В зале шелестят согласные шепотки.
– Как вы знаете, я много лет пыталась убедить Ромула, что Пакс Илиум был заключен под ложным предлогом. Меня поднимали на смех. Зубоскалили, что эта одержимость – безумие, вызванное моим чуждым происхождением. Возможно, горячая кровь Венеры еще не до конца покинула мои жилы. Но ныне я дитя Пыли. И знаю: я ничто перед законом.
Золотые хмуро смотрят на нее.
– Действия, предпринятые мною и моими людьми, также не выше закона. На самом деле мы сделали это, чтобы обеспечить его соблюдение. Поэтому, закончив говорить, я отдам себя на вашу милость. Как и мой муж, я предстану перед судом олимпийцев, и вы, если пожелаете, сможете судить, безумна ли я. И если мои действия будут признаны изменой, я уйду в пыль. Но сейчас прошу выслушать меня.
Ее слова встречены молчанием – и кивком Гелиоса, архирыцаря олимпийцев.
– Десять лет назад были уничтожены верфи Ганимеда. На станции погибло сто тысяч человек. Десять миллионов ганимедцев умерло, когда обломки верфей рухнули на Новую Трою. Такой катастрофы окраина не знала со времен прихода Повелителя Праха. Мы винили Рока Фабия и его правительницу. – Она смотрит на меня. – Но если я скажу вам, что истина была сокрыта? Что другой человек отвечает за последнее из внушительного списка преступлений против нашего народа? – Она принимается расхаживать взад-вперед. – Четыре месяца назад я получила сообщение от посредника в центре. Он заявил, что обладает информацией, которая может заинтересовать меня. Этот посредник, белый из гильдии Офион, представлял неизвестного продавца, желавшего в обмен за эти сведения данные из наших архивов. Предполагалось, что информация носит конфиденциальный характер. Они не могли переслать ее, поскольку опасались перехвата со стороны республики. Зная, что мой муж обязан поддерживать Пакс Илиум и будет это делать вне зависимости от данной информации, я, действуя по собственной воле, отправила во внутренние области своего самого доверенного агента – свою дочь Серафину. И вот что она привезла.
Дидона включает голографический проектор.
Сперва появляется звук. Скрежет металла по металлу. Скулеж. Чавканье при столкновении металла с плотью. Потом в воздухе над ареной появляется видео, излучающее призрачное сияние. Мы видим окровавленную палубу космического корабля – огромного, судя по размеру мостика. Громадные бледные руки, покрытые племенными рунами, тащат за волосы изуродованный труп женщины-золотой. Эти руки могут принадлежать лишь черной. Они раскрывают рот золотой и кривым церемониальным костяным ножом разжимают зубы. Пальцы грубо лезут в мертвый рот и двумя железными штырями вытаскивают наружу язык. Потом руки пилят изогнутым ножом основание языка, пока тот не отделяется от корня с жутким хлюпающим звуком. Руки нанизывают язык на железный шип и проталкивают дальше, к дюжине других, уже болтающихся на поясе черной. Во мне нарастает расовое негодование. Нобили вокруг нас смотрят не моргнув и глазом.
Вот истинное лицо мира. Тьма под слоем цивилизации, как предупреждала меня бабушка. Я знал это, чувствовал и наблюдал, как без ее руководства эта тьма разливается по всей ее рухнувшей империи.
Черная бросает труп и проходит мимо тела второго погибшего золотого. Возле ее ног различимы окровавленные погоны архипретора, но тело, кажется, не тронуто. Это Рок Фабий. В лице его ни кровинки. Черная присоединяется к группе потрепанных после боя женщин в измятых доспехах; они собрались полукругом возле переднего иллюминатора на мостике. Белые волосы в пятнах крови и сажи падают им на спину. Впереди всех стоит на коленях эта ужасная женщина, Сефи, могущественная сестра Рагнара Воларуса. Она сжимает в руках боевую секиру и смотрит в иллюминатор на пятнистую сине-зеленую луну, которая становится все больше, по мере того как корабль рассекает космическое пространство. Рядом с Сефи – двое золотых в доспехах и коренастая азиатка-серая; они взирают на гордость Илиона, верфи Ганимеда. Двести одиннадцать километров металлических конструкций, крепежных систем, сухих доков, инженерии, цехов доводки, сборочных линий, изобретательности, мечты и труда. Одна из двух – до появления верфей республики над Фобосом – великих верфей человечества. Все это висит над бледным великолепием экваториальных морей Ганимеда и находится во власти врагов. Не Фабия и его правительницы, как больше десяти лет считали миры, а восстания. Презренного Короля рабов.
«Это построено людьми?» – спрашивает Сефи на неуклюжем всеобщем языке.
«На строительство ушло двести пятьдесят лет. Таков возраст первого дока», – поясняет стоящая рядом с ней золотая, предательница Юлия.
Серая проходит вперед и что-то шепчет второму золотому. Он стоит спиной к нам, но я узнал бы его по тени или отзвуку хриплого голоса.
Его шлем убран. Доспехи когда-то были белыми, но теперь испещрены следами попаданий из пульсовиков, отметинами от клинка и пятнами от человеческих внутренностей. Он сутулится, тяжело опираясь на жесткое лезвие-хлыст у него на боку. Он кажется стариком, но в профиль выглядит не старше, чем я сейчас. Как он мог совершить все это еще до того, как ему исполнилось двадцать три? Даже Александр Македонский поразился бы деяниям марсианского Короля рабов, существа столь же великого, как и разрушенная им империя. Его фигура отражается в зрачках сотен лордов окраины.
Жнец оборачивается и каменными глазами смотрит на кого-то в глубине мостика, но Юлия кладет руку ему на плечо.
«Раздели бремя, милый, – говорит она. – Это сделаю я. – Она повышает голос: – Рулевой, открыть огонь из всех батарей левого борта! Залп из установок с двадцать первой по пятидесятую по их центральной линии!»
Нобили вокруг Кровавой Арены безмолвствуют. Их лица освещены бледным огнем, врывающимся в их погибшие верфи.
Они не были предназначены для войны. Их должны были защищать построенные там корабли. Как же это ужасно, что величайшее создание верфей Ганимеда, «Колосс», в шаге от независимости вернулся, чтобы уничтожить их.
Снаряды из вольфрамового железа пронзают металлические переборки, словно град – мокрую буханку хлеба. Верфи умирают в тишине. Теряют кислород. Огненные шары задыхаются и гаснут в космосе. И мертвый металл медленно перемещается – его неумолимо притягивает к себе лоно Ганимеда.
Пока длится разрушение, Жнец отворачивается от иллюминатора. Его лицо – мертвая маска горя и боли, и мне кажется, будто я слышу сквозь годы и пространство биение его сердца. И я понимаю, насколько далеко он ушел от того человека, которым хотел быть.
Он напоминает мне моего крестного.
Зал взрывается яростью, а я поражаюсь смелости устроенного спектакля. Дэрроу проницателен в своей жестокости. В последний миг победы он увидел возможность выиграть еще не начавшуюся войну с окраиной и воспользовался этой возможностью, провернув самый смелый из известных мне маневров. Но я не испытываю ни уважения, ни ужаса, лишь предчувствую неизбежное. Когда-то я боготворил этого человека. Непредсказуемый игрок с беспощадным интеллектом и безграничной способностью к насилию. Я уважаю его способности, но не его самого. И здесь, глядя на устроенные им разрушения, я без тени сомнения осознаю: Жнец должен умереть. Ради защиты человечества.
Похоже, Дидона вовсе не безумна.
– Король рабов предал нас, – говорит она, вскидывая свой клинок. Яростное лезвие пронзает проекцию умирающих верфей. Металл блестит и переливается, как застывшая во времени нить слез. – Пакс Илиум нарушен! Когда татуированная механизированная орда Жнеца покончит с центром, они придут за нами. За вашими семьями. Вашими домами. Вы видите это! Вы это знаете. И потому теперь, мои благородные друзья, я призываю вас к войне.
Лорды лун окраины смотрят на сидящего рядом с Диомедом старика Гелиоса. Тот медленно встает, выпрямляясь во весь свой немалый рост, – живое воплощение достоинства и холодной решимости. Он сдергивает клинок с перевязи и вскидывает его.
– Война! – восклицает Рыцарь Истины.
– Война! – гремят одиннадцать других олимпийцев, обнажая клинки.
Оружие пронзает воздух, но Диомед едва поднимает руку. Теперь, когда олимпийцы сказали свое слово, собравшихся лордов охватывает лихорадка. Множество развернувшихся клинков сверкают в полумраке, словно драконьи зубы. Серафина смотрит на меня. Наконец-то она нашла то, что искала. С видом религиозного удовлетворения девушка достает свой клинок и, как ее мать, ее брат и поколения ее родни, поднимает его.
– Война, – говорит она тихо, словно объявляя ее мне одному.
48. ЛисандрМальчик и рыцарь
В воцарившемся хаосе меня увлекает прочь Диомед со своими людьми. Они приводят меня к моей комнате и заталкивают внутрь.
– Диомед, – говорю я, прежде чем дверь закрывается. – Я хочу видеть Кассия. Мне нужно знать, жив ли он.
Рыцарь оборачивается:
– Тебе небезопасно находиться в коридорах.
– Я помог тебе.
– И все же ты – Луна. Выживет он или умрет – зависит лишь от него.
– И от ваших врачей.
Диомед понял, о чем я беспокоюсь:
– Ты думаешь, мы не позаботимся о нем? Он проявил доблесть. Я сам буду стоять на страже и пришлю тебе весть, когда узнаю о его судьбе.
– Спасибо.
Диомед колеблется, потом произносит:
– Он предал твою бабушку, а ты путешествуешь с ним…
– Кассий спас меня от восстания. Я перед ним в долгу.
– Понимаю. – Диомед кивает. Первый знак уважения ко мне. – Но если он умрет, ты будешь свободен от него. Перед кем ты будешь в долгу тогда, Луна?
С этими словами он покидает меня и закрывает дверь. Ее запирают снаружи. Я расхаживаю по холодному камню, не в силах думать ни о ком, кроме Кассия, вспоминая, как он, распростертый на полу, говорит мне: «Что ты натворил?» Я чувствую, как стены смыкаются.
Я отступаю внутрь. Заставляю себя уйти на «путь ивы», представляю свое дыхание ветром, который качает ветви, колышет траву и целует воду. За ним приходит второе дыхательное движение: мое дыхание шуршит в лаванде, подталкивает пчел и звенит летними колокольчиками у озера Силена. Третье движение – закат. Четвертое колышет занавески и пламя в жаровнях, приносит через открытое окно снег Гипериона и заставляет плащ Кассия танцевать под зимним ветром Луны.