Профессор сидел рядом с ним. Он отличался покладистым характером, и с ним всегда можно было поладить. Ансельму нравилась его спокойная и правильная речь. Он часто задавался вопросом, почему Дорн так и не стал офицером. Крюгер как-то сказал, что Профессор просто не хочет добиваться офицерского чина. По мнению Ансельма, это было глупо и абсолютно непрактично.
Еще одним человеком, сидевшим за столом, был Дитц, судетский немец, самый молодой солдат во взводе. Штайнер придумал ему прозвище Малыш. По мнению Крюгера, Дитц был самым настоящим мечтателем. Ансельм внимательно разглядывал всю компанию, как будто это каким-то образом могло приободрить его. Мысль о том, что им придется покинуть уже обжитый блиндаж, навевала мрачные предчувствия. Он тяжело вздохнул и произнес:
— Скверно.
— Что скверно? — спросил Крюгер.
— Нам придется оставить это место.
— А я-то думал, что ты давно привык к переездам.
— Я никогда не привыкну к ним, — горячо отозвался Ансельм. — Мы целую неделю обустраивали блиндаж, черт бы всех побрал.
— Аминь! — ответил Крюгер и шлепнул козырем по столу с такой силой, что погасла одна из коптилок.
— Смотри, что делаешь, идиот! — рявкнул Керн.
— Сам идиот! — парировал Крюгер. Его глаза злобно сузились. Несколько секунд Керн и Крюгер смотрели друг на друга в упор, напоминая бойцовых петухов. Керн не выдержал первым и бросил карты на стол.
— Я по горло сыт этой херней! — проворчал он.
Крюгер самодовольно ухмыльнулся и произнес:
— Да ты просто сдрейфил, парень!
Керн поспешил сложить на груди руки, как будто размышляя, стоит ли пускать их в дело и схватить насмешника за горло, но ограничился язвительной улыбкой:
— Если ты думаешь, что я сдрейфил, то просто не знаешь меня, вот и все!
— С какой стати мне тебя знать? — подзадоривал его Крюгер. — Ты у нас тут всего две недели.
Лицо Керна вспыхнуло.
— Тебе-то самому вроде бы нечем хвастать, — сердито заявил он. — Две недели на передовой засчитываются за два года. Когда понюхаешь пороху и знаешь свое дело, единственное, что тебе нужно, — это удача.
Крюгер повернулся к остальным:
— Слыхали?
— Не глухие, — ответил Ансельм. — Он не может отличить русского от немца, но считает себя старым воякой.
Керн снова посмотрел на дверь.
— Интересно, чем там занимается Штайнер?
Шнуррбарт зевнул и повернулся к Крюгеру.
— Можешь сходить и поискать его, — предложил он. — Наша рота, наверное, уже давно ушла.
— Почему я?
— Потому что ты самый надежный из всех нас.
Крюгер встал и потянулся за своим автоматом. Выражение лица Шнуррбарта ему не понравилось. Он снова опустился на табурет.
— Я не нянька ему. Штайнер сам может позаботиться о себе.
— Это точно, — согласился Шнуррбарт и встал. — Если бы он зависел только от тебя, то его можно было бы только пожалеть.
Не дождавшись ответа Крюгера, он вышел из блиндажа.
Перед дверью он остановился. Немецкие позиции проходили по местности, густо поросшей лесами, и в этот час было настолько темно, что Шнуррбарт не мог разглядеть даже ближних деревьев. Поэтому он пошел по траншее. Вскоре он нашел Маага, который поинтересовался, когда его сменит следующий караульный.
— Через десять минут, — ответил Шнуррбарт. — Штайнер был здесь?
— Он пошел вон туда.
Шнуррбарт попытался вглядеться в расплывчатое белое пятно лица Маага.
— Туда?
— Конечно. В сторону русских позиций, — ответил Мааг, — посмотреть, что там происходит.
— Один?
— Естественно. Как всегда. Что в этом особенного?
— Вот идиот! — воскликнул Шнуррбарт. Ему следовало проследить за Штайнером раньше.
Лес пах прелой листвой, талым снегом и раскисшей почвой. Лес был полон ночных шорохов. Шнуррбарт устремил взгляд в темноту.
— Он не сказал, как долго пробудет там?
— С какой стати? Все будет зависеть от русских.
Шнуррбарт кивнул. Если бы только знать, что теперь делать, подумал он.
Какое-то время оба молчали. Когда долго стоишь молча, влажность ночного леса как будто окутывает тебя морозной свежестью.
Шнуррбарт сделал несколько шагов дальше по траншее, затем вернулся к Маагу, испытывая всевозрастающую неловкость.
— Возвращайся к остальным и скажи, чтобы готовились к отходу, — сказал он. — Мы подождем еще десять минут. Если к этому времени Штайнер не вернется, мы отправимся на его поиски.
С этими словами Шнуррбарт встал за пулемет, а Мааг выбрался из траншеи и поспешил в направлении блиндажа. Какое-то время Шнуррбарт задумчиво разглядывал бруствер окопа. Его мысли снова и снова возвращались к Штайнеру. Наверное, глупо беспокоиться за него. Он усмехнулся, представив себе, что Штайнер сидит в каком-нибудь брошенном русскими блиндаже и читает книгу, которую постоянно носит с собой. С тех пор как Шнуррбарт познакомился с ним, тот никогда не расстается с «Избранным» Эйхендорфа, неизменно храня книжку в кармане. Он читает ее в самой необычной обстановке. Причем перечитывает, наверно, в сотый раз. Странно, потому что любовь к чтению не соответствует его облику.
Шнуррбарт вспомнил, как бесцеремонно Штайнер вел себя с ним в самом начале их знакомства, прежде чем небрежные и едва ли не враждебные отношения превратились в дружбу. Это изменение произошло полтора года назад. Батальон тогда удерживал позиции к югу от Краматорской, на бескрайних заснеженных равнинах России…
Снег шел несколько дней подряд, переходя временами в нескончаемую метель. Они сидели в блиндаже и грелись возле печки, вырезанной из металлического бочонка. Был поздний вечер. Остальные солдаты уже спали. Штайнер читал, Шнуррбарт поджаривал хлеб на раскаленном боку печки. Неожиданно Штайнер отложил книгу и спросил:
— В шахматы играешь?
— Более или менее, — ответил Шнуррбарт. Штайнер вытащил из ранца походные шахматы и расставил на доске фигурки. Игра началась. После первых же ходов Шнуррбарт понял, что его противник — настоящий шахматист высокого класса. Игра закончилась через полчаса. Вторую партию Шнуррбарт тоже проиграл. Прозевав королеву, он сердито смахнул фигурки с доски. Штайнер бесстрастно закурил.
— Плохо, что ты лишился королевы, — заметил он.
Они сидели молча, слушая, как завывает вьюга, наметая снег сквозь щели в стене и двери. Шнуррбарт достал трубку и набил ее табаком. Раскурив ее, он посмотрел на Штайнера и сказал:
— Я не из любопытных, но все-таки… — Он помедлил, обдумывая, как бы лучше сформулировать вопрос. Это оказалось сложнее, чем он предполагал. Наконец, сделав над собой усилие, он заставил себя договорить: — Я хотел спросить, была ли у тебя девушка.
Черты лица Штайнера как будто окаменели. Его глаза недовольно сузились, и Шнуррбарт поспешил извиниться.
— Я не хотел наступать на больную мозоль, — сказал он, уже пожалев о том, что, видимо, задал неподходящий вопрос. Штайнер и раньше давал понять, что на подобные темы говорить он не любит. Но, в конце концов, они воюют вместе уже более трех лет. Что плохого в подобном невинном вопросе? Шнуррбарт раздраженно принялся выколачивать трубку о ножку стола, после чего торопливо засунул ее в карман. Если Штайнер не хочет разговаривать, никто из него ничего не будет клещами вытягивать, подумал он и зевнул.
— Пожалуй, немного вздремну, — пробормотал он. — Я чертовски устал.
На этот раз Штайнер смягчился.
— Погоди! — произнес он и быстро оглянулся на спящих солдат. Затем положил руку на стол и подался вперед: — У меня была девушка, но она умерла.
Последовавшая за этим признанием тишина прерывалась лишь воем вьюги и порывами ветра, обрушивавшимися на дверь. Казалось, будто в нее стучит чья-то сильная рука. Вот, оказывается, как, подумал Шнуррбарт, пытаясь сохранить на лице выражение бесстрастной вежливости. Он привалился спиной к стене, скрестил ноги и спокойно встретил испытующий взгляд Штайнера.
— Могу представить себе, каково чувствовать такое, — осторожно произнес он и замолчал.
Снова стало тихо. Затем где-то рядом разорвался артиллерийский снаряд. Стены блиндажа содрогнулись от взрыва. Кто-то из спящих солдат простонал и пробормотал что-то неразборчивое. Шнуррбарт бросил взгляд на дверь. На полу возле порога нанесло полоску снега.
— Нет конца этому проклятому снегу, — пробормотал он. Штайнер ничего не ответил, и, наконец, Шнуррбарт снова повернулся к нему и спросил: — Как ее звали?
— Анна.
Шнуррбарт кивнул:
— Хорошее имя. Что с ней случилось?
— Она трагически погибла, — коротко ответил Штайнер, и его собеседнику показалось, что больше ничего он не узнает. Шнуррбарт почесал затылок, думая о том, как бы перевести разговор на другую, более подходящую тему. Но Штайнер и на этот раз опередил его. Указав на дверь, он сказал:
— Погода была такая, как сейчас. Мы вдвоем часто ходили в горы. Когда мы поднимались к вершине, неожиданно разразилась снежная буря. Она поскользнулась и… — Он замолчал, устремив взгляд на мерцающий огонек свечи. Пауза снова затянулась. Шнуррбарт втянул голову в плечи и заговорил:
— Ужасно. Когда это случилось?
— В тридцать восьмом. Незадолго до начала войны.
— Пять лет назад. Мне кажется, что это было очень давно.
— Может быть, для тебя это было давно, — отозвался Штайнер и покачал головой. — Для меня это было как будто вчера. Вчера, и сегодня, и всегда. — Прядь черных волос упала ему на лоб. Он смахнул ее нетерпеливым движением. — Понимаешь, это была моя вина, только моя. Я отпустил ее, вот эти руки, которые ты видишь, отпустили ее. Когда ты пережил такое, то никогда уже об этом не забудешь.
Его лицо неожиданно сморщилось, как будто в него плеснули кислотой. Лучше было бы мне не затевать этот разговор, подумал Шнуррбарт. Испытывая почти физически неловкость, он полез в карман за трубкой и тут же набил ее. В печке потрескивали поленья и стреляли головешки. Спустя какое-то время молчание показалось ему почти осязаемым. Он оперся локтями о стол, откашлялся и, наконец, заговорил: