Миндовг между тем в гневе оттолкнул от себя люльку, та поплыла, полетела, и из нее летел плач маленького Руклюса. Кормилицы сразу же, как спущенные со сворки, кинулись к люльке.
Вышли из нумаса во двор, стоя на крыльце терема, властитель Руты принял дары Новогородокской земли. Было видно, что те ему пришлись по душе. Он заулыбался, темно-зеленые глаза посветлели.
- Я щедро отдарю вас, достопочтенные, - пообещал кунигас и спросил у Далибора: - Как поживает мой брат князь Новогородка Изяслав?
- Князь Изяслав шлет тебе привет, храбрый из храбрых, - взволнованно ответил Далибор. - Он велел передать тебе, что Новогородок и Литва - два желудя с одного священного дуба, что против любых угров, против вражьей силы мы должны быть заодно, как самые близкие родичи.
Сказал так и с досадой заметил, что голос его внезапно дрогнул и на последних словах как бы вильнул в сторону. Так ранней весной на подтаявшем снегу теряют наезженную колею тяжело груженные сани. "Неправда, что он мой отец, - решил про себя Далибор. - Это все наплел, насочинял проклятый вещун. Ворочусь в Новогородок и сверну ему, как ошалевшему петуху, шею. Я ничуть не похож на Миндовга, ни капельки. Будь он моим отцом, он бы знал об этом, он бы как-то по-другому глянул на меня, сказал бы что-нибудь такое... особенное..."
- Отрадные для слуха слова передал ты мне, княжич, - молвил Миндовг. - От Немана до Рубона гремит слава Новогородка, все страшатся меча князя Изяслава. Ходил я с твоим отцом на Мазовию, знаю силу новогородокских дружин. А у меня на Литве ноне худо. Кровь течет, как болотная вода. Я, кунигас, в лесу, как мышь под веником, хоронюсь от своих недругов. - Он скрежетнул зубами. - Мой брат, гнойноглазый Давспрунк, с его сыновьями-недоносками Товтивилом и Эдивидом хочет меня, как лося, загнать в ловчую яму, хочет, чтоб я хрипел, извивался на заостренных кольях, которые пробьют мне грудь. Вместе с безухим Выконтом - а ухо Выконту, знаешь, конь сжевал, когда он, мертвецки пьяный, валялся на снегу, - хочет Давспрунк подмять под себя Литву. Всю Литву! - Миндовг потряс перед собою кулаками. - Скорее Неман потечет вспять, чем я покорюсь им. Так что хорошие слова ты принес мне, княжич Глеб. Меч Новогородка и мой меч сокрушат все! Дай я поцелую тебя за это.
Он в мгновение ока скатился с крыльца, облапил Далибора сильными цепкими руками. Тот прямо онемел от неожиданности. Шершавые губы Миндовга, его жесткая черно-рыжая борода теркой прошлись по щеке. И тут Далибор увидел нечто такое, от чего зашлось сердце, а в горло словно сыпанули раскаленным песком: на бугристой загорелой шее кунигаса на тонюсенькой серебряной цепочке висел железный желудь, точь-в-точь такой, как тот, что лежал в кисете у Далибора. Они были, как две пчелы из одной борти. У княжича пошла кругом голова, и он, чтобы не упасть, сел на крыльцо. "Напугал, литовский медведь, дитенка", - подумал, известное дело, Костка и, без лишних церемоний отстранив плечом Миндовга, бросился к княжичу. Но тот уже овладел собою, сухо бросил наставнику:
- Стой, где положено, когда разговаривают кунигас Литвы и новогородокский княжич.
IV
Миндовг не сегодня и не вчера надумал объединить под стропилами, под крышей единой державы всех, кто поклонялся Криве-Кривейте, связать в один сноп колосья, качавшиеся до этого каждый сам по себе. Литва, Жемайтия, Ятвязь, Земгалия, Пруссия с их густонаселенными землями давно не давали покоя кунигасу, который пока что сидел в своей маленькой деревянной Руте и едва успевал отбиваться от соседей-соплеменников. Они лезли со всех сторон, вытаптывали его нивы, убивали, уводили с полоном его людей, жгли веси - каймасы. Он скрипел зубами от ярости, как раненый, затравленный вепрь. В последнее время дело дошло до того, что по ночам ему снилась красная трава, красные деревья, увешенные человеческими черепами.
Задумывался ли он над тем, какое государство хочет иметь и чего это будет ему стоить? Незадолго до него гигантскую державу создали Чингисхан и Батый, залив кровью Азию, растоптав своею конницей половину Европы. Она была как перекати-поле, эта держава, - катилась с востока на запад, подминая под себя все живое, вовлекая в свое неудержимое движение многочисленные племена и народы. Стоном стонала израненная копытами земля, а сам Чингисхан, "сотрясатель Вселенной", как называли его, умирая, пожелал быть похороненным так, чтоб его могилу не могли отыскать потомки. "Сотрясателя" зарыли посреди широкой степи, а по тому месту, где он наконец обрел покой, пропустили тысячные табуны. Ни камня, ни кургана не осталось после него. Почти таким же способом ушел от объяснений с потомками после своей кончины завоеватель Рима Аларих: перекрыли плотиной реку, на осушенном дне вырыли могилу и снова пустили воду. Плещет река, катит волны, и поди догадайся, что на глубине, куда не достает взглядом солнце, спит вечным сном тот, кто с одинаковым упоением дробил камень крепостных стен и людские кости.
Островок земли, на котором обосновался Миндовг, со всех сторон окружали сильные, воинственные соседи: Полоцек, Менск, Новогородок, Нальшанская земля, которой правил Довмонт. Это было первое, самое тесное кольцо. Но кунигас Руты наметанным глазом воителя и дипломата видел и второе - более просторное, но не менее жесткое. На юге, за Пинскими болотами, - Галицко-Волынское княжество, земли которого объединил под своею державной рукой Даниил Галицкий. На западе, за Жемайтией, где в своих городах сидели в немалом числе кунигасы и кунигасики, стоял железной ногою Тевтонский орден. Не посчастливилось пруссам, этим "голубоглазым людям с румянцем на щеках и длинными волосами", как писал о них Адам Бременский. Наблюдательный немецкий хронист отмечал, что пруссы весьма доброжелательны, охотно помогают тем, кто терпит бедствие на море либо подвергается нападению пиратов. Они едят конину, кобылье же молоко и кровь употребляют в виде хмельного напитка. Серебру и золоту пруссы не знают цены. Вовсе не ценят великолепные меха, коими обладают в избытке, - с легкостью обменивают их на одежду из шерсти. Не повезло же пруссам в том, что к ним присоединился Тевтонский орден и, как рысь впивается и шею лосю, впился в прусские земли. Между ними идет нескончаемая война. Если пруссы не выстоят, Орден выйдет на Неман, и Криво-Кривейта лицом к лицу столкнется с латинским Христом. Уже столкнулся, ибо оставил священный дуб в Ромове и подался в жемайтийские прущи искать взамен другой.
С далекого юга слышится дыхание Золотой Орды. Степняки сломали хребет Киеву, содрали золоченые крыши и купола с русских церквей. В любой миг неудержимым беснующимся валом их тумены могут ринуться с Днепра на Неман. Есть такая ужасная смерть, такое наказание: человека расплющивают двумя толстыми дубовыми досками. У Миндовга не проходило ощущение, что он сам, его семья, его народ подвешены меж неумолимыми досками Ордена и Орды. Остановить их, сломать убийственный механизм можно только одним способом: собрав большую объединенную силу. Но откуда взяться этой силе, ежели в маленькой Литве, в этом красном Миндовговом яблочке, завелись ненасытные злые черви? Они точат яблоко, сердце Миндовгово точат, Давспрунк с Товтивилом и Эдивидом, Выконт, Рушковичи, Белевичи... Правда, Рушковичи уже не в счет, с ними Миндовг расправился, хотя и ездили когда-то вместе в Галич на переговоры с русскими князьями. Расправился с присущей ему жестокостью. Велел у каждого из мужчин их дома вырезать из живого тела по куску мяса. Вырезали, поджарили, и тогда последовал приказ: брату есть мясо брата. В страхе перед новыми, еще более жуткими мучениями братья не посмели отказаться и, как каннибалы, были забиты мачугами. Только богам и кунигасам дано высоким небом право даровать людям жизнь или смерть. Это Миндовг знал твердо, к этому был приучен сызмалу. Не выпадало оставаться добреньким, как дитя в колыбельке. Жизнь научила оглядке и жестокости. Выживал под солнцем сильнейший или тот, кто умел быстро-быстро бегать, не оставляя следов. Бегать - это не значило спасаться бегством, это был вопрос тактики. О трусах Миндовг думал с брезгливостью. Он любил сильных духом людей. Эти люди подобны огню, сокрушающему все живое на своем пути. Он сам хотел сделаться и сделался человеком-огнем, которого боятся враги и слушаются друзья. Жестокость была разлита в природе. Молния безжалостно расщепляла дубы. Волк резал овцу. Снег валил на теплые весенние цветы. Рысь - тигр здешних лесов - отнимала жизнь у косуль и лосих. Трехлетнему Миндовгову брату Монтвиле петух, привезенный от индусов, выклевал зрачок в глазу - решил, что это блестящий камешек. Нельзя было раскисать, как сыроежка под дождем, ждать, пока кто-то придет и прикончит тебя самого и всех твоих близких. Миндовг не однажды посылал в дар своим воинственным соседям медоносную борть. В Литве, когда ищут дружбы, всегда дарят пчел. Возможно, потому, что пчела трудолюбива, богата и никогда не даст себя в обиду. Соседи от пчел не отказывались, но все равно плели сети заговоров, вредили на каждом шагу. Как-то Миндовг послал к Товтивилу своего лучшего воеводу, человека исполинской силы Гедруса. Товтивил с Эдивидом щедро потчевали воеводу медом и жареной дичью, а потом кто-то из Товтивиловой охраны (даже имя его неизвестно) обнял захмелевшего Гедруса, спросил: "Где у тебя сердце?" - "Тут", - похлопал доверчивый великан себя по груди. И негодяй по самую рукоятку всадил длинный нож точнехонько в указанное место. Нелепая смерть воеводы потрясла Миндовга. "Сам себя проспал", - были первые слова кунигаса, когда он услыхал, что Гедруса нет в живых. И опять пламя войны покатилось по Литве. Искры же от нее долетали до Деволтвы, Дайнавы, Нальши, осыпали землю Зеленых Дубов и Черных Ужей. Миндовг начал лихорадочно укреплять Руту и свои многочисленные лесные городки-пилькальнисы, ибо уже разбежались по всем тропам вражеские людорезы и людоловы. До недавних пор свои укрепления литвины строили из дерева, песка и камня, но камни валили просто кучей, не зная, как скреплять их, связывать воедино. Новогородок открыл им секрет известкового раствора, цемянки. Товтивил с Эдивидом, обжегшись у таких стен, принялись жечь окрестные веси, хватать в полон Миндовговых койминцев. Рутский кунигас отвечал тем же и бессонными ночами думал, сгорая от гнева: "Погодите, скоро так ударю - черные искры посыплются из глаз!" Вот почему с такой радостью встретил он дружину, пришедшую из Новогородка. Теперь удача и власть не выскользнут у него из рук: крепкое плечо подставлял ему князь Изяслав.