- Все вы с Богом в душе, - резко сказал Вель, - а сама к этому колдуну на Темную гору ходишь. - И, не дав Лукерье вставить слова, рассмеялся, повторил: - Он ненавидит меня. Но у каждого мужчины, я слышал, должно быть семь недоброжелателей. У меня их больше,
- Не наговаривай на себя. Ты - добрый, - нежно глядя на Веля, тихо произнесла девушка.
Она чувствовала, что очень-очень любит его и, скажи он только слово, побежит за ним, как маленькая волна за большою рекой. Но Вель, как бы что-то припомнив, торопливо поцеловал ее в щеку:
- Мне надо идти.
И, не оглядываясь, поспешил в сторону детинца. Девушка грустно вздохнула, долго смотрела ему вслед, потом сняла свой веночек, пошла в дом. Там, перед иконой, принялась молиться, просить Христа, чтобы не отвращал от нее сердце Веля. Назавтра же порешила сбегать с подружками на Темную гору: поклониться священному дубу и неугасимому огню тоже не повредит.
Вель, побродив по детинцу, постояв вблизи литовских шатров, от которых доносились поздние песни, вернулся в посад. Недалеко от усадьбы золотаря Ивана облюбовал местечко в тени глухого забора и стал наблюдать за окованными железом воротами, стерегущими Иванов двор. Расчет был верен: скоро он насчитал уже человек шесть или семь, которые, оглядевшись по сторонам, юркнули в калитку, врезанную в ворота. Все они были в плащах с капюшонами, и Вель не мог, как ни напрягал зрение, разглядеть их лиц. Что же заставляло его сидеть по-волчьи в засаде? На этот вопрос он, пожалуй, не мог бы ответить. Про-юсто сидел, просто смотрел, слушал и считал людей, что под покровом ночи шли и шли к золотарю. Зачем? "Возможно, собирается купеческая братчина, и толстомясые будут пить вино, хвастать друг перед дружкой своим серебром?" - думал он. Но на братчину идут открыто, разнаряженными, слуги тащат амфоры и корчаги, корзины с запеченной рыбой и белым хлебом, окорока, уже нанизанные на вертела и обжаренные. В маленьких, плетенных из тонюсенькой лозы корзиночках несут орехи, яблоки, груши, кислый угорский корень, от которого делается холодно во рту. Эти же шли все в черном, по одному и молча. У Веля аж в животе заурчало от любопытства. Он погладил, утихомирил живот, потом, пригнувшись, подбежал к воротам, юркнул в калитку и осторожно, сдерживая дыхание, стал красться вдоль глухой стены. Он хорошо знал этот просторный богатый двор: не раз приходил сюда к Лукерье. Желание проникнуть в тайный смысл происходящего обуревало его. Не испытывая ни малейшего страха, он приставил к стене суковатое бревно, которое приволок от забора, и полез по нему на верхний ярус. Там, он знал, в одном месте, между срубом и оконной рамой, есть еще не заделанная на зиму щель. По карнизу, где пригнувшись, а где и ползком, добрался до нужного окна. А что как хозяева спохватились и перекрыли все пути, по которым из дома уходит тепло? Нет, именно там, где он и ожидал, лежала неширокая полоска света. Вель припал к щели глазом и навострил ухо.
Первым он увидел лысого, хоть горох на голове молоти, золотаря Ивана. По правую руку от него сидел Алехна. Потом в поле зрения попали купцы Алхим, Панкрат, Авдей, тысяцкий Радонег, трое или четверо незнакомых мужчин. Огромная люстра-хорос, вроде тех, что висят в церквях, освещала горницу. С фрески на красном поле задней стены строго смотрел молодой безбородый человек в княжьей шапке с синим верхом. Вель узнал его: это был князь-мученик Глеб. Сходка только начиналась.
- Все? - оглядел собравшихся хозяин.
- Все, кроме Тимофея. У него дочка на седьмом дне от роду померла, - сказал Алехна.
- Помянем душу новопреставленной рабы Божьей, - встав, перекрестился Иван. То же проделали и остальные.
Но главным тут был, как начал догадываться Вель, не Иван, а его сын Алехна. Он вышел на середину горницы, снял с шеи серебряную мелкокованую цепочку, на которой что-то висело. "Ладанка", - подумал Вель.
- Поклянемся нашей святыней, поклянемся железным желудем, который каждый из нас носит на груди вместе с христианским крестом, что, собравшись днесь под этой крышей, мыслями будем только с Новогородком и Новогородокской землей, - торжественно произнес Алехна.
Все подняли над собою железные желуди:
- Меня воротил с дороги ваш гонец. Спасибо, что в такой момент не забыли обо мне. - Алехна трижды поклонился. - Наше Неманское сто, наше купеческое и золотарское братолюбство знают далеко отсюда. Был я в Бремене, доходил со своим товаром до самых Генуи и Венеции, где купцами созданы свои, купеческие, державы, и меня, новогородокца, встречали и принимали там как ровню. В тех далеких краях мужей ценят за купеческую сноровку и за деньги, которые она приносит. Перед купцами там открыты двери самых богатых дворцов, князья и правители не гнушаются сидеть рядом с ними за любым столом, даже потесниться на золотом троне.
Собравшиеся одобрительно загудели. "Гнездо гадючье", - со злобой подумал Вель. Он был твердо убежден, что настоящий муж, хозяин на земле тот, кто с малолетства носит на поясе меч. А все эти смерды, кузнецы, купцы - тлен, пыль под ногами у воев.
- Братолюбы, - громче заговорил Алехна, - пробил час великого выбора. Уже через силу поднимаются паруса наших кораблей на Варяжском море. Вы знаете почему. Ливонские и тевтонские рыцари встали у нас на пути. И хотя ливонский магистр в Риге Андрей Стирланд клянется, что зело любит новогородокских купцов, равно как полоцких и смоленских, нет ему от нас веры.
- Нет ему веры! - громогласно подтвердил купец Алхим.
- У нас есть деньги, много денег, но сегодня это не все. Надобно, чтоб у нас был свой меч, - продолжал Алехна.
"Да ты, недомерок, тот меч выше колен не подымешь", - подумал с ядовитой усмешкой Вель. До него вдруг дошло, из-за чего он торчит тут, на скользком карнизе, рискуя, возможно, собственной головой: он ненавидит Алехну, ненавидит давно, с того самого дня, когда узнал, что у Лукерьи, у Луши есть разудалый и очень толковый брат.
- Не сказать, чтоб у Новогородка не было меча, - вздохнул Алехна. - С нами князь Изяслав Василькович. Да вот беда: растерял он прежнюю удаль и силу.
- Затупился меч, - снова вставил свое слово Алхим, и некоторые из купцов отозвались смехом. Веля так и передернуло от негодования.
- Да, меч у Изяслава затупился, - кивнул, соглашаясь, Алехна, - а значит, нам, вящим людям Новогородка, купцам и боярству, надо искать меч, который заслонил бы от недругов нашу землю и паче того - расширил ее пределы. Из бояр к нам пришел сегодня тысяцкий Радонег. Скажи, братолюб Радонег, где бы нам найти такой меч?
Повисло молчание. Вель сжался, боясь дохнуть.
- Такой меч есть, - глухим голосом ответил боярин.
- Можешь его назвать?
- Могу. Это литовский кунигас Миндовг.
Все зашумели, послышались возмущенные выкрики:
- Отдать христианский город язычнику?
- Да он в храме Бориса и Глеба поставит своего деревянного истукана!
Но их перекрыл властный голос Алехны. "Этот мозолей на языке не боится - говорит, как репу грызет", - отметил про себя Вель.
- Миндовга уже и так взял с дружиной к себе на службу князь Изяслав. Остается поменять их местами, - как о решенном, сказал Алехна. - У литвина жена христианка и сын христианин. Избрав его своим князем, мы потребуем, чтоб он принял нашу веру. И он никуда не денется - примет.
- Мы забыли про княжича Далибора, - напомнил молчавший до этого Панкрат.
- Из княжича Глеба выйдет неплохой князь. Но завтра, а не сегодня. А пока что пусть походит в подручных у Миндовга, - рассудил Алехна. - Можно отдать ему на кормление Волковыйск, а князю Изяславу - Свислочь.
Вель, слыша такие речи, прямо задыхался от гнева, аж за руку себя укусил. Как у них все гладко и споро получается! А почему бы княжичу Далибору и вправду не стать князем Новогородка? Он, Вель, при нем с Божьей помощью мог бы выйти в воеводы. А эти хотят загнать княжича в Волковыйск.
- Братолюбы, все вы знаете, что достойным мужам, которые служат или могут послужить Новогородку, мы тайно посылаем через своих людей железный желудь, - говорил дальше Алехна. - Миндовгу мы послали такой желудь, и тот, как стало известно, не отказался от него. И княжичу Далибору послали. Как намек, что рады видеть его среди нас. Пусть же из этих желудей вырастут железные дубы, пусть секиры чужеземцев зазубрятся о них. Верю, что так и будет, братолюбы. А Миндовга бояться не след. Не мы первые приглашаем князя со стороны. Вспомните, как Новгород призвал Рюрика с братьями. Как хан волжских болгар Крум, придя из степей, захватил столицу южных славян, подчинил себе их державу, но со временем и сам обратился в славянина, и все его люди, хотя страна называется Болгарией. Переварили его славяне, перековали. А разве перевелись добрые кузнецы в Новогородке?
Дальше Вель уже не слушал. Как неслышная ласка, что в хлевах у смердов выдаивает по ночам коров, он прошмыгнул по карнизу, спустился на землю по дожидавшемуся его суковатому бревну и скорей на детинец искать княжича Далибора.
- Что с браслетом? - не дал ему Далибор и рта раскрыть.
- Передал. Уж так благодарила тебя литовская княжна. Говорила, что ты спас ее от Давспрунка, что любит тебя и завтра вечером ждет на усадьбе боярина Сороки, - единым духом выпалил Вель, мешая правду с бессовестным враньем.
Какой юноша не был бы рад получить такие известия? Далибор не стал исключением. Значит, Ромуне думает о нем, тоскует, хочет повидаться. Сразу словно поднялось и раздалось вширь небо над головой. Оставались, правда, кое-какие сомнения в достоверности услышанного, но Вель мигом развеял их, рассказав о ночной сходке на усадьбе золотаря Ивана.
- Завелись, княжич, в Новогородке какие-то братолюбы, что всем достославным мужам железные желуди рассылают, - подвел Вель черту под своим рассказом. - Заводилой у них купец Алехна, Иванов сын. Хотят они Миндовга поставить новогородокским князем, а твоего отца, князя Изяслава Васильковича, и тебя отдать ему в подчинение и заслать в дальние земли.