- Женские слезы быстро просыхают, - спокойно ответил он. - Кабы не так, нигде не осталось бы ни островка суши - захлебнулась бы земная твердь в женских слезах. И еще заметь, князь Далибор: тут плачет не просто женщина, тут плачет княгиня. - И еще раз повторил: - Княгиня. Тебе ли говорить, что крест власти ох как нелегок. Поверь, Ромуне поехала к Шварну по своей воле, хотя и в слезах. Она отлично понимала, какие цели преследовал этот брак. - Он испытующе глянул на Далибора, пытавшегося что-то возразить, и закончил: - Неужели и ты хочешь примкнуть к моим врагам? У меня их и без того три короба. Прошу тебя, князь Далибор: оставайся мне другом и единомышленником, как прежде. Без тебя мне будет очень тяжко и горестно.
Войшелк обнял Далибора, троекратно поцеловал. Тот сглотнул сухой комок в горле, запинаясь, сказал:
- Это я так... Ну, с досады, что ли... Одно помни, кунигас: я всегда был и буду верен нашему побратимству.
- Спасибо, - снова обнял его Войшелк. - За дружбу и верность не стану платить тебе сейчас же и наличными - серебром или золотом. За это платят всей жизнью. - Он упруго вскочил с походного стула. - Я предвижу завтрашнюю слабость галицко-волынской земли и потому отдаю Новогородок не Шварну, а Роману. Шварн, будучи женат на дочери Миндовга, имел бы законное право на все наше княжество. Роман же Данилович, незадачливый соискатель австрийской короны, пусть благодарит Бога за то, что его сделают правителем Новогородка. Причем правителем на время. Он не посмеет и заикнуться о праве на наследственное владение. Главное же, что сыновья князя Даниилы будут жить в вечной сваре между собою за наследие отчич и дедич. Между тем сила галичан и волынцев идет на спад. Близок час, когда их замки будут разрушены, зарастут травой и превратятся в зеленые холмы, ибо уже сегодня татары, угры и ляхи точат на них зубы. Знаешь, в чем наша сила, наше будущее, князь? В терпении, в умении выждать.
Они проговорили до первых солнечных лучей, потом обнялись, и Войшелк, пообещав, что каждую седмицу будет слать известия о себе, продолжил путь: сначала к князю Даниилу Галицкому и дальше - в Полонинский монастырь. Еще не простыли его следы, как примчался с малой свислочской дружиной Некрас.
- Где Войшелк?
- В пути на Галичину.
- Почему не приказал убить его?
Далибор укоризненно посмотрел в глаза младшему брату, сказал, сдерживая гнев:
- Ешь свой хлеб земной спокойно, не то впрок не пойдет.
Но Некрас, подученный, скорее всего, отцом, Изяславом Васильковичем, не слушал его, кричал:
- Войшелка надо догнать! Догнать и убить! Зачем ты выпустил его из рук?
- Затем, что он - правитель Новогородокской земли. Правитель волею новогородокского люда - бояр и смердов.
-А ты кто? - злобно прохрипел Некрас. - Подручный князек у пришлого торбохвата? Не теряй времени поехали, схватим Войшелка.
- Ты что, мало натрясся в седле за день? - примирительно улыбнулся Далибор.
Однако Некрас словно не слышал брата - разворачивал дружину.
Комья серого влажного снега брызгали из-под тяжелых копыт.
- Спутайте ему коня! - приказал Далибор и, когда волосяное путо решило все вопросы, произнес короткую речь: - Приглашаю тебя, мой любимый единоутробный брат, разделить со мною хлеб-соль. Хорошо, что я с дружиной оказался у тебя на пути, не то быть бы большой беде. Ты, извини, как тот смерд-лесовик, - дальше топора и колоды ничего не видишь.
Походный стол долго ли накрыть? Братья в молчании пили и ели. Но даже отменная еда колом становилась у старшего в горле. "Тот ли это Некрас? - краем глаза наблюдая за младшим, думал Далибор. - Куда девался ласковый красавчик-мальчуган с румяными щечками и синими доверчивыми глазами, с которым мы собирали землянику, рвали цветы!.. Как он жаждет власти, как рвется к ней! Он бы и меня, родного брата, без раздумий посадил на цепь в зловонной подземной клетке, лишь бы заделаться великим князем новогородокским. Я знаю имя таким людям. Жернасы они, ненасытные, алчные дикие кабаны. Такие никогда, ни при каких обстоятельствах не допустят мысли, что на земле может найтись кто-то более достойный, более умный, чем они. Более достойным и умным жернасы при первой возможности перегрызают глотку, а сами сыто хрюкают и обрастают жиром в сером болоте жизни".
Так и возвратился Некрас в Свислочь ни с чем. Скрипя зубами, пожаловался отцу, князю Изяславу, что был бы уже Войшелк у него в руках, но Далибор ни-ни не поспособствовал этому, а наоборот - спутал коня, насильно усадил его, Некраса, за стол, долго и неискренне угощал и все твердил, что Новогородокской земле, чтобы сохранить себя в бурях быстролетного времени, надо быть верной Войшелку Миндовговичу, уповать на него.
- Дурень! - зло сплюнул Изяслав Свислочский.
Не так-то и просто было догадаться, кого он имел в виду. Но Некрас легко и беззаботно подумал, что речь, конечно же, идет о Далиборе.
А тот после отъезда младшего брата без промедления повел свою дружину в Новогородок, где, как ему донесли, вспыхнул мятеж во главе с братолюбом Алехной и Курилой Валуном, и с ходу навалился на мятежников. Полилась кровь. Гудело промерзшее железо мечей и щитов, когда княжеская дружина ворвалась в посад. Бродяги и пьянчужки, примкнувшие к мятежу, сразу разбежались, позабивались кто куда - в ямы для зерна, в истопки, даже в собачьи будки. Их вытаскивали за ноги вязали. Курила же Валун с Алехной и преданными ему братолюбами разобрали несколько домов, перегородили бревенчатой стеной улицу и отбивались почти два дня с упорством отчаянья. Далибора особенно поразила ярость его недавнего слуги и телохранителя. Несколько раз он высылал вперед самых голосистых своих дружинников, и те, прикрываясь щитами, кричали, чтобы Курила Валун положил свой меч к ногам князя: будет, мол, ему за это высокая милость и прощение. Никто не отвечал, лишь однажды сам Курила высунулся из-за оборонительной стены и гаркнул:
- Поди прочь, князь! И знай: невмоготу нам было терпеть ваши с Войшелком проделки.
Но огонь и пороки-камнеметы, поставленные Далибором, взломали стену. Почти всех ее защитников, в том числе Алехну, искрошили, как капусту. Остались в живых Курила Валун, израненный, подпаленный огнем, да небольшая горстка его единомышленников. Связанного Курилу подвели к князю.
- Ну что, хорошо гульнул? - сурово щурясь, спросил Далибор.
- Славно, - ответил Курила Валун. - Да, видать, в последний раз.
- Неблагодарный пес! - вызверился Далибор.
- Псом никогда не был, даже твоим, - с достоинством возразил Курила,...
- Пролил кровь моих людей? Прольешь за это и свою, - успокаиваясь, проговорил Далибор и приказал: - Лишить его десницы, в которой он меч на князя поднял.
Куриле отсекли правую руку и отпустили: иди куда хочешь. Побелевший богатырь, обмотав культю чистой холстиной, подался на подворье золотаря Ивана, нашел там Лукерью, сказал, заметно волнуясь, неотрывно глядя ей в лицо:
- Полюбишь ли меня такого? Я и одной рукой смогу хлеб добывать и женушку крепко обнимать-миловать. Однако все в твоей воле.
- Ой, Курилушка! Ой, родненький! - запричитала Лукерья. - И кто ж это тебя обкорнал, как придорожную березу?
Она прижалась к нему, стала целовать в губы, в щеки, осторожно подула на его изувеченную руку: хоть как-то облегчить, приунять боль. Курила с радостным свечением в глазах опустился перед Лукерьей на колени, и, может, впервые в жизни скатилась у него по щеке слеза. Ледяное солнце светило им из-за туч, кружил в темном небе и медленно ложился на притихший Новогородок снег.
Далибор с воеводой Хвалом, установив мир и порядок во всем посаде, зашли в кузенку к Бессмертному Кондрату. Старец с Гришкой поклонились нежданным гостям и застыли как вкопанные там, где стояли.
- Железные желуди льешь-куешь? - почтительно спросил Далибор у старика.
- Кую, - был ответ.
- Куй, ибо в них сокровенная сила нашей земли. Я и сам всегда ношу твой желудь, - прочувствованно сказал князь и, оглядевшись, спросил: - Может, тебе чего не хватает? Хлеба, мяса. Может, угля не нажгли? Я прикажу, и все у тебя будет.
- Слава Богу, все у меня есть, - ответствовал Кондрат, потом осуждающе посмотрел на князя, и седые брови его взметнулись ввысь, как две бабочки. - Пошто безрукую силу на нашей земле плодишь? Пошто лишил десницы Курилу Валуна?
- Курила - безбожный тать, - ответил Далибор. - Он побил, лишил жизни лучших людей князя Войшелка.
- Этой самой руки однажды тебе не хватит, - проговорил Бессмертный Кондрат, склоняясь над своим шпараком.
VIII
В лето 1260-го года от рождества Христова братья-рыцари решили окончательно расправиться с непокорной Жемайтией, кровью туземцев залить пожар восстания, бушевавший там уже несколько лет. Жемайтийцы в расчете на поддержку Миндовга выбивали рыцарские гарнизоны из городов и замков. Каждый рыцарский замок был для них "гнездом ворона" и стирался с лица земли. На глазах Орден терял все завоеванное. То, что добыто одним махом, шло прахом. Мириться с таким положением вещей рыцари, разумеется, не хотели. Надо было высоко вознести знамя тевтонов: золотой иерусалимский крест на фоне креста черного. Золотой крест был сладким напоминанием о победоносных битвах с сарацинами в Палестине и Сирии. Обжив побережье балтийского (Варяжского) моря, тевтоны хранили в памяти Восток - колыбель своей боевой юности - и все замки в Пруссии и Ливонии украшали арабским орнаментом, отдавили предпочтение низким по-арабски порталам. Это называюсь "тоской по Востоку". Под шум холодных лесов, под шорох песка в поливаемых непрестанным дождем дюнах рыцари мечтали о черноглазых смуглых красавицах, о серных банях и серебряных чашах с вином, о турнирах. Земля, из края в край залитая щедрым солнечным светом, грезилась им в снах. Это был если не рай, то некая юдоль в нескольких шагах от рая. А проснувшись, тевтоны видели вокруг непокорный светлоглазый и светловолосый народ, вскакивали в седло - и снова в битву, продолжавшуюся, если вести счет от первых стычек, уже не одно десятилетие. Когда же наступит конец этой обессиливающей битве? Когда можно будет вложить меч в ножны и, надев на голову венок из душистых здешних цветов, послушать звонкоголосых вагантов, поющих не о войне, а о любви? Рыцари решили нанести последний и теперь уже сокрушительный удар. Готовя его, они построили на Немане крепость Георгенбург, чтобы отсечь Жемайтию и Пруссию от Литвы. Тем временем взбунтовались курши. Посланный против них рыцарский отряд был разбит. Это послужило сигналом для земгалов: их старейшина Шабис с ожесточением стал громить рыцарские замки, вешать комтуров. "Хватит!" - как выдох из одной груди, как стон самой Девы Марии, пронеслось среди ливонцев и тевтонов. Они съехались в Кенигсберге и постановили: безотлагательно трубить поход. Ливонских рыцарей вел магистр Бургхард фон Гарнгузен, прусских крестоносцев - орденский маршал Генрих Ботель, отряд датчан из Ревеля - герцог Карл. Это было ядро войска, сорвавшаяся с места скала, которая с грозовым гулом катилась по склону горы. Как налипает снег на камень, наращивая его массу, так обрастало рыцарское войско многочисленными отрядами крещеных ливов, эстов и куршей. Огромная сила пришла в движение, ничто уже не могло спасти Жемайтию. Даже если бы все ее мужчины, от плачущих в колыбелях младенцев до слепых дедов, взяли в руки оружие, ее все равно растоптал бы железный башмак.