ла его оставить. И все, что она ему тогда сказала, он воспринял чуть ли не с облегчением. Они проговорили довольно долго и, когда настал час забирать девочек из школы, пришли к решению: никогда и ни словом об этом не упоминать. Что произошло, то произошло. Он не стал смотреть на нее по-другому, и чувства его к ней не изменились. Спокойные дни, полные ласки и понимания, горячие ночи — все это на одной чаше весов, а на другой… Нет, ничто не могло замутить их счастливого существования. И они решили тогда — никогда больше этой темы не касаться.
Но болезнь все изменила. Она пронеслась в ее душе, как смерч, и вырвала с корнями все, что они так терпеливо выращивали год за годом, десятилетие за десятилетием. И он не смог устоять перед этим бешено крутящимся смерчем. Он сделал ошибку. Всего одну ошибку. Одну, но решающую. Позвонил по телефону. Как можно было быть таким наивным? С чего он решил, что пора? Конечно, он видел, как страдает Бритта, — все, что было спрятано в самых дальних уголках ее постепенно тающего мозга, с каждым днем болело все сильнее. Решил, что настал час, что бороться дальше бессмысленно. Что Бритта, может быть, наконец обретет покой… С таким же успехом он мог сам задушить ее подушкой. Он знал это, и боль была невыносимой.
Герман осторожно зажмурился, с ужасом ожидая, что увидит перед собой мертвые глаза Бритты, но на этот раз видение его миновало. Он увидел живую, счастливую Бритту. Усталую, бледную, но живую и счастливую, с Анной-Гретой на руках. Она подняла руку и помахала ему.
И он, благодарно улыбаясь, пошел ей навстречу.
Патрик тупо уставился на телефонную трубку. Неужели Эрика права? Звучит совершенно невероятно, но… логично. Он тяжело вздохнул, вообразив дальнейшее развитие событий.
— Пошли, старушка, покатаемся! — Он поймал Майю на руки. — Маму захватим по дороге.
Через несколько минут он остановил машину у кладбищенской калитки. Эрика ждала их там, чуть не подпрыгивая от нетерпения. Это было заразительно, и Патрику пришлось несколько раз напомнить себе не давить так яростно на педаль газа. Вообще говоря, в душе он был лихачом, но когда с ним была Майя, вел машину подчеркнуто осторожно.
— Говорить буду я, хорошо? — Они остановились у отдела полиции. — Тебя я захватил только потому, что не в состоянии тебя переспорить, но он мой шеф, и мне приходилось бывать в подобных переделках и раньше.
Эрика кивнула без особого энтузиазма, если вообще слышала его слова — она как раз в этот момент выковыривала Майю из машины.
— А может быть, погуляете, пока я в отделе? Ты же терпеть не можешь, когда я беру Майю на службу… — поддразнил ее Патрик и получил в награду свирепый взгляд.
— Ее первый рабочий день в полиции особого вреда не нанес, — сказала Эрика. — Тем более ты понимаешь, насколько мне важно, чтобы вопрос решился поскорее.
— Смотрите-ка, кто к нам пришел! — просияла Анника.
Майя ее узнала и расплылась в улыбке.
— Нам надо поговорить с Бертилем. Он на месте?
— У себя, — кивнула Анника и вопросительно посмотрела на Патрика, хотела что-то сказать, но промолчала.
Патрик решительным шагом направился к кабинету Мельберга. Эрика с Майей на руках еле за ним поспевала.
— Хедстрём! Какого черта ты здесь делаешь? Да еще всю семью приволок! — Мельберг с суровым выражением лица встал с кресла.
— Мы должны решить с тобой один вопрос. — Патрик без приглашения уселся на стул для посетителей.
Майя и Эрнст уставились друг на друга с нескрываемым восторгом, и девочка тут же сделала попытку слезть с маминых рук.
— А как он с детьми? — спросила Эрика, с трудом удерживая дочку.
— Откуда мне знать? — строго буркнул Мельберг, но не выдержал и улыбнулся. — Это самый добрый пес в мире. Мухи не обидит.
В голосе его прозвучала чуть ли не отцовская гордость. Патрик с трудом скрыл улыбку: с Мельбергом что-то происходит.
Эрика осторожно опустила Майю на пол, и пес немедленно лизнул ее в нос. У Майи от счастья, изрядно, впрочем, приправленного страхом, округлились глаза.
— Так что тебе надо? — Мельберг продолжал выдерживать суровый тон, несмотря на то что ему очень хотелось узнать причину столь необычного посещения.
— Я хочу, чтобы ты запросил ордер на эксгумацию.
Мельберг поперхнулся, закашлялся и уставился на Патрика, как на сумасшедшего.
— Эксгумацию?! Ты что, парень, рехнулся? — наконец сумел выговорить он. — Я всегда говорил — эти родительские отпуска для отцов до добра не доведут. Эксгумация! Ты что, не знаешь, насколько это крайняя и к тому же необычная мера? У нас и так за последние годы было две, и запроси я третью, они объявят меня идиотом и посадят в сумасшедший дом! И кстати, кого это ты собрался выкапывать?
— Борца норвежского Сопротивления, бесследно исчезнувшего в сорок пятом году, — спокойно и четко, как на экзамене, доложила Эрика.
Она в этот момент сидела на корточках и почесывала Эрнста за ухом. Пес томно прикрыл глаза и просто млел от удовольствия, а если ей случалось замешкаться, требовательно подталкивал руку мокрым носом.
— Простите? — Мельберг, очевидно, решил, что ослышался.
Эрика терпеливо пересказала все, что ей удалось узнать о «банде четверых» и примкнувшем к ним норвежце, а также о его неожиданном и загадочном исчезновении.
— А почему вы решили, что он не остался в Швеции? Вы проверяли архивы гражданского состояния? И в Швеции, и в Норвегии?
Мельберг просто сочился скепсисом.
Эрика выпрямилась, отодвинула второй стул и села, глядя на Мельберга так, как будто одной силой воли хотела заставить того принять ее слова всерьез. На этот раз она изложила все подробности и под конец — главный козырь. Слова Германа Юханссона: дескать, Пауль Хеккель и Фридрих Хюк могли бы ответить на твой вопрос.
— И знаете, когда он назвал эти имена, они показались мне знакомыми, хотя я и сейчас готова поклясться, что никто и никогда при мне их не произносил. Это было загадочно и неприятно… до сегодняшнего дня. Я была на кладбище, навестила родителей и бабушку с дедушкой и увидела…
— Что вы увидели?
Эрика сделала предостерегающий жест ладонью — подождите, сейчас дойдем и до этого.
— На кладбище в Фьельбаке есть одна могила. Она еще со времен Первой мировой, там похоронены десять немецких солдат. Семеро из них опознаны, а трое так и остались безымянными…
— Ты забыла рассказать об исчерканном блокноте, — напомнил Патрик, который с удовольствием предоставил жене доказывать Мельбергу, что они не сошли с ума, а если и сошли, то не совсем. Самую малость. Настоящий мужчина должен знать, когда надо отступить в сторону.
— Да, ты прав… Это еще один элемент пазла… — Эрика рассказала о блокноте Эрика Франкеля, который видела на фотографии с места преступления. — Там несколько раз было написано: «Ignoto militi».
— А где это вы видели фотографии с места преступления? — Мельберг грозно сверкнул глазом на Патрика.
— Потом разберемся, — нетерпеливо сказал Патрик, — а сейчас слушай, что она говорит.
Мельберг что-то буркнул себе под нос, но ничего не добавил и повернулся к Эрике.
— Он несколько раз написал: «Ignoto militi», «Ignoto militi…» Это надпись на Триумфальной арке в Париже, она означает «Неизвестному солдату».
Мельберг по-прежнему недоуменно смотрел на Эрику, и она, помогая себе жестами, продолжила:
— И это застряло у меня в голове. — Она показала пальцем, где именно в голове это застряло. — Итак, у нас есть норвежец, который внезапно исчезает в сорок пятом году и ни одна душа не знает, куда он подевался. У нас есть блокнот Эрика Франкеля — «Ignoto militi». Вы помните, Бритта лепетала что-то о «старых костях». Наконец, у нас есть имена, названные Германом. И полчаса назад, на кладбище, меня осенило. Я вспомнила, откуда мне знакомы эти имена, хотя, повторяю, никто при мне их вслух не произносил. Они высечены на братской могиле немецких солдат времен Первой мировой… — Эрика остановилась перевести дыхание и поймала на себе изумленный взгляд Мельберга.
— То есть Пауль Хеккель и Фридрих Хюк? Значит, это имена немецких солдат в братской могиле?
— Да. — Эрика лихорадочно размышляла, какие еще аргументы могут воздействовать на Мельберга, но он опередил ее.
— И значит, вы утверждаете, что…
Она глубоко вдохнула и оглянулась на Патрика.
— Я утверждаю, что в могиле с большой долей вероятности тайно захоронен еще один труп — борца норвежского Сопротивления Ханса Улавсена. И я еще точно не знаю почему, но почти уверена, что это и есть ключ к убийству Эрика Франкеля и Бритты Юханссон.
В комнате повисло молчание. Ни единого звука, кроме поочередного повизгивания забывших про все на свете Майи и Эрнста.
— Знаю, все это выглядит историей из плохого детектива, — тихо сказал наконец Патрик. — Мы с Эрикой прокрутили все варианты… Она вполне может быть права. Не могу предложить прямых доказательств, но косвенных — хоть отбавляй. И в чем она уж точно права — два убийства, которые на нас висят, наверняка как-то связаны с этим тайным захоронением. Не спрашивай, почему связаны. И не спрашивай, как связаны. Не знаю. Но мы обязаны выяснить, кто на самом деле лежит в этой могиле, и если это и в самом деле норвежец, то как он умер и как туда попал.
Мельберг довольно долго молчал, потом сцепил руки, положил их на стол и вздохнул.
— Сумасшествие заразительно, что бы там ни говорили доктора. Полная нелепица, но… Не могу обещать. Прокурор подпрыгнет до потолка — гарантирую. Но попробую… попробую. Все, что могу обещать, — попробовать.
— А мы больше ни о чем и не просим. — Эрика была готова броситься Мельбергу на шею.
— Спокойно, спокойно… Никто не сказал, что мне это удастся. А сейчас мне хотелось бы немного поработать.
— Нас уже нет, — весело отрапортовал Патрик и вскочил со стула. — Только сообщи, как и что.
Мельберг молча помахал рукой — идите, мол, не мешайте. Посидел немного, собираясь с духом, и поднял трубку.