Не хотелось Далибору верить всему этому, да вспомнил про два железных желудя, что подбрасывала неведомая рука. Значит, что-то есть, есть какая-то сила в Новогородке, которая готовит предательский удар. Но что предпринять?
- Пусть не целят ногой в чужое стремя, - только и сказал княжич.
В тяжком раздумье стоял он посреди детинца. Каменщики достраивали башню, спешили и работали даже при свете факелов. Новогородок расправлял плечи, готовился к новым походам и новым осадам. Далибор вырос на этом детинце, под этим небом, и было нестерпимо обидно, что кто-то хочет вышвырнуть его отсюда, как ненужного щенка. Гневом полнилась душа. И все же он, тщательно все обмозговав, решил ничего пока не рассказывать отцу. У того, ясное дело, в каждом уголке города есть свои глаза и уши, и не может быть, чтоб отец ничего не знал о братолюбах. А вот встретиться с литовским княжичем Войшелком Далибору захотелось непременно. Он даже собрался пойти к нему среди ночи, но передумал.
Назавтра ветер слепил окна мокрым снегом и последней отмякшей листвой из окрестных лесов. Среди белых снеговых туч синели холодные ямищи неба. Ближе к полудню подморозило. Далибор велел перековать коня: уже не годились подковы без ледоходных шипов. Сам помогал кузнецам: успокаивал коня, испуганно косившего большими темными глазами. Потом поехал к Войшелку, никого не взяв с собой. За воротами огляделся по сторонам. Окостенело стоял вокруг города прореженный ветрами и морозом лес. Еще не скоро ляжет надежный, с жестким настом снег и станет изо дня в день наращивать толщу сугробов, но зима есть зима. Он не торопил коня, давая себе сполна ощутить, как мертвеют и леденеют земля и небо.
Войшелк встретил новогородокского княжича приветливо, но глаза его были печальны; он без расспросов сел на своего коня и пустил его рядом с Далиборовым.
Слово в слово передал Далибор Войшелку все, что услышал накануне вечером от Веля. Заглянул литовскому княжичу прямо в глаза:
- Твой отец встречался с этими братолюбами?
- Нет, - безразлично ответил Войшелк. - Я это заметил бы, а если б и не заметил, верные люди мне бы передали. - И вдруг добавил: - Я в монастырь хочу уйти.
- Княжич, Миндовгов сын, и - в монастырь? - Далибор был ошарашен.
- Вот потому, что Миндовгов сын, и хочу уйти, - сказал Войшелк и умолк.
Они ехали по чьему-то санному следу. В запорошенных снегом кустах при дороге шумел ветер. Далибор удрученно думал: надо же, его друг (а Войшелка он считал другом со дня первого знакомства в Руте) собирается постричься в монахи, уйти от живого мира в мир поста и молчания. Гул ветра между тем усиливался, перешел в свист. Казалось, кто-то невидимый и огромный дует что есть силы в порожний орех-свистульку. "Да пребудет с тобою Божий промысел, - с сожалением и любовью думал о Войшелке Далибор, - но не торопись, не торопись в монастырь. Ты же еще так молод".
- Отец хочет взять новую жену, - словно самому себе сказал Войшелк, еще раз повергнув Далибора в изумление.
- А Ганна-Поята, твоя мать, куда же она?.. - спросил Далибор.
- Ему взбрело взять молодую жену, Есть в Нальшанской земле Марта, сестра жены тамошнего кунигаса Довмонта. К ней отец тайно посылал сватов-разведчиков. А Ганну-Пояту отошлет обратно в Тверь.
- Неужели ваши бояре, ваши воеводы не могут заступиться за свою княгиню? Она же никому обид не чинила, - недоумевал Далибор. Войшелк с укором взглянул на него:
- Тот, кто посмеет хоть заикнуться об этом, будет кормить воронье своими глазами.
Опять наступило молчание. Только ветер ярился в кустах.
- Давай доедем до самого Немана, - предложил вдруг Далибор. - Мы с Некрасом, моим братом, и с ляхом Косткой два раза проделывали этот путь. Поспорим, кто скорей обернется, - и айда.
- Давай, - согласился Войшелк. Ему, как понял Далибор, было сейчас все равно, что делать и куда ехать.
Ехали седло в седло. Говорить не хотелось, да и встречный ветер был изрядной помехой. К середине пути кони выбились из сил. Приходилось, чтобы дать им роздых, слезать и идти пешком. Отчасти выручал санный след, за который они уцепились, как тонущий за веревку. Должно быть, купец с десятком саней проехал тут перед ними, держа путь за Неман и еще дальше, в Ливонию. Однако все эти трудности пошли на пользу Войшелку - он воспрянул духом, ожил, румянцем занялись щеки. С благодарностью посматривал на Далибора. Тот в свою очередь был рад, что друг повеселел и хоть на время забыл о своих заботах-напастях. К тому же и ветер поутих.
- Неман! - выдохнул наконец Далибор, и они остановили коней над безмолвной рекою.
Она и вообще-то была не так уж широка и глубока, а сейчас, под забережным льдом и снегом, и вовсе казалась хилой, тщедушной. Но она была колыбелью двух народов, и пока живы эти народы, в их песнях будет жить и она. Далибор и Войшелк с волнением озирались, словно чего-то ждали, словно вещий могучий голос вот-вот должен был прозвучать, прокатиться в бескрайнем снежном просторе.
- У тебя есть железный желудь? - спросил вдруг Далибор.
- Есть, - кивнул Войшелк.
- Давай обменяемся ими и нательными крестами, чтобы на всю жизнь стать побратимами.
Глаза у Войшелка заблестели: конечно, он согласен. Княжичи спешились, совершили торжественный обмен и пошли к реке. У дальнего берега, на глубине, она еще текла, а с этого уже взялась льдом. Выбрав место, они опустились на колени, принялись руками разгребать снег. Добравшись до чистехонького льда, мечами сделали в нем прорубь, зачерпнули Далиборовым шлемом и отпили по глотку студеной, аж зубы сводило, воды. До самой кончины будут помнить они этот день. И как бы ни довелось им умереть - в окружении родных или в седле во время битвы, за хмельным столом или в пыточной, - священная неманская вода никогда не даст им впасть в слепоту или глухоту, забыть про свою землю.
Короткий зимний день устало клонил голову на ледяное крыло - наступали сумерки. Княжичи не решились на ночь глядя отмеривать тридцать верст назад до Новогородка, Да и лошадей надо было пожалеть. Нарубили лапника, хвороста. Далибор достал из дорожной сумы-саквы звериную шкуру. Под густыми молодыми елками утоптали снег, выложили из лапника площадку, на ней разостлали шкуру. Далибор чиркнул кресалом, высек искру, и вскоре засветился в темноте небольшой костерок. Они протянули к нему руки, их пальцы соприкоснулись над огнем, и в этом тоже была своя значительность, свой тайный смысл.
Княжичам не впервой было ночевать в лесу, под открытым небом, но прежде они отходили ко сну в окружении своих слуг и дружинников, среди множества людей, сегодня же оставались один на один с безмолвием ночного неба. Наверное, их уже давно искали и в Новогородке, и в стане Миндовга. Они же, словно околдованные зимним лесом, сидели лицом к лицу, и казалось, не будет конца этой необыкновенной зимней ночи. Они видели, как устраивались на ночлег тетерева: с лету ныряли в сугроб, в теплую снежную постель. Потом, уже на исходе ночи, неподалеку раздался пронзительный, ни дать ни взять детский крик: это заяц, упав на спину, всеми четырьмя отбивался от большой белой птицы.
Кони спали стоя - сберегали тепло.
Далибор смотрел сквозь огонь на Войшелка, а вместо литовского княжича виделась ему Ромуне. Они, брат и сестра, лицами были схожи, только волос у Войшелка впитал больше темной краски. Так все же: кого он видит? Далибор тер кулаками глаза, серебряные блестки мелькали в воздухе, шли, казалось, кругом лес, костер. Еще чуть-чуть и голова упала на колени - он заснул.
Утром княжичей разбудили ауканье, крики. Несколько верховых пробивалось к ним по снежной целине. В переднем Войшелк, к своему удивлению и недовольству, узнал Козлейку.
- И тут он! - до боли сжал рукоять меча.
Миндовгов наушник слез-скатился с коня, отвесил княжичам глубокий земной поклон, с непокрытой головой вытянулся перед Войшелком.
- По следам нашел? - жестко спросил у него тот.
- По следам, - сказан Козлейка. - Беда великая, княжич, постигла всех нас.
- Что за беда? - схватил его за грудки Войшелк. - Говори! Что-нибудь с кунигасом?
- Нет больше светлой княгини литовской, а твоей матери мудросердой Ганны-Пояты.
- Мамы нет? - Войшелк побелел, смотрел на Козлейку, как на самое страшное, самое отвратительное существо, какие только бывают на свете. Приполз сквозь ночь, сквозь снег, чтоб и тут, в этом тихом, укромном лесу, причинить ему, Войшелку, боль. Спросил упавшим голосом: - Что с мамой?
- Конь копытом угодил точнехонько в висок, и княгиня скончалась на руках у кунигаса.
- Конь? Какой конь? - с недоумением и слезами в глазах смотрел Войшелк то на Козлейку, то на Далибора.
- Конь дружинника Гинтаса. Коня уже умертвили вместе с его мерзким хозяином.
"Кукушка", - сразу вспомнил Гинтаса Далибор. - Как он боялся тогда, в лесу, что кунигас его накажет".
- Конь... Гинтас... - бессвязно бормотал между тем Войшелк и вдруг в ярости метнулся к Козлейке. - Зачем ты приехал сюда, паук души моей?!
Тот виновато уронил голову. Войшелк замер в полушаге от него, в муке зажмурил глаза и тут же словно спохватился:
- А может, это Марта ударила копытом? Ты знаешь, паук, Марту? Видел ее? Она, конечно, молода, моложе твоей покойной княгини. - Он упал коленями в снег. - Боже, покарай всех, кто хоть одним пальцем тронул ее! Порази их своим гневом! Сделай так, чтоб их черную кровь высосали пьявки! Пусть бьются они головами о каждый пень в лесу! Пусть их поглотят глина и грязь!
Козлейка выжидательно смотрел на Войшелка, потом подал знак своим спутникам. Те бережно взяли княжича под руки, бережно посадили на коня. Он позволил им все это проделать, но потом опять пришел в ярость.
- Убейте Жернаса! - кричал. - Нашпигуйте ему брюхо железными желудями, чтоб лопнул, проклятый! Ты - Жернас! - отыскал среди других Козлейку. - Какое у тебя отвратительное рыло!
Далибор, сверкнув на Козлейку глазами, с помощью тех же литовцев стащил Войшелка с коня. Его уложили на медвежью шкуру. Далибор брал горстями снег и студил побратиму лоб. Вскоре Войшелк затих, уснул. Так его и повезли спящим в Новогородок, закрепив шкуру меж двух коней.