Я бросаюсь прочь и бегу, пока у меня не немеют ноги.
Дрожа, падаю и забиваюсь в щель между двумя ветхими многоквартирными домами. Из открытых окон слышны вопли младенцев и собачий лай. Желудок сжимается, и меня тошнит на здешний мусор. Проблевавшись, я плюхаюсь на задницу. Меня трясет. Тот человек теперь умрет. Я собиралась убить остальных. С отвращением отбрасываю пистолет.
С улицы доносится громкий рев и грохот.
Я подползаю к углу, выглядываю в переулок и вижу зеленую вывеску жилого комплекса. Посреди дороги рычит ховербайк на холостом ходу. Здоровенный чувак слезает с него и снимает шлем. По спине рассыпаются белые волосы. Ему не больше двадцати, хотя возраст черных трудно угадать. Он подходит к человеку, которому только что прострелил ногу гарпуном на катушке, установленной на руле байка. В окнах маячат лица жильцов. Черный поднимает человека одной рукой, а другой вытаскивает из чехла на спине остроконечный молоток. Отворачиваюсь, и меня опять чуть не выворачивает наизнанку, когда я слышу чавкающий звук пробитого черепа. Лица в окнах исчезают, а байк уносится прочь, волоча за собой на тросе гарпуна рыжеволосую жертву.
Я подбираю пистолет.
На улицах меня найдут. Я смотрю вверх и вижу все те же старые трамвайные пути. Если вскарабкаться туда, я смогу идти по ним. В любом случае кто-нибудь может увидеть меня, но стоит рискнуть.
Я забираюсь по растрескавшейся бетонной опоре, поранив пальцы до крови. Между ржавыми рельсами имеется углубление, и благодаря этому я могу двигаться вперед, оставаясь незаметной снизу. Только это и спасает мне жизнь. Пока я иду по трамвайной линии, байкеры обыскивают улицы. Как будто весь теневой мир Затерянного города проснулся и пытается меня разыскать. Кто все эти люди?
В течение следующего часа я прохожу мимо нескольких общественных гравилифтов, но все они охраняются парнями в черных пальто и с хромированными приборами ночного видения. В конце концов, изнемогающая и дрожащая, я нахожу заброшенную лестницу рядом с гравилифтом. Это место осталось без надзора.
Бездомные собаки рычат на меня, их глаза горят по углам на крытых лестничных площадках, пока я шагаю наверх, к огням Гипериона, сверкающим выше на добрых девяносто уровней. По мере того как я поднимаюсь к более освещенным, более респектабельным районам города, по воздуху над бульварами начинают проноситься флаеры. На мостовых перекрестках мелькают наземные машины и трамваи.
Я пригибаюсь, чувствуя на себе чей-нибудь взгляд, и сжимаю рукоять пистолета под пиджаком так, что белеют костяшки пальцев. У меня есть оружие, и теперь я ни за что с ним не расстанусь.
Спустя какое-то время перестаю задирать голову. Сколько ни смотри наверх, слой смога не становится ближе. Этот город не предназначен для пешеходов. Здесь не у кого попросить помощи, и даже если бы я наткнулась на стражей, вряд ли у меня хватило бы духу обратиться к ним. Я слишком напугана. Особенно после того, что случилось в прошлый раз. Кто поверит в мою историю? И кто гарантирует, что они не на содержании у тех людей, на которых работает Филипп? Как тот розовый улыбался… Вспомню – и мороз по коже. Знобит сильнее, чем от проклятого дождя.
Сияющая, красивая улыбка, а внутри гниль. Как и все остальное в Затерянном городе.
Я бы сделала все, что угодно, только бы оказаться дома. Не в цитадели. Не в лагере. В шахте. В окружении семьи. Вернуться бы в то время, когда мир еще не принялся пожирать нас одного за другим.
Ава, почему нас стирают с лица земли?
Я говорю с ней, как будто у нее есть ответы. Но в результате лишь появляются новые сомнения. В цитадели есть пара матерей, отчаянно разыскивающих своих детей. Детей, которых я потеряла.
Мои ноги горят. Каждый шаг дается тяжелее предыдущего. Кажется, целую жизнь назад я думала, что здесь низкая гравитация. Это было, когда мы с Филиппом гуляли по Променаду. Неужели все это было ложью? Даже боль, которую я в нем видела? Я поднимаюсь на следующий уровень. И на следующий. Шевелить задницей меня заставляет гнев. Я злюсь на Филиппа за то, что он использовал меня, на бродяг, решивших, что я их добыча, на себя – за то, что доверилась кому-то на этой треклятой луне…
Я почти у цели. Лестница стала чище. Граффити закрашены серой краской. Здесь больше света. Больше машин. Больше звуков нормальной городской жизни – сирены, реклама. Бродячие собаки теперь попадаются поодиночке и машут хвостами, когда я прохожу мимо. Я под самым слоем смога. Вижу неоновые пятна голографической рекламы, просвечивающей сквозь серую пелену, и контрольно-пропускной пункт. Вход на расположенные над смогом уровни Променада охраняется. Если я решу идти выше, придется пройти досмотр. Я могу остаться на нижнем уровне: здесь магазины, огни, снующие по улицам люди.
Смотрю на город сквозь дождь. Облачко дыхания колышется перед моим лицом.
Я могу исчезнуть.
Могу найти способ сбежать.
Но если я поступлю так, что из этого выйдет? Буду жить, как Филипп, – просто еще одна язва на теле общества? Никогда больше не увижу Лиама?.. Влага просачивается сквозь мокрый пиджак. Я снова и снова вспоминаю лицо сестры в тот момент, когда мы расстались в лагере 121: страх в ее глазах, доверие, с которым она просила меня защитить ее сына… Все, что осталось от меня прежней, разбивается вдребезги, когда я понимаю, что́ сегодня сотворила с другими людьми. Помогла украсть чужих детей. Смотрела, как человек, вытащивший меня из ада, умирает, лежа на земле. Я прислоняюсь к бетонному ограждению, чтобы перевести дыхание.
Вокруг шумит город. Но я словно вдали отсюда. Слышу смех своих племянников и племянниц, вспоминаю улыбку отца, обнаружившего, что я надела его ботинки. Мне больно за мою мать, которая заслуживала гораздо большего, чем увядание и смерть, подкравшуюся изнутри. Я скучаю по братьям, ушедшим на войну, и снова вижу, как сестра сидит на ржавой антенне, смотрит на лагерь и мечтает о звездах, до которых ей никогда не добраться. И я чувствую, как в моей груди зарождается гнев – всепоглощающий, яростный гнев на людей, уничтожающих семьи, охотящихся на собратьев.
Правительница не защитила мою семью, но я не она.
Я приказываю ногам преодолеть последний марш лестницы, поднимаюсь на первый уровень Променада и иду к огороженному контрольно-пропускному пункту. Я подавляю страх перед серыми за дюростеклом. Руки держу на затылке, насколько позволяет больное плечо. Сканер начинает мигать синим, и сирена, предупреждающая об оружии, издает трель: «Обнаружено оружие. Обнаружено оружие. Обнаружено оружие».
Двое стражей на посту охраны наводят на меня винтовки.
– Гражданка, стойте! – раздается голос из динамика. – На колени – или мы будем стрелять!
44. ЛирияЛьвиная стража
Я сижу в серой комнате без окон, передо мной на столе нетронутая чашка кофе. На стене – блестящий черный объектив камеры. Стражи на блокпосте, конфисковавшие пистолет Филиппа, не поверили моей истории. Вполне закономерно. Они сказали, что этого не было в новостях. Они не получали депешу из центра. Все, что у них есть, – это мои торопливые, сбивчивые объяснения.
С того момента, как они ушли, я никого не видела.
Я почти засыпаю, но внезапно дверь распахивается и дверной проем заполняет женская фигура. Это коренастая серая с усталыми узкими глазами, в черной боевой броне с выгравированным летящим Пегасом над римской цифрой VII. Я смотрю на нее со страхом, вспомнив, как столкнулась с ней в коридоре поместья Телеманусов. С ее левого плеча свисает промокшая шкура какого-то зверя. От женщины пахнет маслом и мокрой псиной. Следом за ней входят два солдата с ревущими львами на нагрудниках, один черный, другой золотой, но видно, что главная здесь она.
– Лирия из Лагалоса.
Это не вопрос, а утверждение.
Я киваю, напуганная появлением этой суровой троицы. Кажется, будто их лица вырезаны из потрескавшегося городского бетона. Коренастая серая – упырь. Одна из людей Жнеца. Двое других присягали правительнице. Для них я террористка.
– Я слышала, ты тут наплела каких-то небылиц.
– Кто вы? – умудряюсь спросить я.
– Я Холидей Накамура, особый представитель правительницы. Наденьте ей намордник.
Мужчины огибают стол. Я машинально отодвигаюсь. Они хватают меня. Один бьет меня кулаком по шее. Мои ноги становятся ватными. В глазах темнеет и мельтешит. Мне тычут в лицо что-то металлическое. Пальцы устройства ползут по моей голове, туго натягиваются, когда резиновый придаток проталкивается в рот и расширяется, пока язык не прижимается ко дну ротовой полости. Я судорожно дышу.
– Через нос, – говорит серая. Она щелкает пальцами у меня перед лицом. – Дыши через нос, девочка, или потеряешь сознание. Дыши.
Я повинуюсь и втягиваю кислород через нос.
– Упакуйте ее.
Один из солдат накидывает мне на голову пластиковый жилет. Когда моя голова выныривает из него, у меня перед глазами все еще плавают пятна. Мужчина берет меня за руки, скрещивает их спереди, и у меня вырывается стон из-за давления на вывихнутое плечо. Потом жилет надувается, обхватывая мое тело и прижимая руки к груди. После надувания броня затвердевает снаружи, по мере того как полимер темнеет.
– Это ради твоей защиты, – говорит Холидей.
Она грубо берет меня за намордник и выводит за дверь. Дюжина тяжеловооруженных бойцов Львиной гвардии, с красным шаром планеты на левом плече, все до одного марсиане, ждут под дождем перед военным кораблем, ощетинившимся орудиями и сверкающим огнями. Гвардейцы держат винтовки наготове, механизированные шлемы сканируют окружающие здания. Над головой кружит несколько темных силуэтов. Стражи с местного КПП взирают на гвардейцев с благоговением и посматривают из окон на тени в небе. Их тоже охраняют, оружие у них забрали. Страж-алый с пирамидой «Вокс попули» на мундире потирает рассеченную губу. Он сидит в наручниках. На полу рядом с ним валяется разбитый датапад.
Холидей обращается к стражам: