— Добрый день, господа! — решительно распахнув дверь, я вошел в зал.
Меня приветствовали стоя, иное и не предполагалось. Здесь только те, кто согласился подчиниться, кто не стал искать отговорки, только чтобы не быть под властью какого-то там поповича. На самом деле, тот же Федька Ростопчин, когда начал при собеседовании ерзать и требовать неких особых к нему отношений, не посмел бы назвать меня ни поповичем, ни как иначе, даже в моем отсутствии. Но он показал, что не хочет… Вот и нет его здесь.
Кстати, я только при близком общении с Ростопчиным проникся, что он, ни много ни мало… тварь. Сволочь, которую еще поискать нужно. И даже с таким готов сотрудничать, однако, «оно» не пожелало. Но будет Государственный Совет, там такие Ростопчины и смогут заседать с важным видом, пока министерства будут работать ГосСовет — это же моя реформа, почти что полностью слизанная с проекта того самого Сперанского-реформатора из иной реальности.
Между тем, на мое приветствие все поклонились.
— Прошу садиться, господа! — сказал я, присаживаясь на стул во главе большого стола. — Прежде всего, я благодарю вас, господа, что ставите величие русского императора и нашего Отечества превыше всяких амбиций и гордыни. В первый и в последний раз мы обращаемся к теме, которая может вставать между нами. Я ваш глава, вы подчиненные, несмотря ни на мое происхождение…
Я посмотрел на Александра Куракина, давая тому понять, что знаю, как именно он высказывался обо мне. Это было в духе: «Мой сукин сын этот Сперанский, если бы не я, так… а вот теперь я… и он мне кланяется будет». И пусть слова звучали в узком круге людей, где из чужих было всего несколько человек, а так все братья Куракины, но все же.
— Предупреждаю и об ином, господа, мы все на испытательном сроке. Месяц государь и я смотрим за вашей работой, также его величество наблюдает за мной. И я никак не могу разочаровать своего монарха. А еще Россия сейчас в таком положении, что есть только два пути: это упадок или взлет. Я за второе, господа, — продолжал я свою речь.
Меня слушали, не могли не слушать. А я старался накручивать и себя, и своих министров ответственностью, чувством патриотизма. Прекрасно понимаю, сколь эфемерные эти понятия, особенно для таких прожженных аристократов, с которыми мне приходится общаться. Но даже им не чуждо на часик, на денек, но побыть патриотами, запомнить, что значит гордиться своей Родиной, а не сравнивать ее в уничижительном отношении то с Францией, то с Англией, не дай Бог с какой Австрией или Швецией.
— Вы, господа, все знакомы друг другу. Но среди нас есть человек, который присутствует сейчас на заседании, он будет и в дальнейшем появляться, не будучи министром, но оставаясь товарищем министра. И, насколько я знаю, господин Гаскойнов, не частый гость в обществе, чтобы быть знаком с такими важными господами, как вы, — витиевато представлял я Карла Карловича Гаскойнова, шотландца, уже ставшего подданым русского императора.
Если Румянцев будет моим замом, вице-канцлером, но совмещать при этом пост министра сельского хозяйства и развития промышленности, то Гаскойна, как товарища этого министерства, я хотел ставить на контроле развития промышленности в России и в деле внедрения новшеств. Получается, что за русский промышленный переворот будет отвечать шотландец.
Но кто еще? Я думал каких Строгоновых привлечь, но нет тех промышленников, выродились, хоть и фамилия существует, то же самое о Демидовых. Иные лишь некоторое понятие имеют о промышленном перевороте. А вот Гаскойн — он в курсе стольких новшеств, да и перспективных проектов, что мне не придется днями и ночами заниматься внедрением технологий. И в России-таки свершиться этот самый переворот в хозяйственной деятельности. Мало того, так и Николай Тарасов уже записан в министерстве, как советник.
Ну а Николай Петрович Румянцев больше будет меня замещать, да заниматься не оперативной работой, а, скорее, стратегией.
— У вас на столах, господа, папки, в которых подробным образом описаны ваши должностные обязанности. Я давал вам похожие документы, каждому на изучение, раз вы тут, то согласились с тем режимом работы, который я вам положу. Себя я жалеть не буду еще более, — сказал я.
На столах, напротив каждой из табличек с именем и должностью, лежал ряд документов, первым из которых были функциональные обязанности каждого из министров. Если бы я не был готов к реформе управления в Российской империи, то одну такую инструкцию я разрабатывал бы не менее трех дней, даже если бы отключился от всех остальных дел.
Но я готовился загодя, вспоминая нюансы, присматриваясь к специфике современного мне мира, чтобы некоторые вещи не были слишком инновационными и сложно исполнимыми для современных чиновников. Им и так предстоит со многим столкнуться впервые.
Готово и штатное расписание, определены должности в министерстве. К примеру, у каждого министра будет товарищ, а также советник, который может меняться в зависимости от желания и потребности министра. Есть канцелярия и ее возглавляет обер-секретарь. Он ведет документы строгой отчетности, такие, как книга входящей и исходящей документации. Пока эта книга будет одна на все министерства, после, по мере поступления обращений и увеличении документооборота, их станет много.
И так далее. Такую систему Комитета министров и министерств в отдельности нужно было выстрадать, понять, ошибиться, снова построить. И важно не забюрократизировать, не превращать Россию в сатирического условного гоголевского «Ревизора». Но и без документооборота никуда. Так что и это я продумывал, выделяя обязательные документы и те, которые можно было бы не вводить.
— Господин канцлер, подписывая этот документ, мы обязуемся в срок до месяца отвечать на любой запрос от сторонних лиц? В Сенате даже после вашего вмешательства нынче до двух месяцев на ответ, — заметил Николай Петрович Румянцев.
— В Сенате нет особых отделов, вы же обязуетесь разбирать только дела, которые относятся к министерству. Если справляться не будете не потому, что плохо работаете, а по причине многочисленности прошений, то поможем, — отвечал я.
— Сие прожектерство. Я знаю вас, господин Сперанский, мы вместе с вами экспедицию в кругосветное плавание отправляли, но тогда проект был более понятным, — выразил скепсис Юсупов, министр культуры и просвещения.
И вот такие претензии, или похожие на них, прозвучали почти ото всех собравшихся. Можно было подумать, что я набрал не команду для работы, а бунтарей и саботажников, но это не так. Было бы странно и неестественно, если бы люди, привыкшие работать совсем не так, как я предлагал, не говорили о неработоспособности системы. Они не пробовали, а я знаю, что внедряемые мной нормы — это основа основ работы не только министерств, но и любой серьезной организации.
— Нововведением будет создание еще одного органа — Министерского контроля. Им будут заниматься мои помощники, а головой станет Лев Алексеевич Цветаев. Вы знаете его как секретаря Сената и моего личного секретаря. У него будут свои ревизоры. Задача этого органа, прежде всего, указать на ошибки и неправильный документооборот, а уже после выявление преступлений.
— И все это одобрил государь? — проявил сомнение Николай Петрович Румянцев.
— Да, — скупо отвечал я.
Многие просто молчали. Державин, как, безусловно, гениальный человек, но все же еще и конъюнктурщик, не встревал в споры. Васильев? Так у него, по сути, ничего не меняется. Александр Борисович Куракин молчал, как говорят в народе «в тряпочку». Он получал пост министра иностранных дел и прекрасно понимал, что это не аванс, это мое должностное преступление, долг, возвращенный сторицей.
— Итак, господа, мы все познакомились, на этом совещание объявляю закрытым, если нет вопросов. У вас три дня ознакомиться с теми предложениями, что у каждого на столе, и определить не только свое отношение, но и внести предложение, — сказал я, но не спешил подниматься со стула.
Чувствовалась недосказанность, и я ждал вопросов.
— Где деньги брать на первую ступень изменений? — спросил министр финансов Алексей Иванович Васильев.
— А вы, господин министр, разве уже оплатили коллегиям содержание? — спросил я, прекрасно зная ответ. — Вот и перенаправьте на министерства. Но вопрос не праздный. И я заявляю о том, что собственными средствами стану оплачивать работу Комитета министров на первых порах, ну, и господин Безбородко на это дает миллион. Я даю два миллиона.
На меня уставились не удивленные глаза, а ошарашенные. Должности и чины получают, чтобы улучшить свое финансовое благосостояние, оттяпать новый кусок земли, получить дома. Но точно нет таких чиновников, которые готовы рисковать своими средствами во имя Отечества. Это как с крепостничеством, которое на словах многих злейшее зло, но единицы тех помещиков, кто готов менять положение дел на земле.
— Я так понимаю, что мера исключительная, но мне не нужно знакомиться даже с бумагами, я уже понимаю, что этого не хватит. Только министерство внутренних дел потребует на начальном этапе становления полтора миллиона рублей. Я же правильно понимаю, что вы, господин канцлер, намерены провести реформу полицмейстерства, учредить новый сыскной орган? — возмутился Васильев.
— Да, и миллион рублей, которые дарует на развитие нашего отечества его светлость граф Безбородко, пойдут на устройство министерства внутренних дел, — отвечал я.
Виктор Павлович Кочубей, это было отчетливо заметно, с трудом скрывал улыбку. Да, это его дядя, бывший канцлер Безбородко, давал деньги племяннику, чтобы тот освоился в своем министерстве и начал реформы.
Не то, чтобы мне пришлось пойти на уступку Безбородко, я и сам хотел пристроить Кочубея в Комитет министров. Виктор Павлович был олицетворением перемен, его знали в обществе, как реформатора и очень прогрессивного. Может быть, и не тому достается портфель именно министра внутренних дел, в состав которого войдет Третье Отделение, создавать которое я намерен по принципу николаевского. А, может быть, как раз-таки и тому. Он деятельный, его дядя настроил на серьезную работу. И дай Бог Безбородко еще несколько лет, а лучше больше, прожить, так как своим советником я определил именно его.