исполнились в несколько быстролетных, ослепительных, чудных дней. Ты когда-нибудь чувствовал любовь, Мерлин?
– Любил и сворачивал с пути на протяжении десяти тысяч лет. Среди прочих дел.
– Я о настоящей любви.
– Только к тебе, по твоим словам, и даже это в далеком прошлом.
Почему я солгал?
– Наша любовь предначертана, – успокаивающе заметила она, целуя мне руку и по-прежнему погруженная в воспоминания. – Мы были созданы, чтобы полюбить друг друга и разлучиться. И мы живем так долго, почти бессмертны. Но смертная любовь? Тот человек, тот Ясон. Вовсе не похожий на охотников за добычей, бороздивших моря и земли. Боги коснулись его, проникнув глубже обычной человеческой души. И когда я полюбила его, то полюбила пламенно. А когда возненавидела, то возненавидела яростно. Он разбил мне сердце. Я могла бы убить его. Решила похитить то, что для него было дороже всего, – сыновей. И мне это удалось, отлично удалось, согласись. Но только ведь они и для меня дороже всего.
Она казалась такой спокойной, говоря все это. Прежде, в нижнем мире, когда мы направлялись в Грецию, она бушевала. Ненависть и брызги слюны били мне в глаза, словно змеиный яд, когда она обвиняла меня в дружбе с Ясоном.
Эта Медея была рассудительнее: задумчивая, опечаленная женщина.
Я воспользовался случаем и заговорил о том, что нас разделяло:
– Прошло столько лет – не пора ли простить того, кто, как мы оба знаем, обладает и силой и слабостью смертного человека? Пусть даже он – Отравленный. Почему не позволить ему найти Маленького Сновидца? Он недолго проживет. Кинос проживет дольше, но и он не вечен. Ты переживешь своих сыновей. Твое будущее так же бездетно, как прошлое Ясона на протяжении этих семисот лет.
Слишком поздно я вспомнил, что и Медея провела семь веков в одиночестве и страдала сильнее Ясона.
Я приготовился встретить ярость огненных глаз, но она подкатилась ко мне, прижала палец к моим губам и прошептала:
– Я подумаю. Времени на раздумье будет в достатке. А пока – такое ты помнишь?
Я не помнил. Стараясь высвободиться из ее мучительных сладких объятий, скатился вместе с ней в озеро. Мы всплыли, отфыркиваясь и хохоча.
Мне нравилось это место. Узкую долину почти весь день наполняло солнце. В кустах у ручья порхали птицы. Мы ловили их в силки. И мы создавали обряды жертвоприношения для каждой маленькой тушки, ощипанной нами и поджаренной на прутике над огнем. Мы изобретали странных богов и еще более странные обряды. Мир казался сном; дни были волшебством в том смысле, который подразумевает существование, почти невероятное своей нежностью, плодотворностью, простыми радостями.
Медея ловко отыскивала плоды, коренья и травы. Я ставил верши на рыб и охотился в лесах. Мы обследовали тайные области Иного Мира, порой взбираясь на высокие скалы и стояли, глядя на одетые туманом вершины в сердце Царства Теней Героев.
Там, по словам Медеи, лежал океан и в нем множество островов, самых разных, с редкими обитателями. Я не спрашивал, откуда ей это известно.
– И среди них скрыт Маленький Сновидец, – наугад предположил я.
Она взглянула на меня с легкой улыбкой:
– Маленький Сновидец сам выстроил себе дом. Он очень хорошо научился строить дома. Он хорошо защищен, хотя все же уязвим.
Большего не пожелала сказать.
Эти несколько дней были идиллией. Давно я так много не смеялся. Медея готовила кушанья, странные и удивительные. Щепотка одного, привкус другого. Я почти не замечал, что ем. Видел только юную женщину, одетую давней плотью, и ощущал забытую радость погони за наслаждением.
Не везло мне только в рыбной ловле. Никак не удавалось приманить рыб, лениво пасшихся на поверхности, глотая водоросли и мошкару. Они не желали попадаться в мои ловушки.
Я мог бы, конечно, принудить их, но это нарушило бы дух примирения с подругой детства, с моей возлюбленной, с моей новой союзницей.
Однажды вечером, когда мы лениво валялись у реки, она вдруг нависла надо мной, прижав ладонями мои плечи, взглянула строго.
– Если я дам обещание позволить Ясону увидеть сына… ты обещаешь держать его подальше от меня, насколько это в человеческих силах?.. В мерлинских силах, – добавила она со смешком.
Вопрос озадачил меня.
– Ну конечно. Ему нужна не ты, а Кинос.
– Он был бы рад увидеть мою голову на копье.
– И мою тоже. Но ради того, чтобы увидеться с сыном, если это возможно…
– Все возможно, – таинственно проговорила она, – но мне нужна уверенность.
– Насколько это зависит от меня, можешь быть уверена! Так или иначе, этот человек долго не проживет. Ему пятьдесят лет как один день. Я бы дал ему еще лет десять, не больше.
– Его коснулись боги, – хмуро пробормотала Медея. – Мне нечего противопоставить его богам. Гера любила его. Сука! Если она все еще живет в нижнем мире, с нее станется выдернуть из пряжи его нить и растянуть на века.
– Его боги всегда играли с судьбой, но им никогда нельзя было доверять – вечно грызлись между собой. Не считая Геракла, вспомни, кому из своих детей они даровали продление смертной жизни? «Детьми» они полагали народам Греческой земли.
Медея засмеялась:
– Знаю. Я провела среди них много лет, не забыл?
Она мимолетно поцеловала меня и со словами:
– Тысячу лет бы так провела, но пора заняться делами, – исчезла в глубине долины.
И я бы мог провести так тысячу лет. Жизнь была изысканно ленивой. В Тауровинде, должно быть, еще заняты восстановлением крепости и клана. Ясон далеко, пробирается лабиринтом рек, вьющихся по Альбе, в поисках сердца острова, где надеется найти сына.
Было время отдохнуть с Медеей.
Однако следующие несколько дней меня тревожили явления раятуков.
Я охотился, например, когда огромный пес Кункаваль прыгнул на меня из рябинника, опрокинул навзничь и, рыча, потянулся к глотке. При мне было еще копьецо Урты, и я втиснул его в пасть зверя. На древке остались глубокие отметины зубов. Бессмысленный взгляд пса горел красным светом. На миг я обессилел от страха, когда же потянулся к заклятию, способному отправить его в небытие, он отступил, не переставая ворчать. Я ударил его копьем по заду, но до конца дня он следовал за мной, провожая рычанием издалека.
Как-то в полночь я проснулся и обнаружил у себя на груди Фалькенну: крылья распростерты, клюв впивается мне в кожу. Он взмыл к луне, избежав моего удара, и Медея потом мазала мне бальзамом глубокие царапины на груди.
Все это походило на тревожный сон.
Лунная греза и явилась во сне. Щедрое нагое тело, лицо подобно луне, темное с одной стороны, сияющее с другой, внимательные глаза озабоченно глядят на меня.
– Проснись, проснись, – шептала она, склоняясь для поцелуя. Я потянулся к ней, обхватил пышную грудь, ощутил ее язык у себя во рту. – Мерлин, милый Мерлин, пора просыпаться. Проснись же!
– Иди ко мне.
– Проснись, посмотри вокруг, вот все, что я хотела сказать.
– Не уходи! – умолял я сонное видение. Но она, обняв меня напоследок, отступила к реке и – полусвет-полутень – уплыла по ночной воде ни восток.
На следующий день я спросил Медею, не докучают ли и ей раятуки.
– Нет, – просто ответила она и взглянула на меня пристально.
Я сидел, и она, забравшись ко мне на колени, сказала:
– У меня есть вопрос.
– Спрашивай.
– Если я пообещаю дать Ясону увидеться с сыном, обещаешь ли ты держать его подальше от меня, насколько это в человеческих силах?
Вопрос застал меня врасплох. Помнится, я думал, не пьяна ли она или еще не совсем проснулась?
– Ты же знаешь. Мы уже говорили об этом.
Она отшатнулась, опешив. Взгляд стал жестким, потом метнулся в сторону. Пальцы, сжимавшие мои плечи, разжались. Я видел небо сквозь ее бледное лицо. Она развоплощалась.
– Проснись, проснись, – прозвучал у меня в ушах шепот Лунной грезы.
Я стряхнул Медею с колен, но стряхивать было уже нечего. Морок растаял, как туман в жарком летнем воздухе.
Я взглянул внутренним взором и едва не вскрикнул, обомлев. Солнца не было: пасмурный день, скалы блестят от сырости. Пещеры – разверстые темные пасти. Внутри только скальные полки для постелей. Ни кукол, ни кож, ни мехов – ничего, что могло бы оживить воспоминания. Заглохшая, забитая тиной река почти без течения. Трава на берегу примята одним спящим телом. Только одним.
Я был один. Обманут. Соблазном завлечен терять время в этой глуши. Сколько времени? Обратившись за ответом к внутреннему взгляду, я почувствовал себя дурак дураком и тут же вспыхнул досадой:
– Четверть года! В двенадцать раз дольше, чем думал. За это время Урта, должно быть, счел меня покойником или предателем; Ясон, влекомый желанием, презирающим смерть, уже совсем близко.
Чем занимается Медея, можно было только гадать.
Меня тошнило, ныло сердце. Я бросился к реке, отделявшей Страну Призраков от царства Урты. Невольно пришел на ум Одиссей, герой войны с троянцами, которого задержала на пути домой красавица Калипсо, убаюкавшая обманчивым чувством покоя и безопасности, скрывшая течение времени.
Как мог я допустить такое? Как мог я, из первых рук слышавший горестную историю этого храбреца, забыть его совет – всегда вооружаться против коварства и хитрости, когда враг улыбается и сулит мир?
И где, – этот вопрос преследовал меня, рыча подобно Кункавалю, – где кончилась правда и начался обман? Ее обещание Ясону? Страсть ко мне? Наша возвращенная близость? Правда или ложь? Уверен, я кричал вслух на бегу, обращаясь к малому духу Арго, ожидавшему меня под прибрежными ивами.
Медея!
Я уже не любил ее, я был в ужасе. Она съела меня, сжевала, смеясь, и выплюнула в тенистую реку глупца, соблазненного влечением и воспоминаниями.
Попадись она тогда мне на глаза, копье Урты, брошенное моей рукой, прошило бы ей грудь и ушло бы дальше в долину.
Я почти бежал к Извилистой, к Нантосвельте, призывая на ходу малую тень Арго. Задул, пронизывая облака, колючий ветер. В воздухе висел дождь, в небе кружили темные птичьи стаи.