Железные желуди — страница 47 из 59

Ромуне вся как бы вспыхнула изнутри. Глаза ее увлаж­нились, пошли искрами. Огонь и утренняя роса, лунный блеск и серебро озерной волны - все это и многое еще чи­талось в их прозрачной глубине,

Далибор ощутил, как часто-часто забилось, затрепетало ее сердце. С болью и отчаяньем она стала целовать его, и теплые слезы катились по щекам.

- Не плачь, голубка моя, - шептал Далйбор.

Уходила из-под ног земля, сбивалось, пропадало дыха­ние, сквозь одежду и холод осенней ночи жег огонь ее мо­лодой девичьей кожи.

- Иди за мной, - прошелестели, как в горячечном тумане, слова Ромуне.

В темном домике жреца на узкой дубовой скамье они от­дались друг дружке, слились в любовном порыве, как сли­ваются звонкие весенние ручьи. Это был поднебесный взлет сердец, безоглядное согласие рук, глаз, губ...

- Отдают меня за галицкого князя Шварна, или, как его еще называют, Сваромира Даниловича, - лежа у Далибора на руке, с горечью вымолвила, Ромуне. - Приезжали уже сваты. Через седмицу-другую поеду с обозом.

- Но мы же воюем против галичан! - с жаром восклик­нул Далибор. - Я отобью тебя в пути. Я нападу на обоз. Я же знаю, что ты не хочешь за Шварна. - Он вскочил, про­бежался взад-вперед, склонился над нею. - Ты же не хо­чешь за галичанина, за Сваромира?

Ромуне ласково и в то же время непреклонно закрыла ему рот маленькой теплой ладошкой.

- Какая разница, хочу - не хочу, - тихо сказала после короткого молчания. - Ты-то женился на волковыйской княжне.

Она встала, начала одеваться. Даже не глянув на дорогой наряд, в котором выходила встретить Далибора, натягивала жесткое, из грубого полотна платье-рубаху вайделотки. Движения ее были вялы, безвольны.

- Я же знаю, что ты идешь против своей воли, - упавшим голосом проронил Далибор.

- Стране нужен мир, - сухо сказала Ромуне. - Так гово­рит отец, а я всегда верю ему. Если я выйду за Шварна, это будет конец войне, перестанут умирать в сечах вои. И ты тоже останешься жив. - Она провела рукой по волосам Да­либора. - А еше я готова хоть в омут головой, только бы невидеть эту мразь Марту, мачеху. Не могу дышать одним воздухом с нею. О, была бы жива мама!

Далибор снова стал осыпать ее поцелуями.

- Знаешь, почему я тебя позвала, почему отдала тебе са­мое дорогое, что есть у девушки? - мягко отстранилась от волковыйского князя Ромуне. - Потому что любила и люб­лю тебя. Потому что хотела оставить зарубку на память. Как клятву, что и там, на чужой стороне, всегда буду пом­нить тебя. А ты?

Она вопрошающе заглянула Далибору в глаза. Тот лишь молча кивнул и уже потом, сглатывая вязкий комок в горле, сказал:

- И я. Клянусь! Ты для меня, Ромуне, как святая мучени­ца Ирина.

- Расскажи про нее, - попросила Ромуне, кладя голову ему на плечо. - Я знаю, что ты любишь читать священные пергамены. Расскажи.

- Слушай, - привлек ее к себе Далибор. - У языческого короля Ликиния, правившего в граде Мегидском, родилась красавица-дочь Пенелопия. Король повелел своим камен­щикам возвести высокий нарядный столп и поселил в нем дочь: будешь тут жить, пока не придет тебе время вступить в брак. Так и росла королевна, не видя никого, кроме птиц. Но однажды было ей необыкновенное видение, и небесный глас возвестил, что она должна принять крещение, а злато­крылый ангел назвал на ухо ее крестное имя - Ирина. В тот день, когда король нашел дочери жениха, она разбила из­ваяния языческих идолов и отказалась принести им жертву. Разгневанный Ликиний приказал раздавить дочь колесни­цей. Но конь вырвался из упряжи и отгрыз королю руку. Тот умер. А конь заговорил по-человечески, стал славить Ирину. Она воскресила отца. Ликиний принял крещение и отрекся от королевской власти. Да вот беда - на их землю напал король Седзекий. Он бросил Ирину в яму с гадюка­ми, но те не причинили мученице вреда, и тогда Седзекий приказал казнить ее лютой казнью.

Далибор почувствовал, как вздрогнула Ромуне, крепче сжал ее плечи и продолжил свой рассказ:

- Но пила, которой должны были перепилить Ирину, сломалась, вода потекла мимо колеса, к которому ее привязали. Люди забросали Седзекия камнями, и он испустил дух. Десять тысяч его воев погибли от ангельского меча. Тогда дело мести взял в свои руки Саваах, сын Седзекия. Каких только способов казни он не придумывал для Ири­ны! Но огонь не хотел прикасаться к ее телу, а раскаленный медный сосуд в виде быка, в который хотели затолкать Ирину, вдруг превратился в быка живого. Саваах помутил­ся умом и приказал, чтоб убили его самого, что и было ис­полнено. А Ирина попросила людей отнести ее в поле и по­ложить в мраморный гроб. Когда же через три дня пришли туда, гроб был пуст - Бог перенес Ирину в рай.

Ромуне дослушивала рассказ почти не дыша. Ветер бу­шевал над ночным капищем, его тяжелые удары сотрясали стены. Брызги дождя и хлопья снега врывались в махонькое окошко.

- А Знич горит, - сверкнула вдруг Ромуне счастливыми глазами. - Знаешь, почему я не побоялась на священном месте отдаться тебе? Потому что Пяркунас стоит на страже любви. "Дурное семя всходит и не будучи посеяно", - учил наш мудрец Ишминтас. А мы с тобой, князь Далибор, доб­рое семя хотели посеять. Разве не правда?

- Правда, - влюбленно глядя на нее, ответил Далибор и снова взмолился: - Не надо ехать к Шварну. Как подумаю, что взойдешь с ним на брачное ложе... - Он скрипнул зуба­ми. - Не едь! Я сегодня же украду тебя. Я брошу все, чтобы остаться с тобой.

Ромуне молча покачала головой. Послышались легкие, осторожные шаги - шла вайделотка.

- Я ненавижу твоего отца! - вскричал Далибор. - Он не­насытный зверь. Ради власти он пожрет родных детей.

Ромуне молчала.

- Я ненавижу и Войшелка, брата твоего, - в ярости сузив глаза, уже не кричал, а шептал Далибор. - Святошу, кото­рый и во сне видит себя королем Новогородка, Литвы и Жемайтии.

Ромуне молчала. Вошла вайделотка...

V

Меч ярости, принесенный врагами Миндовга к стенам Руты, уже не мог сокрушить новую державу славян и лит­винов, родившуюся в тяжких муках, в огне и крови. Ничто в истории не происходит случайно. Как ручьи и реки текут со своих водоразделов в свои моря, так и народы, совершая ошибки, принося неисчислимые жертвы, находят в конце концов тот путь, возможно, тот единственный путь, по ко­торому нужно идти. Верно сказал когда-то мудрец: "Жизнь свою творить мы должны сами". Это касается и каждого отдельного человека, и каждого народа, большого или ма­лого.

Перун, всесильный владыка небесный, которому Белбог вручил чудодейственный молот на вечную борьбу с Чернобогом и его дьявольской ратью, объединился с Пяркунасом. Это если говорить языком мифов и церковных проповедей. А в реальной земной жизни воинская сила литовских кня­зей (прежде всего Миндовга и Войшелка), под рукой у ко­торых была отличная по тем временам конница и огромные числом пешие ополчения крестьян, слилась с могуществом Белой Руси, значительно более развитой в экономическом и правовом отношении. Тут, в Новогородокской и Полоцкой землях, были неприступные крепости, богатые города, урожайные нивы, рукастые ремесленники и энергичные купцы, крепкий класс бояр-феодалов. Тут искони писались и переписывались книги, работали прославленные зодчие, собирали под свое крыло не только фанатиков и аскетов, но и пытливых, практичных мужей церкви в монастыри. Фа­натики и аскеты истязали свою плоть и подавляли дух в глухих подземельях, коснели и дичали, называя даже вшей с клопами "жемчугом божьим". Те же, у кого был незамут­ненный цепкий ум, всматривались из тесных келий в буду­щее своей земли и своего народа. Они видели: чтобы не попасть под копыта татарского коня, чтобы не покориться тевтонскому мечу, есть единственный путь - объединить свои силы с соседней Литвой. Потому и произошло такое объединение.

На этот раз Рута не покорилась. Хотя у Миндовга от и хлынула носом кровь, когда жемайтийцы, ятвяги, галичане и половцы с душераздирающим криком пошли на приступ, город удалось отстоять. Ударили со стен литовцы и новогородокцы, услонимцы и волковыйсцы, им крепко помогли ливонские арбалеты.

Часа полтopa боя - и наступили тишина. Только раненые стонали по обе стороны вала.

Повторного штурма не было. Выехало на заливной луг с полсотни половцев и ятвягов, вооруженных сулицами, и столько же защитников Руты с Курилой Валуном и графом Удо. Турнир! Степняки пустили стрелы, ятвяги метнули сулицы и рогтицы, но урона никому не нанесли: защитники потому и защитники, что ловко владеют щитами. Потом все вместе образовали полукруг, а на середину выехали ят­вяжский князь Борут и Курила Валун. Борут слыл у ятвягов кобником - умел заглянуть в будущее, в шуме ветра и леса слышал голос богов. Когда разгоряченные кони сблизи­лись, Борут угрожающе завращал черными выпученными глазами, словно хотел просверлить ими Курилу, и издал нечеловеческий вопль. Но Курилу Валуна так просто на испуг не возьмешь. Молодой богатырь если кого и боялся, то разве что самого Бога. Во время же поединка он спра­ведливо полагал, что Бог будет на его стороне, ибо не он, Курила, напал на ятвяжскую землю, не из-за него начала литься кровь.

Больше других волновался медник Бачила. Бедняга аж присел на корточки и весь дрожал, как осенняя паутина под ветром.

- Давай, Курила, - шептал он. - Давай, дружище! - И каждому, кто только мог его услышать, рассказывал: - Он же такой силач, такой здоровила! Пока ехали из Волковыйска в Новогородок, мосты сплошь под ним проваливались.

А Куриле Валуну приходилось туго. Борут все время то выкрикивал, то произносил шепотом какие-то непонятные слова, от которых Курилин конь принимался испуганно ржать, а раз-другой даже споткнулся на ровном месте. Хоть ты его по лбу огрей, этого коня.

- Давай, хлопче! - как заведенный повторял Бачила, умоляюще глядя на своего подопечного.

- Ах ты, кляча! - осерчал, наконец, Курила Валун на ко­ня. Он понимал: если чего-то не придумать, то чары ятвяга-колдуна могут решить исход их поединка. Конечно, кол­довская сила кобника исходила не из выкриков и бормота­ний - тут действовал весь его зловещий облик. А что, ес­ли?.. Курила развернул своего коня и поставил так, чтобы солнце било ему в глаза. Хотя солнце было неяркое, осен­нее, тем не менее конь сразу ожил, повеселел, на какое-то время остроносое лицо кобника растворилось в желтоватых лучах. Курила Валун не упустил момента: он гикнул, бро­сил коня вперед и одним ударом своего тяжеленного кия размозжил кобнику голову. Тот едва успел вяло ткнуть сулицей и оцарапать Куриле кожу на левом предплечье.