— Как ты себя чувствуешь?
Раненая не ответила. Штайнер неожиданно для себя увидел, что у нее красивые карие глаза, и удивился, почему не заметил этого раньше.
— Когда ты в военное время надеваешь форму, — произнес он, — то не следует ожидать, что противник будет обращаться с тобой как с женщиной. Ты понимаешь меня?
Хотя женщина снова ничего не ответила, Штайнер по выражению ее лица заключил, что она все поняла. Она упряма, как все русские, подумал взводный и, нахмурившись, продолжил:
— Остаток вашей формы находится на кухне. Можете забрать ее. Насколько я понимаю, скоро сюда прибудет подкрепление из Крымской.
Глаза раненой расширились от удивления. Когда Штайнер собрался уходить, она неожиданно заговорила:
— Почему вы об этом сказали?
Она говорила медленно, на безупречном немецком языке. Ее голос прозвучал низко и очень красиво.
Штайнер удивленно посмотрел на нее. Что за удивительный голос! Ему неожиданно захотелось, чтобы она говорила еще и еще. Он снова шагнул к ней и сказал:
— И ты, и я знаем, что из этой кухни исчезли двое.
С необъяснимым для него самого возбуждением он наблюдал за тем, как раненая женщина подняла голову.
— Значит, Владимир все-таки сбежал? — спросила она. Ее слова прозвучали скорее с утвердительной интонацией, чем с вопросительной.
Штайнер кивнул:
— Если ты имеешь в виду старика, который был здесь, то да, он действительно сбежал.
Женщина повернула голову набок и что-то сказала остальным женщинам. Их лица тут же просветлели, и они обменялись понимающими взглядами. Раненая снова повернулась к Штайнеру:
— Ты сказал про двоих.
— Женщина находится рядом. В соседнем доме.
— Она… — женщина запнулась и провела языком по запекшимся губам. — С ней все в порядке?
— От этого никто еще не заболевал, — цинично ответил взводный.
Лицо раненой потемнело.
— Не тебе это говорить, — тихо ответила она. — От этого очень многие заболевали, вот здесь. — Она высунула из-под одеяла руку и указала себе на грудь.
Забросив автомат на плечо, Штайнер наклонился над ней и спросил:
— Почему ты так хорошо говоришь по-немецки?
Ее лицо исказилось болезненной гримасой, прежде чем она ответила.
— Я учу детей немецкому языку, я школьная учительница. — В ее голосе прозвучала нескрываемая гордость.
— Понятно, — произнес Штайнер. — Но зачем вы учите своих детей немецкому?
— А почему вы учите своих детей английскому и французскому языкам?
— Потому что мы уже покорили Францию и скоро завоюем Англию.
Она еле заметно кивнула. Разговор сильно утомил раненую. На ее лице залегли темные тени. Она скоро умрет, подумал Штайнер. Мысль эта показалась ему неприятной, и он решительно отбросил ее прочь. Она должна умереть, сказал он себе.
— И что? — спросил он.
— Ты сам знаешь ответ, — устало прошептала умирающая женщина.
Штайнер кивнул и выпрямился.
— Этот день еще не настал. До Германии еще далеко, — сказал он.
Она снова открыла глаза. Теперь в них мерцал слабый огонь. Женщина медленно повернула голову и прошептала:
— Недолгий путь — для нас. Но долгий — для вас.
Он посмотрел на лицо, с которого постепенно уходила жизнь, затем повернулся и вышел. Крюгер последовал его примеру. Перед дверью Штайнер остановился и поднял голову. За мостом виднелся лес, безмолвный и пугающий. Ветви деревьев казались похожими на мерзкие щупальца спрута и отбрасывали темные тени на водную гладь реки. Штайнер содрогнулся и провел рукой по лицу, чтобы отогнать это видение. Я, должно быть, схожу с ума, решил он. На фоне зловещей картины — стены леса — слова умирающей женщины прозвучали в его голове подобно мистическому пророчеству.
Было что-то такое в ее голосе, а не в словах, что пробудило в нем давние воспоминания. Перед его мысленным взором предстал зеленый лес, в котором затерялся луг овальной формы. Высокая трава покачивалась на ветру. В ней можно было увидеть нежные колокольчики и другие луговые цветы, над которыми порхали бабочки. Над лесом возвышалась гора с остроконечной вершиной, мрачная и величественная, окутанная на самом верху белыми облаками. Он слышал голос, произносящий ласковые пустяковые фразы, нежный и низкий голос. При прикосновении к ее жадным нетерпеливым губам окружающий мир исчезал; исчезали луг, лес, гора, облака и небо. Штайнер стоял, тяжело дыша, с искаженным печалью лицом. Он снова пришел в себя лишь тогда, когда Крюгер осторожно положил руку ему на плечо. Солдаты его взвода, одетые в русскую форму, стояли возле лошадей. Посмотрев поверх их голов, он снова увидел лес. Взводный медленно спустился с крыльца, сделал знак рукой и зашагал к мосту. Взвод последовал за ним и вскоре вошел под сень зеленого леса.
Шкаф был сколочен из крепких досок. Лишь на стороне дверцы, которая теперь лежала на полу, имелась щель шириной с палец. Благодаря ей и окантовке на дне шкафа, на пару сантиметров приподнимавшей его над полом, внутрь поступал воздух. Цолль лежал на животе, положив руки на голову. Прошло около десяти минут с тех пор, как Штайнер опрокинул шкаф. Цолль не двигался. При падении он ударился о дверцу головой и разбил очки. После отчаянных попыток вырваться из деревянной клетки он понял полную их бессмысленность. Ему все еще казалось, что это был лишь очередной, характерный для Штайнера трюк, и поэтому он ожидал, что в любую секунду товарищи выпустят его на свободу. Он уже представлял себе улыбающиеся лица и думал над тем, что скажет в ответ на их шутки. Цолль снова и снова задавал себе вопрос, почему именно Штайнер, а не кто-то другой вошел в комнату в столь неподходящее время. Наверно, Шнуррбарт притворялся, и Штайнер просто все ловко подстроил, чтобы поймать его, Цолля, за этим делом. Вот урод! Цолль проклинал и корил себя за то, что так легко угодил в приготовленную для него ловушку.
Снова прекратив дергаться, он лежал тихо и прислушивался. Ему показалось, что он услышал какой-то скрежет. Цолль поднял голову и насторожился. Скорее всего, это русская, решил он. Штайнер сказал, что оставит ее здесь. При мысли о том, что это новый подлый трюк взводного, ему стало страшно. Нет, здесь что-то другое. Пожалуй, это солдаты. Они, видимо, собрались возле шкафа и ждут, когда он закричит, призывая их на помощь. Такого удовольствия он им не доставит, напротив, будет молчать. Цолль принялся насвистывать, несмотря на боль в разбитом лице. Он улыбнулся, представив себя, как удивятся товарищи.
Тем временем жара в шкафу становилась просто невыносимой. Ему казалось, будто он находится в турецкой бане. Хотя на нем была лишь рубашка и штаны, он уже весь покрылся потом. Цолль снова подумал о Штайнере. Этот ублюдок еще получит свое, подумал он. Придет день, и я выпущу пулю ему в спину. Пусть тогда корчится в агонии.
Цолль стиснул зубы, устремив злобный взгляд в темноту. Стало еще жарче. Он расстегнул пуговицы рубахи, вытащил ее из штанов и перевернулся на спину. Я не допущу, чтобы они посчитали меня слюнтяем, подумал он. Когда они устанут ждать моих криков, то сами выпустят меня отсюда. Цолль закрыл глаза и погрузился в полудрему. Мысленные образы и слова клокотали в его сознании. Он увидел себя в новеньком «Мерседесе», который отец подарил ему на восемнадцатилетие. Перед ним возникли лица девушек, провожавших взглядами машину, замедлявших шаг, когда он проезжал мимо, и которые были бы рады получить предложение прокатиться.
— Куда поедем? — обычно спрашивал он, и ответ всегда был один — «куда угодно». Цолль усмехнулся. Он знал массу уютных местечек, которые были прекрасными адресами для таких поездок «куда угодно». Цолль еще какое-то время перебирал в уме приятные воспоминания, и к нему вернулось былое возбуждение. Он заново пережил недавнее «приключение» с русской пленницей и решил, что все могло бы пройти куда лучше, чем в конечном итоге получилось. Это всегда происходит слишком быстро, раздраженно подумал Цолль. Он просунул руки под голову и лежал так около четверти часа. Затем на него снова нахлынуло беспокойство. Такого просто не может быть, чтобы Штайнер так долго издевался над ним и никто не запротестовал бы. Цолль подтянул штаны и снова лег на живот и прижал ухо к стенке шкафа. Затаив дыхание, прислушался. Было настолько тихо, что Цоллю стало страшно. Его пронзила неприятная, ужасная мысль: взвод уже ушел, оставив его одного. Он тут же забыл о гордости и закричал. Сначала тихо, затем громче и громче, пока его крики не слились в один протяжный вопль. Сжавшись в комок, он принялся молотить подошвами сапог в дно шкафа и впился пальцами в щель двери, раздирая их в кровь. Поняв тщетность попыток, Цолль замер, жадно хватая ртом воздух. Ему становилось все более и более очевидным, что Штайнер бросил его, заперев в шкафу, из которого невозможно выбраться без посторонней помощи.
Он снова опрокинулся на спину, глядя в темноту. Перед его глазами заплясали точки света, превращаясь в круги, когда он сжимал веки, и искрами разлетались во все стороны, когда он открывал глаза. Мне нельзя терять голову, твердил он себе. Необходимо сохранять спокойствие. Цолль попытался думать. Ему снова показалось, что он услышал какой-то шум. На этот раз в этом не было никаких сомнений. Прежде чем Цолль успел понять происхождение звуков, шкаф, в котором он находился, пришел в движение. Он дважды ударился о стенки, прежде чем на него хлынул свет, заставивший зажмуриться. Цолль принял сидячее положение и удивленно моргнул, увидев перед собой множество злобных лиц. Его охватил страх. К нему потянулись десятки рук, вцепившихся ему в волосы, схвативших его за одежду и конечности. В следующее мгновение его выдернули из шкафа и швырнули на пол. Когда Цолль попытался сопротивляться, его руки и ноги придавили к полу и начали рвать на нем одежду, осыпая градом безжалостных ударов. Над ним возникло лицо русской женщины, которую он изнасиловал. Его закрывали пряди спутанных волос, глаза сверкали как подсвеченное изнутри зеленое стекло. Она не стала бить его, как остальные женщины. Она стояла, сгорбившись, над ним и молча смотрела на него. Цолль, залитый кровью, дергавшийся от пинков и ударов, которые обрушивались на его тело, находившийся на грани обморока, не видел на этом неподвижном лице никаких эмоций. Он видел ее грудь, на которой остались следы его укусов, покрытую синяками шею и бездонные, лихорадочно горящие глаза.