- Есть Миндовг.
- Есть князь Глеб Волковыйский! - выкрикнул Курила Валун и уже тише добавил: - Зря я тебя вытащил на белый свет.
Но Алехна не услышал или сделал вид, что не слышит Курилиных слов. Свобода, вино и белый слепящий снег сделали, казалось бы, невозможное: бывший вожак братолюбов воскрес прямо на глазах. Рядом были сестра и отец, перед ним был Новогородок, пострадавший от пожаров, но сильный и готовый постоять за себя, за спиной остались сырые и постылые стены темницы, и Алехна, расправляя плечи, словно вырастая над толпой, вдохновенно говорил:
- Хотите знать, каким я вижу наш завтрашний день? Могучую державу вижу. Своими щитами она заслонит вас и ваших детей от чужеземцев. Как волшебный кубок святой Ядвиги, держава эта превратит затхлую воду поражений в сладкое вино побед. Верю, что не усохнет наш корень и не переведется наш род. Люди! Братья! Помогите мне сесть на коня и все, кто хочет, идите за мной: я покажу вам нечто такое, что вы обязаны увидеть, если желаете жизни и процветания Новогородку.
Курила Валун в изумлении внимал пылким словам недавнего узника. В чем только душа держится, а смотри как заговорил.
Подвели коня, подбросили в седло Алехну, и в окружении большой шумной толпы он двинулся с детинца в посад.
"Князь да и только", - раздраженно думал Курила Валун, Но, ловя на себе счастливые взгляды Лукерьи, ощущая воинственное возбуждение народа, он осмотрительно молчал.
Вдруг в мельтешении людских лиц Курила Валун заметил того, о ком чуть было не позабыл, отдавшись бурному ходу событий, - княжеского дружинника Веля. Тот тянул голову из толпы, ел глазами Лукерью.
- Стой! - вскричал Курила. - Стой, песье племя!
От его громоподобного голоса вздрогнули все, кто оказался поблизости: так ревет медведь, раненный стрелою не куда-нибудь, а прямо в глаз.
- Стой! - снова крикнул Курила.
Один только Вель догадался, к кому обращены слова человека-башни, и, само собой, не стоял на месте - ринулся в толпу, локтями и кулаками прокладывая себе дорогу. Курила Валун сообразил, что на коне тут не очень-то разгонишься, скатился с седла и припустил за убегавшим. Ноги у Курилы были длиннее, воздуха в грудь он набирал больше, чем Вель, но того подстегивал страх. "Догонит - хана", - думал он и бежал, шпарил изо всех сил. Но вскоре почувствовал усталость. И тут на пути возникла только что построенная каменная башня, как бы усиливавшая с юга земляной вал. Долго не размышляя, Вель шмыгнул в башню, протопал по дубовым ступеньками на верхний ярус. Почему-то подумалось, что Курила Валун не станет карабкаться следом и искать его там. К тому же повсюду высились приготовленные на случай осады кучи камней, лежали массивные кругляши-катки, которые сбрасывают на головы атакующим. Вель взлетел на самый верх, затаился. Сердце билось, как перепелка в силках. А тут еще внизу забухали частые, уверенные шаги - Курила Валун бежал следом. Вель в смертной тоске выглянул через узкую бойницу. Земля, убеленная снегом, была далеко - не спрыгнешь, как кот с дерева. Тогда Вель схватил холодный камень-голыш, вжался спиною в шершавую стену башни, перестал дышать. Вот взопревший Курила Валун, сдувая с усов горошины пота, показался над перекрытием. Вель хватил его камнем по голове. Он целил в висок, вложил в удар всю силу, но в последний момент оступился сам. Это его и погубило. Курила устоял на ногах, лишь слепо замотал головой, орошая своей кровью дубовые доски.
- Ах ты, гадина смердючая! - прохрипел, сплюнул и схватил Веля за глотку. Тот в отчаяньи молотил его кулаками по голове, оцарапал щеки, но железные клещи Курилиных пальцев сжимались все сильнее, и наконец Вель испустил дух. Курила Валун о снежную бахрому изморози на стене обтер руки, потом - лицо. Подошел к бойнице: черная людская река уже втягивалась в посад.
Алехна привел толпу на отцовскую усадьбу. Легко соскочил с коня, по хрустящему снежку прошел вместе с Лукерьей к скрытой от улицы домом полуземлянке. Таких строений - врытых в землю небольших срубов с печками-каменками - в посаде было немало.
- Кондрат, отворяй! - громко произнес Алехна и ударил в приземистую дверь дубовой колотушкой, висевшей тут же на узком ремешке.
- Какой Кондрат? - заволновалась, загудела толпа. - Неужто Алехнин прадед? Говорили же, что он давным-давно на Афон ушел.
Какое-то время из полуземлянки не доносилось ни звука. Было похоже, что там все вымерли или вообще никто никогда не жил. Иные из толпы, едко посмеиваясь, начали уже расходиться.
- Выжил Алехна из ума, пока сидел в княжьей темнице, - говорили даже те, кто в свое время держал сторону братолюбов.
Тогда и Лукерья громыхнула в дверь колотушкой. На этот раз в полуземлянке как будто что-то прошуршало, скрежетнул засов, и на пороге встал высокий и широкоплечий старец с белой, пушистой, как сугроб, бородой. На нем был кожаный, прожженный местами фартук. Ярко-синими глазами он приязненно оглядывал людей.
- Куешь, дед Кондрат? - спросил Алехна, обнимая старика.
- А как же? Кую, - ответил Кондрат.
Увидев Лукерью, он еще больше посветлел лицом, радостно заулыбался, стал гладить ее по волосам длинными жесткими пальцами. Только теперь наиболее осведомленные и башковитые из новогородокцев смекнули, что на усадьбе золотаря Ивана все это время работала тайная кузенка, в которой старый Кондрат ("Бессмертный Кондрат!" - восхищенно выкрикнул кто-то) лил и любовно отделывал железные желуди.
- Пока Бог не потребует к себе мою душу, буду делать святое дело, - показывая целые пригоршни таких желудей и видя, что все горячо одобряют его работу, говорил старик. - Прежде у меня был помощник, пацаненок Гришка, да сбежал от гари и духоты. И теперь я тут один обретаюсь. Железо плавлю из крицы в дымарке, разливаю по каменным формочкам, а потом довожу на шпараке и точиле.
А по усадьбе, по всей улице уже катилось:
- Бессмертный Кондрат! Бессмертный Кондрат!
Белобородый старец слышал эти возгласы, усмехался, говорил как бы самому себе:
- Богу труд угоден, вот я и стараюсь. Однако знайте, люди: едва грядущей весной жито молодой колос выбросит, помру. Тело уже не хочет носить душу.
- Бессмертный Кондрат! - словно переча ему, выдохнули десятки грудей.
Растроганный старец трижды низко поклонился людям. Лукерья целовала его руки, в глазах у нее стояли слезы.
Вдруг из толпы выскользнул темноволосый юркий мальчонка, потупленно замер рядом с Лукерьей.
- Гришка, где ты был? - обрадовался Кондрат.
- За Неман ходил, к своим. Соскучился, - виновато сказал мальчонка и, словно уже получил прощение, добавил: - Не помирай, дед Кондрат. Я тебе снова помогать стану, учиться у тебя...
- Ладно, Гришка, ладно... Время покажет, - взволнованно проговорил старец, и в синих глазах его зажглось по солнышку. - Вместе будем ковать железные желуди.
Он взял Гришку за руку, прижал к себе. Так и стояли они, старый и малый, а народ все не унимался:
- Бессмертный Кондрат! Бессмертный Кондрат!
В этой череде событий разве что мельком кто-нибудь вспомнил о судьбе княжеских слуг, трупы которых спустили под лед на Немане. Случись такое в присутствии самого кнчзя, рекой полилась бы кровь, полетели бы с плеч головы. Но Войшелка в Новогородке не было. Тремя днями ранее, сменив свое обычное убранство на грубый дорожный плащ, он с горсткой верных людей выехал в Полонинский монастырь к святому отцу Григорию. В пути вчерашнего князя перенял Глеб Волковыйский. В походном шатре с глазу на глаз проговорили с вечерних сумерек до рассвета. Они давно были побратимами, еще с той далекой зимней ночи, когда поклялись во взаимной дружбе и верности и скрепили клятву неманской водою. А какие тайны между побратимами?
- Что тебе взбрело, князь? - взволнованно начал Далибор. - Монахом решил заделаться! Но зачем, зачем?
- Ради спасених нашей державы, - очень серьезно ответил Войшелк. - И ты, как истинный сын русинской земли, поможешь мне. Ты же твердо веришь, что только вместе, сообща Новогородокская земля и Литва смогут выжить?
- Твердо.
- Я так и думал. Спасибо тебе, князь, - Войшелк положил руку Далибору на плечо. - Но для того, чтобы наша держава жила и крепла, над нею и ее сынами должен воссиять единый бог. Союз языческой Литвы и православного Новогородка может, увы, дать трещину. Я рассчитываю найти в Полонинском и Афонском монастырях мудрых и грамотных монахов, привезти их и наш край и на Немане, между Новогородокской землей и Литвою, вознести святую обитель. Из нее пойдет по всей державе свет христианской веры, ибо там станут денно и нощно трудиться радетели о человеческой душе и летописцы.
- Летописцы? - загорелся Далибор.
- Именно! Нельзя народу жить без своих летописцев. Это - как весна без птичьих несен и ручьев,
Помолчали. Хлопал гонким полотном шатра ветер.
- Трудные времена ждут нас, - вздохнул наконец Далибор. - Купцы с юга приносят нести: Бурундай собирает бесчисленные рати, чтобы ударить по Литве и Новогородку. Татар в степях, что саранчи.
- Вот потому-то я и ищу союза с галицкими и волынскими князьями, потому и отдаю новогородокский стол Роману Даниловичу, - с горечью сказал Войшелк. - Народ кричит, будто я тронулся. Иной раз (поверь мне, князь) лучше тронуться, чем оставаться в норме. Но, как ты видишь, я в своем уме. Ради нашей державы, одной ее хлопочу и страдаю. Сегодня нам надо вывести из игры галичан, улестить их, обратить в своих союзников против татар, чтобы завтра снова крепко встать на ноги. Вот почему сестра моя любимая Ромуне поехала женой к Шварну Даниловичу в Холм.
- Как она там? - невольно вырвалось у Далибора.
Войшелк пристально посмотрел на него, уронил:
- Плачет.
Далибор скрипнул зубами, вскочил на ноги, выпалил почти с ненавистью:
- И это называется брат! Плачет сестра, тоскует, как птаха в клетке, а ты... ты торгуешь ею!
Ни одна жилка не дрогнула у Войшелка на лице. Разве что чуть-чуть потемнели глаза.