И, окинув мать и брата торжествующим взглядом, Эва бросила:
— Советую вам не мешаться в это дело! — подхватила клеенчатую хозяйственную сумку, и была такова.
Мать и сын обменялись грустным взглядом. Мать низко опустила голову и снова помешивает в большой кастрюле…
— А если его выпустить, — сказал наконец Отто, — куда он потом денется? Не может же он оставаться здесь, в доме?
— Пусть поживет у товарища, пока с отца первая горячка сойдет.
— Если Эрих убежит, никогда его отец не простит. Сколько же можно жить у товарища?
— Пусть работать начнет.
— Работать его не учили. Да и не годится он для тяжелой работы.
— Для того ли рожаешь детей… — снова заныла мать.
— Я бы его, пожалуй, выпустил, — сказал Отто. — Но когда не знаешь, куда с ним… Да и денег у нас нет…
— Вот видишь! — воскликнула фрау Хакендаль, приходя в волнение. — Быть женой богатого человека и не иметь ни одной собственной марки! А у меня ее не было все годы, что я замужем. Вот он каков, твой отец, Оттохен, а ведь чем был, спроси! Как есть простой вахмистр, извозный-то двор он за мной получил…
— Какой толк ругать отца? Отец такой, какой есть; и ты такая, какая есть; и я такой, какой есть…
— Да, и потому ты стоишь, и пялишь глаза, и думаешь, как бы поскорей забраться на ларь к твоему Рабаузе и резать что-нибудь из дерева. По тебе, провались весь мир, и даже брат родной умри и сгинь…
— От себя никуда не уйдешь, — хладнокровно возразил Отто. — Я, как старший, первым попал к отцу в переделку, меня он больше всех школил — вот я и сделался такой, каким он хотел меня видеть. Мне уже меняться поздно.
— Я прожила с отцом больше, чем кто из вас, — воскликнула мать, разволновавшись не на шутку. — Надо мной он больше всего уродничал. А все же, чуть коснется детей, я встаю на дыбки (что она и сделала). И если никто не хочет помочь Эриху, я сама ему помогу. Беги, Оттохен, — приказала она решительно, — неси мне весь струмент, каким замки ломают. А потом ступай себе в конюшню, будто тебя здесь не было и ничего ты не знаешь. Я тоже боюсь отца — но если только бояться, этак и жить не захочешь…
Старик Хакендаль в свои пятьдесят шесть лет не отказывал себе в удовольствии каждый день — будь то зимой или летом, в ясную погоду или метель — забираться на козлы пролетки. Разумеется, он не возил первого встречного, да в этом и нужды не было. Но у него имелись свои исконные клиенты — господа, которые привыкли, чтобы старик Хакендаль каждый день доставлял их в контору, в банк или в клинику.
— С вами, Хакендаль, никто но сравнится! Вы приезжаете минута в минуту, и едете спокойной, ровной рысью, не гикаете, не кричите и не щелкаете кнутом, а главное, не заводите ссор с этими новомодными автомобилями.
— С какой же стати, господин советник верховного суда, стану я заводить с ними ссоры? Да мне на этих бензинных вонючек и глядеть тошно, не то чтоб с ними связываться. Ведь это же завтрашние покойники — лет через десять об их паф-паф и думать забудут! Эта мода скоро пройдет. Они для того и спешат, господин советник верховного суда, чтобы поскорее угодить на свалку…
Вот что говорил Хакендаль своим клиентам, и он на самом деле так думал про себя. Если был у него зуб против автомобилей, то главным образом за то, что своей сумасшедшей гонкой, вонью и гудками они действовали на нервы его добрым лошадкам. Бравую Сивку положительно с ума сводили эти квакающие железные ящики, и она могла, закусив удила и ног под собою не чуя, лететь во весь опор, а потом враз брюхом оземь. А это, в свою очередь, не нравилось клиентам Хакендаля, людям степенным и в летах.
Когда Хакендаль в это утро свернул на Бендлерштрассе и подкатил к особняку тайного советника медицины Бухбиндера, его, естественно, неприятно удивило, что перед дверью стоял такой автомобиль. Сивка была явно озадачена. Она закапризничала и ни за что не хотела подать к тротуару. Хакендалю пришлось слезть с козел и повести ее, держа за морду.
Шофер, стоявший рядом с машиной, разумеется, иронически оскалил зубы.
— С чего это, товарищ, твой овсомотор забарахлил? — спросил он. — Или зажигание не сработало? Дай-ка я гаечным ключом отрегулирую выхлоп!
На подобную дерзость Хакендаль, понятно, отвечать не стал. Он снова взобрался на козлы, взял вожжи в одну, а кнутовище в другую руку, упер его, как полагается, в колено и принял такой достойный и барственный вид, что мог бы сойти за своего коллегу из кайзеровских конюшен.
Шофер окинул его критическим взглядом.
— Ну и кучер, будь здоров! — заметил он одобрительно. — Еще лет десять — и тебя, товарищ, как угасающее явление, повезут через Бранденбургские ворота при полном параде, с самим бургомистром и этакой знатной дамой во всем белом: шутка ли, последний извозчик первого класса! И набьют из тебя чучело, и будешь ты стоять в Бранденбургском музее, а то еще, чего доброго, в Музее естественной истории, что на Инвалиденштрассе — в паре с этакой большущей человеко-обезьяной из первобытных лесов!..
От такого истинно берлинского хамежа лицо Хакендаля налилось багровой синевой, и он уже хотел высказать свое нелицеприятное мнение насчет человеко-обезьян, но тут из дому вышел тайный советник медицины Бухбиндер в сопровождении молодого человека. Уставив глаза вперед, в пространство, Хакендаль, сообразно своему достоинству, дотронулся в знак приветствия кнутом до лакового цилиндра. Шофер же, разумеется, только кивнул и небрежно уронил:
— Честь имею!
— Доброе утро, Хакендаль! — воскликнул тайный советник, пребывавший, видимо, в отменном расположении духа. — К вашему сведению, Хакендаль, это — мой сын, он уже сам врач, и вот хочет…
— Мне-то можете не объяснять, господин тайный советник! — возразил Хакендаль с укором. — Я их с первого взгляда узнал. Я еще о пасхе возил вашего господина сына на Ангальтский вокзал к скорому мюнхенскому шесть-одиннадцать. Или не признали меня, молодой человек?
— Верно! — подтвердил тайный советник. — У Хакендаля отличная память. Так вот, Хакендаль, мой сын стал взрослым мужчиной и больше не хочет пользоваться вашими услугами. Купил себе, видите, машину (на мои, конечно, деньги)… и не признает ничего другого.
— Они от нее еще откажутся, господин тайный советник! — сказал Хакендаль, покосившись на машину и на ее нагло ухмыляющегося водителя. — Разок-другой налетят на дерево или задавят парочку прохожих, и откажутся от этой затеи!
— Давай же, папа, — вмешался молодой человек, игнорируя кучерскую болтовню. — Садись и увидишь: не пройдет и пяти минут, как я высажу тебя у клиники.
— Знаю, мой мальчик, обещать ты обещаешь! А у меня через полчаса операция и, если от вашей гонки у меня зашалит сердце или начнет дрожать рука…
— Папа! Ну веришь ты, наконец, моему честному слову? Ты поедешь, как в люльке, да ты и не заметишь скорости. Когда в хирургии появляется какая-то новинка, ты ведь считаешь долгом ее испробовать…
— Право, не знаю, — нерешительно протянул старый советник. — А вы как думаете, Хакендаль?
— Это уж как будет угодно господину тайному советнику, — церемонно отвечал Хакендаль. — Но раз вы меня спрашиваете, — ровно за восемь минут я доставлю вас в клинику, и у меня с вами ничего не случится, у меня никогда ничего не случается!
— Ах, папа, советоваться насчет машины со своим извозчиком…
Немало огорчений и обид выпало в это утро на долю Хакендаля, но, когда тебя называют извозчиком, это переходит все границы. К счастью, тайный советник не смолчал сыну:
— Тебе хорошо известно, мой мальчик, что Хакендаль не просто извозчик. А теперь вот что я тебе скажу: меня повезет Хакендаль, а ты тихонечко поедешь рядом. Я из своей безопасной гавани погляжу на твое суденышко, и если оно окажется устойчивым, так и быть, отвезешь меня домой.
Тайный советник медицины Бухбиндер сказал это мягко, но решительно.
— Как хочешь! — отвечал сын с досадой и повернулся к своей машине.
Старый советник забрался в пролетку Хакендаля, укрылся легким фартуком и уселся поудобнее.
— Поезжайте не торопясь, Хакендаль! Они со своими двадцатью или сорока лошадиными силами все равно нас догонят.
Указание было дано вовремя. У Сивки душа изныла глядеть на чудище, стоявшее перед самым ее носом. А тут еще шофер, покрутив ручку, завел мотор и из выхлопной трубы стали вырываться пухлые вонючие голубые облачка…
— Потише, Хакендаль, потише! — крикнул советник, ибо Сивка, шарахнувшись, чуть не сбросила его с сиденья. — Поезжайте не торопясь. Слышите, Хакендаль, поезжайте не торопясь, не устраивайте гонок!
Хакендаль и сам бы рад их не устраивать, но попробуй втолковать это Сивке! Взбудораженная кобыла галопом пронеслась по всей Бендлерштрассе и так круто свернула на Тиргартенштрассе, что колеса ширкнули о тротуар, и уже несколько спокойнее, но все еще роняя изо рта пену, помчалась вдоль зеленых газонов.
— Вы, кажется, с ума сошли, Хакендаль! — простонал позади тайный советник.
— Это Сивка. Она не выносит автомобилей.
— А я думал, что вы держите смирных лошадей.
— Так точно, господин тайный советник! Но когда такая штука тарахтит и смердит перед самым вашим носом…
— Только не торопитесь, Хакендаль! И никаких гонок! — приказал тайный советник.
К счастью, никаких гонок пока не предвиделось. Хакендаль объезжал уже фонтан Роланда. Он осторожно огляделся: ни малейших признаков машины!
«Должно быть, никак не заведет свой драндулет, — торжествовал про себя Хакендаль. — Пусть тайный советник увидит, что надежнее — порядочная лошадь или машина, которая непременно откажет, когда в ней особенно нуждаются!» — И он усмехнулся, представив себе шофера, накручивающего ручку.
Бодрой рысью проехали они всю Аллею Победы; приветливо встречали их белые истуканы, прячущиеся в зелени; повсюду попадалось множество по-летнему одетых прохожих.
— Сегодня здесь уйма народу! — заметил тайный советник.
— Уж больно погодка хороша! — отозвался Хакендаль.