-белые волосы распущены. Самый крупный из них на голову выше Вольги, на подбородке у него пирсинг с изумрудом. Он скрежещет рукоятью хромированного импульсного топора по бетонному полу.
– Взяли два приза, как и договаривались, – сухо говорю я.
Эта ночь измотала меня, а смерть Дано лишила всякого юмора. Вольга передает маленьких пленников двум шипам, те укладывают детей на стол. Герцог стягивает с них капюшоны и воркует:
– Ну и ну! Королева будет довольна. Вот видишь, Горго, я же тебе говорил. Его мастерство безупречно. Отличный материал для синдиката. – (Горго пожимает плечами.) – Горго тут не верил, что вы справитесь с задачей. Он думал, вы сбежите. Улетите на Землю, на Марс. Но нет, сказал я. Репутация человека – труд всей его жизни. Это все, что у него есть. И вы свою репутацию оправдали. Этот гравиколодец… – Он вздрагивает. – Патент Эфраима Хорна. – Герцог смотрит на детей, сосредоточившись на Паксе. – Привет, маленький принц. – Он наклоняется, чтобы рассмотреть мальчика поближе. – Можешь называть меня господином. – Потом отступает и хлещет ребенка по лицу.
Вольга дергается. На щеке Пакса появляется красное пятно.
– Плачь. – Герцог бьет мальчика снова. – Плачь. – (Пакс смотрит на него, пытаясь быть храбрым.) – Плачь. – Его голос мало-помалу теряет всякую слащавость и превращается в рык, будто внутри герцога заперт зверь, рвущийся на волю. – Плачь. Плачь. Плачь!
Это зрелище внушает мне отвращение, но от страха я стою неподвижно.
– О герцог… – произносит Горго.
Герцог поднимает на него глаза. В них смерть. Горго не отводит взгляда, хотя больше ничего не говорит. Герцог снова хлещет Пакса по щеке, и из глаз мальчика наконец текут слезы. Герцог содрогается от удовольствия и убирает упавшие ему на лоб розовые пряди. Он подхватывает слезу кончиком пальца и слизывает ее, зажмурившись:
– Вот он, вкус справедливости.
Его люди смеются. Вольга дрожит от гнева. Кажется, бедная девочка сейчас бросится и задушит этого типа. Я качаю головой, но Вольга продолжает пожирать герцога злыми глазами.
Голос его смягчается и переходит в воркование; он наклоняется и гладит Пакса по щеке: