Но подойдя к нему, с бутылкой воды в одной руке и связкой лент ткани в другой, я ничего не увидела, только знакомый мне пустой двор.
— Ваша рубашка… — я сняла её с плеч и положила рядом с камзолом. В своём поместье я научилась оказывать первую помощь, лечить ушибы, снимать жар. Бабушка выращивала лечебные травы и заставляла меня изучать их, так как врача иногда приходилось дожидаться несколько дней. Слава Богу, ложная деликатность не помешала ей настоять, чтобы я научилась также заботиться о наших людях при необходимости или в несчастных случаях.
Но сейчас, смочив тряпки, стараясь не потратить зря ни капли драгоценной влаги, я ощутила странное беспокойство, принимаясь за лечение. Никогда раньше не испытывала я такой застенчивости, как когда вытирала кровавые царапины на его руках, на груди и плечах. И, стараясь скрыть неловкость, заговорила, чтобы отвлечь его, если не себя от этого непривычного состояния.
— Сэр, почему вас посадили сюда?
— Ну, на это ответить легко, — он сидел совершенно неподвижно. Мне не хватало лечебной мази, требовалось больше воды, царапины казались мне опасно глубокими, похожими на открытые раны. — Я был… слишком верен прошлому, которое многие хотели бы забыть. И слишком много знал, чтобы они чувствовали себя спокойно. Но главный вопрос не в этом. Почему вы здесь, миледи? И в таком платье? — он коснулся пальцем моей широкой старой юбки. — Что с вами случилось?
Я посмотрела на позорное кольцо у себя на пальце. Плоть вокруг него распухла, так я старалась стащить это кольцо. Отвечая, я пыталась говорить спокойно и ровно. Продолжая заниматься его ранами, я рассказывала о себе.
Сначала было легко. Я рассказала о поездке из Аксельбурга в Кестерхоф. Потом я начала подбирать слова осторожнее, стараясь скрыть свой ужас и отвращение к случившемуся, рассказала о том, как меня опоили, как ко мне в спальню приходил Конрад и потребовал, чтобы я подписала приготовленный им документ.
Я никак не ожидала столь бурной реакции моего пациента. Полковник неожиданно сжал и развернул меня, так что моё лицо оказалось на свету. Его глаза — я видела их холодными, расчётливыми, отчуждёнными от всего, кроме долга. Один раз — в потайном проходе — я видела, как они смягчились, может, от радости освобождения из темницы. Теперь я увидела в них почти дьявольское пламя. А лицо его стало таким мрачным, что я отшатнулась бы, если бы он не так крепко держал меня.
— Это правда?
Проснулся мой старый антагонизм.
— А зачем мне лгать? Смотрите сами! — я подняла левую руку и подставила её под свет, чтобы он увидел кольцо. — Неужели я стала бы носить… я хотела снять… но око надето так туго, что я сама не могу от него избавиться… ни буквально, ни фигурально. А как попала сюда… — я покачала головой. — Наверное, меня снова опоили… — и я торопливо рассказала, как пришла в себя в камере. — Наверное, им ещё что–то нужно от меня… иначе я не осталась бы жива.
Огонь в его взгляде несколько угас, он выпустил мою руку.
— Прошу прощения. С вами действительно обошлись очень плохо, — глаза его затуманились; мне показалось даже, что извинился он с каким–то отсутствующим видом. Он глубоко задумался. — Только я не понимаю… Нет! — полковник решительно встряхнул головой. — Никогда не поверил бы, что у фон Вертерна достаточно влияния, чтобы отправить вас сюда, даже тайно. Фон Црейбрюкен всегда был разочарованным человеком, да. Он считал, что женившись на родственнице курфюрста (пусть и со смешанной кровью), приобретёт более высокое положение при правителе. Но чтобы он стал действовать так — нет. Наверное, у вас только догадки…
Но если вас заключили в крепость, как вам удалось освободиться? Как вы узнали о потайных ходах в стенах?
— По милости легендарной курфюрстины Людовики. Пожалуйста, поднимите немного руку, у вас тут глубокая царапина… — меня сейчас мало интересовали догадки, почему я очутилась здесь. Гораздо важнее было узнать, как отсюда побыстрее выбраться. Но я не могла не признаться себе, что полковник, хоть и в беспомощном положении, снова внушил мне чувство уверенности.
— Людовики? — непонимающе повторил он.
И вот, продолжая обрабатывать его раны, я рассказала о Лизолетте и её одержимости покойной курфюрстиной, как она освободила меня и показала тайные ходы в стенах.
— Ни за что бы не поверил, — заметил он, когда я закончила, — если бы мы оба не оказались здесь. Это зловещее место, и в этой части страны люди суеверны. Ваше юное «привидение» могло сначала просто играть, а потом девушка сама поверила в неё. Легенды о Людовике страшные. И правда, что простонародье — и даже придворные (даже тогдашний курфюрст; я видел документы того времени) — все они верили, что Людовика общалась со сверхъестественными силами. А её ближайший советник был казнён как слуга дьявола, — он взял рубашку и надел её, старательно застегнув на все пуговицы.
— Хорошо бы достать мазь, — я видела, что его осторожные движения свидетельствуют о боли, в которой он ни за что не признается. — Может, когда придёт Лизолетта, я уговорю её…
— Не думаю, судя по вашим словам, чтобы она согласилась помочь мне, — полковник встал и снова выглянул в окно. — Когда она придёт, мне лучше не показываться. Вы представляете себе, куда тянутся эти проходы? В другом направлении, я имею в виду? Они часто выводили наружу… ими пользовались при осаде крепости. Интересно, доходила ли девушка до конца…
— Когда она открыла окно в мою камеру, я не смотрела в другом направлении, просто пошла за ней. Но моя камера расположена у самой внешней стены, а внизу ничего, глубокая пропасть, — я описала, что увидела в своём узком окне.
— Может быть, там есть поворот, какой–то переход, — он слегка нахмурился. — Здешний комендант ещё не решил, на чью сторону встать. Возможно, сестры скроют ваше бегство, если они такие, как говорит Лизолетта. Но моё исчезновение не скрыть. Скорее всего, вход в стену нельзя обнаружить с той стороны. Я, во всяком случае, даже не подозревал о нём. Наверное, и комендант не имеет понятия об играх своей дочери. Это не означает, однако, что поиски ничего не смогут обнаружить, или что девушка, испугавшись, не расскажет обо всём. Даже закрытая дверь… — он кивнул в сторону двери, выходящей в коридор, — может вызвать подозрения при обыске.
Его слова полностью совпадали с моими размышлениями: я тоже считала, что нужно попробовать пройти по проходу до конца и, возможно, отыскать выход. Но когда я сказала об этом вслух, он покачал головой.
— Не сейчас, ещё рано. Будет лучше, если вы продолжите подыгрывать Лизолетте и постараетесь узнать побольше. А что там? Он заслоняет кусок стены, — полковник подошёл к шкафу и принялся осматривать его стенки. — Иногда в таких тоже скрываются ходы.
— Лизолетта держит здесь платья привидения — и другие, — я открыла дверцу и показала развешенную одежду.
Он коснулся широкой юбки платья с вуалью.
— Действительно, старое. Вполне возможно, принадлежало самой Людовике. А это что? — он наклонился, поднял шкатулку–книгу и поднёс её к свече.
Я показала на рисунок, вырезанный на крышке, и рассказала, что нашла такой же на полке–столе в своей камере.
— Колдовство, — заключил он. — Этот знак можно увидеть на дверях, даже на стенах амбаров. Крестьяне верят, что такой рисунок может защитить. Есть и другие символы, которые якобы привлекают тайные силы. Она тоже очень старая… — полковник попытался открыть, но замок не поддался, как и мне перед тем.
Держа шкатулку в одной руке, в другую он взял свечу и принялся ходить по комнате, заглянул под столы, на одном из которых стоял второй подсвечник. Вместо чашечки у него был заострённый конец, на который насаживают свечу. Полковник взял его и вставил острый конец под крышку.
Я видела, что он действует осторожно, как будто не желая повредить древнюю вещь. Но не успели узнать, удалось ли бы ему решить задачу, потому что тихий звук у двери заставил нас застыть на месте.
Быстро соображая, что следует сделать, я выхватила у него шкатулку и с бьющимся сердцем рванулась к шкафу. Положив шкатулку, я захлопнула дверцу, обернулась — и увидела пустую комнату. Где спрятался мой спутник, я не знала. Но на самом виду оставался его камзол, и я едва успела засунуть его вместе с грудой окровавленных тряпок за занавеску у окна. Можно было только надеяться, что удача по–прежнему не оставит меня и все эти вещи не выдадут мои похождения.
Вошла Лизолетта, действительно напоминающая призрак в батистовом платье, светлые волосы свободно падали на плечи, как и тогда, когда она играла роль привидения. К моему удивлению, она хихикала, как школьница, которой удалось какое–то озорство.
В руках она несла большой свёрток, который тут же уронила на пол, как будто тот оказался для неё слишком тяжёлым и неудобным. И хитро улыбнулась мне.
— Они все так разозлились. И мне кажется, отец к тому же испугался. Да, я думаю, он боится! — девушка села на пыльный пол радом со свёртком и с улыбкой посмотрела на меня.
— Что–то случилось… с тем пленником… я не много смогла услышать… там стоял лейтенант, и мне не удалось подслушать у двери. Но это хорошо: теперь о нас надолго позабудут! А нам так много нужно сделать. Сейчас луна подходит, знаешь. Наверное, тебе её не видно отсюда. Фаза луны очень важна: сила растёт с нею и слабеет тоже. Нам повезло, что не понадобилось ждать. Но, конечно, она это предвидела и потому послала меня к тебе вовремя. Только я тогда не понимала, насколько это важно.
А теперь… — Лизолетта встала и отступила на пару шагов, критично разглядывая меня с ног до головы, словно этот осмотр был очень важен. — Да, я уверена. Подойдёт. Должно подойти. И я принесла бельё. Ты не должна носить эту неряшливую одежду — под той, что она даёт тебе.
Девушка снова наклонилась и развернула свёрток. Там оказалась ещё одна корзина, без ручки, а в ней сложенная одежда, гораздо тоньше, чем грубое белье и юбка, которые мне выдала тюремщица.
— Подожди, — Лизолетта вернулась к двери и принесла из коридора кувшин с водой и миску. — Пришлось ходить два раза, — она говорила с сознанием хорошо выполненного долга. — Теперь ты сможешь умыться и приготовиться. Я не могу сейчас остаться, но скоро вернусь. Тут есть ещё еда. И…