— Одного не могу понять, — подал голос Брандт, — почему это ничтожество осталось безнаказанным. Штрански! Ну кто бы мог подумать!
Покачав головой, он вернулся к столу и тяжело опустился на стул. Кизель остался стоять у окна. Взгляд его проницательных глаз был прикован к полковнику.
— Почему вы это сказали? — мягко спросил он.
— Почему? — невесело рассмеялся Брандт. — Вы же лучше моего знаете, что ждет нас впереди. Сотни раз нам удавалось уйти от смерти. Сотни раз мы оказывались в ловушке и всякий раз каким-то чудом умудрялись из нее вырваться. Но на этот раз… — Брандт закусил губу. — На этот раз выхода у нас нет, — мрачно подвел он итог.
И хотя Кизель знал, что полковник прав, он тем не менее попытался сказать что-то ободряющее:
— Ну неужели все так плохо? Вдруг все обернется в нашу пользу?
— Не пытайтесь себя обмануть, — нахмурившись, перебил его Брандт. — Когда нас сделали последней дивизией, которая должна эвакуироваться в Крым, это означает одно — будет второй Сталинград. Даже сумей мы добраться до Севастополя, там не найдется даже утлой лодчонки, чтобы доставить нас домой. Нет, Кизель, на сей раз удача изменила нам, может, оно и к лучшему. По крайней мере, мне так кажется.
От этих слов Кизелю стало не по себе. Он выглянул в окно, на убогие развалюхи, из которых состояла деревня, и стиснул зубы. Нет, слова полковника — это не продукт гипертрофированного пессимизма. Скорее, они логическое завершение того, что сказал Морлок. Русские уже заняли позиции к западу от Мелитополя и при поддержке танковых соединений неуклонно продвигались к Перекопу. Если же план Верховного командования состоял в том, чтобы эвакуироваться из Крыма морем, — а так оно и получалось из слов Морлока, — то было ясно как божий день, что имеющихся судов хватит разве что на малую часть размещенных в Крыму войск. И рано или поздно их постигнет та же судьба, что и 6-ю армию под Сталинградом.
На протяжении последних нескольких лет Кизель не раз думал о том, где их дивизия попадет в свою последнюю западню. Он прокрутил в голове самые разные варианты. Но чтобы это произошло в Крыму — такое он просто не мог себе представить. Он стоял, глядя на отвесные стены ущелья, и взгляд его скользил вверх, туда, где над голыми камнями перевернутой в вечности чашей голубело небо. Глаза его слегка затуманились, а в груди заныло. Стиснув зубы, чтобы не расплакаться, он вздохнул, издав нечто вроде шипения.
— В чем дело? — спросил Брандт. Когда же Кизель не ответил, губы полковника скривились в усталой улыбке: — Только не переживайте особенно по этому поводу, — негромко произнес он. — Ведь что еще мы могли ожидать. Главное, что мы выполнили свой долг. И вы, и я, и все мы. Другое дело, что мы слишком много на себя взяли, и в этом наше несчастье. — Брандт закурил, а потом будто невзначай добавил: — Кстати, что бы ни случилось там, в Крыму, это не должно вас слишком заботить. Потому что на вас это никак не отразится.
— Что вы хотите этим сказать?
И вновь по суровому лицу полковника промелькнула усталая улыбка.
— То, что прежде, чем настанет конец, я отправлю вас в отпуск.
На какой-то миг Кизель подумал, что он ослышался. Он стоял, заложив руки за спину, и пальцы его машинально ковыряли оконную раму. Ни за что, решил он про себя, а вслух произнес:
— Надеюсь, вы это не серьезно?
— Не серьезно? — переспросил Брандт с непривычными отеческими нотками в голосе. — Я всегда гораздо более серьезен, нежели вы привыкли думать, Кизель. И я отправлю вас в отпуск до того, как на нашем горле затянется эта удавка, и я не вижу, каким образом вы помешаете мне это сделать…
— Вы так считаете? — прошептал Кизель.
Полковник кивнул:
— Ваши шансы воспротивиться отпуску равны нулю. Если же вам вдруг взбредет в голову продемонстрировать мне чудеса героизма, то, боюсь, вас ждет разочарование, — с этими словами Брандт улыбнулся и подался вперед: — Видите ли, Кизель, — заговорил он безмятежным тоном, — в прошлом вы так часто неправильно понимали меня, что еще одно такое непонимание мало что значит. Но поскольку я все-таки намерен с вами расстаться, то я хочу, чтобы вы знали, почему. Надеюсь, вы знаете историю Ноя? — улыбка полковника сделалась шире. — Ной построил ковчег и спас себя и семью во время потопа. Он стал своего рода мостиком между старым и новым человечеством, в новый мир он привнес элементы и добра, и зла. Вот и я пытаюсь сделать то же самое. В случае со Штрански я подарил злу его шанс. Но я также должен дать шанс и добру, и никакие силы в этом мире не помешают мне это сделать.
Кизель застыл на месте, боясь сделать лишний вздох.
— Вы не учли одну вещь, — произнес он после долгой паузы.
— Это какую же?
— Ной сам спасся в ковчеге.
— Ной не командовал полком, — возразил Брандт. — У вас еще будут ко мне вопросы?
Кизель молча покачал головой.
— В таком случае можно вернуться к работе. Прежде чем настанет потоп, нас ждет еще уйма дел. Давайте-ка посмотрим. Итак, батальон Кернера…
— И еще кое-что, если позволите, — перебил его Кизель.
Брандт удивленно поднял глаза.
— Интересно, и что же это такое? — спросил он отрывисто.
— Вы забыли Штайнера.
— Я о нем не забыл. Штайнер — это особый случай. Кстати, который час?
Кизель посмотрел на часы и ахнул.
— Без пяти десять, — произнес он. — Командиры батальонов будут здесь с минуты на минуту.
— Скажите часовому, чтобы он показал им, куда идти, — распорядился Брандт. — Пусть они подождут в другой комнате, пока я их не позову. И еще одна вещь: позвоните Килиусу и узнайте, вернулся ли Штайнер в роту. Поторопитесь.
И он вновь склонился над картами. Вскоре в комнату вернулся Кизель. Было в выражении его лица нечто такое, что насторожило полковника.
— В чем дело? — спросил Брандт.
Кизель остался стоять в дверях, а когда заговорил, голос его звучал глухо:
— Гауптман Кернер уже прибыл.
— И?
Кизель собрал остатки мужества и произнес:
— Гауптман Килиус только что сообщил мне, что штабс-ефрейтор Штайнер десять минут назад был ранен осколком русского снаряда. Его уже переправили на сборный пункт.
— Понятно, — произнес Брандт и, не отрывая глаз от расстеленной на столе карты, продолжал: — Итак, как я уже сказал, Штайнер это особый случай. Я рад, что мне не пришлось превышать моих полномочий. Составьте на пару минут компанию гауптману Кернеру. Когда же прибудут остальные командиры, дайте мне знать. Хочу закончить дела в тишине. Ступайте.
Он подождал, пока Кизель выйдет из комнаты, после чего подошел к окну. Сложив за спиной руки, он встал, подставив лицо солнечным лучам, что проникали сюда, в ущелье. Звезда и цветок, подумал он. Было десять часов утра, и холм напротив был гол, как доска. Эти два слова крутились в его мозгу бесконечно чередой: звезда и цветок, звезда и цветок. В лице его не было ни кровинки.
Где-то вдалеке пророкотали взрывы, однако их тотчас поглотила октябрьская тишина. Но Брандт их не слышал, ибо в душе его царило умиротворение; оно протянулось от одного края горизонта до другого словно стеклянный купол. Он чувствовал себя легко и спокойно, как человек, который знает, куда лежит его путь. И если ему что-то и осталось сделать, так это ждать.
Позади него открылась дверь, и он услышал голос Кизеля.
— Командиры все, как один, прибыли, — доложил адъютант. Несколько мгновений офицеры стояли, переминаясь с ноги на ногу, и растерянно переглядывались. Брандт медленно подошел к столу и взял с него несколько листков бумаги.
— Итак, господа, нам предстоит следующее… — начал он.
18
Батальон занял свои последние позиции на плацдарме. Вторую роту поставили прикрывать западный выход из тоннеля. Все солдаты, за исключением часовых, легли, чтобы хотя бы немного поспать. Остатками роты командовал фельдфебель Шульц. Он сидел возле выхода из тоннеля вместе с Крюгером и Фабером. Их односложная беседа увяла буквально через несколько минут, и теперь они тупо наблюдали за тем, как Крюгер с какой-то патологической придирчивостью рассматривает носки, точнее то, что от них осталось. Неожиданно он выругался и изо всех сил вогнал кулак в огромную дыру, где когда-то располагалась пятка.
— Нет, вы только взгляните!
— Убери от нас свои вонючие носки! — велел ему Шульц, морща нос. — Чем мы тебе можем помочь? Если тебе нужны новые носки, обратись к каптенармусу.
— Каптенармусу? — фыркнул Крюгер. — Может, ты заодно скажешь мне, где можно найти на Восточном фронте каптенармуса? Говорю вам, или пусть мне выдадут новые носки, или я заткну эти им в задницу. Наживаются даже на войне!
— У меня у самого осталась только одна пара, — произнес Фабер и пожал плечами: — Тебе надо было спросить у Фетчера.
— У Фетчера! — Крюгер недовольно махнул рукой. — Ты видел, какую физиономию скорчил он, когда увидел Шнуррбарта? Я думал, он вот-вот разревется. А ведь у нас причин на то было даже побольше, чем у него.
— Где вы его похоронили? — спросил Шульц и выглянул из тоннеля на солнечный октябрьский день.
Крюгер моментально помрачнел.
— Там было несколько деревьев, — произнес он, — примерно в трехстах метрах от тылового обоза. Ну и мы…
Он умолк.
Шульц поковырял пальцами в земле.
— Спасибо Монингеру, что дал вам телегу. Иначе вам ни за что бы не пронести его последнюю пару километров.
Крюгер кивнул в знак согласия. Как только они добрались до батальона, он тотчас отправился к командиру первой роты и попросил у него телегу, на которую потом положили Шнуррбарта. Поскольку Штрански до возвращения Штайнера назначил Шульца временно командиром второй роты, то у Крюгера с Фабером не возникло проблем, чтобы отлучиться на пару часов. И вот теперь несколько минут назад они вернулись и пока что не проронили ни слова о своей экспедиции. Шульц же не стал задавать им лишних вопросов. Вместо этого он завел разговор о новом командире батальона. Эти двое выслушали его в немом изумлении.