м самого Мейера? Поскольку Мейер сам ничего не сказал о причине своего беспокойства, то лучше ни о чем его не спрашивать. Немного помолчав, офицеры начали болтать о всяких пустяках, время от времени украдкой поглядывая на часы. Хотя обоим очень хотелось спать, никто не осмелился первым признаться в этом. Однако разговор их вскоре практически сошел на нет. Теперь они отделывались односложными ответами, и их слова были еле слышны за монотонным шумом дождя. Наконец разговор прекратился совсем, и оба замолчали.
Позиции 3-й роты проходили вокруг восточного склона высоты 121,4. Примерно час назад перестал идти дождь. На линии фронта стало тихо. В одной из передовых стрелковых ячеек за пулеметом стоял рядовой Фабер. Он заступил в караул в три часа утра. Это был широкоплечий неразговорчивый парень. Солдатам его взвода всегда казалось, что он говорит веско и к его словам уже больше нечего добавить. Фабер мучительно медленно подбирал слова, а его мысли часто поражали глубиной и загадочностью, подобной спокойной тишине лесных озер в его родных местах. Фабер родился и вырос в Шварцвальде. До войны он был лесорубом, и тропинки, петлявшие в густых хвойных лесах, казались ему столь же привычными и знакомыми, как и морщинки на лице матери. Три года назад, когда его призвали в армию, он надел военную форму без особого восторга. В ту пору ему было двадцать четыре года. С тех пор он постоянно находился в 3-й роте лейтенанта Гауссера и был на хорошем счету у начальства. Его считали надежным уравновешенным солдатом. Сейчас он неподвижно стоял в стрелковой ячейке, доходившей до уровня груди, перед своим пулеметом. Фабер внимательно вглядывался в темноту и прислушивался к доносящимся с разных сторон звукам. Звуки были одними и теми же — негромкое покашливание солдат в соседних стрелковых ячейках, позвякивание металла при перемещении рычага пулемета, чавканье подошв солдатских сапог, когда кто-нибудь проходил по грязному дну траншеи. Фабер воспринимал их лишь дальними уголками сознания. Однако последние пятнадцать минут он чувствовал, что его не оставляет необъяснимая тревога. Сначала он никак не мог понять, что именно вывело его из состояния апатии в самом начале караула и вселило в него медленно возраставшее беспокойство. Ему не сразу стало понятно, что это было вызвано непривычной тишиной, воцарившейся на позициях вражеских войск.
Это было подозрительно, и Фабер понял, что следует быть начеку. Он часто производил выстрелы из ракетницы, а его товарищи, находившиеся в соседних стрелковых ячейках, делали то же самое. Теперь интервалы между выстрелами делались все короче и короче. Но как Фабер ни напрягал зрение, ему не удавалось увидеть ничего такого, что подтвердило бы его подозрения. Каждый раз, когда в воздух взлетала ракета, он зажмуривался, чтобы не так было больно глазам. Когда он в очередной раз зарядил ракетницу, ему в голову пришла мысль поделиться своими подозрениями с командиром взвода. Он уже собрался подойти к ближайшему посту и сообщить о странном затишье на русских позициях, но решил прежде выпустить очередную ракету.
Откуда-то справа неожиданно донесся крик, и, пока ракета летела вверх, Фабер заметил фигуру человека, бегущего по склону. Фигура неожиданно остановилась и подняла руки. Затем до слуха Фабера снова донесся все тот же крик. Кричали по-немецки. Фабер убрал руки от пулемета и с удивлением стал разглядывать русского солдата, находящегося примерно в двадцати метрах от него. Фабер на этот раз повел себя необычно, проявив не свойственную ему энергию. Он торопливо позвал солдата своего взвода, находившегося в соседнем окопе, и, прежде чем ракета успела погаснуть, приказал русскому, кричавшему, что он обер-ефрейтор Штайнер, медленно подойти к траншее, подняв руки. Он прекрасно понимал ту степень риска, которой подвергается, — все это могло быть подстроенной русскими ловушкой. По этой причине он не спускал пальцев с гашетки пулемета и ждал, когда назвавшийся немцем человек подойдет ближе, чтобы, несмотря на темноту, можно было бы проследить за каждым его движением. Затем он приказал ему запрыгнуть в траншею. К Фаберу поспешили солдаты из соседних стрелковых ячеек. Они держали винтовки наготове, чтобы, если понадобится, «тепло» встретить нежданного гостя. Они подозрительно разглядывали незнакомца, тяжело запыхавшегося от быстрого бега и прислонившегося к стенке траншеи. Между тем Фабер выпустил новую ракету, и только после этого, убедившись, что к немецким позициям больше не приближаются никакие другие нежданные гости, он повернулся к товарищам, которые засыпали перебежчика множеством вопросов.
— Успокойтесь! — произнес Фабер, протискиваясь через кольцо солдат к русскому. Какое-то время он молча разглядывал его, затем тихо сказал: — Значит, ты Штайнер.
Незнакомец кивнул. Фабер включил фонарик и осветил его лицо. Оно было заляпано грязью, и узнать, кто это такой, не представлялось возможным.
— Где остальные? — продолжил Фабер.
— Если будешь и дальше тянуть время, — раздраженно ответил человек в русской военной форме, — то ты обеспечишь им бесплатную поездку в Сибирь. Они ждут сигнала — зеленой и белой ракеты, которые нужно выстрелить одну за другой. Поторопитесь, черт побери!
Фабер пришел в замешательство. Он видел Штайнера всего несколько раз. Если этот парень окажется двойником настоящего Штайнера, то заранее оговоренный сигнал приведет к тому, что на позиции немецких войск хлынут целые орды красноармейцев. Остальные солдаты испытывали такое же беспокойство. Они воевали в составе роты всего несколько недель, и когда Фабер спросил их, узнает ли кто-нибудь из них обер-ефрейтора Штайнера, то ему никто не ответил.
Их нерешительность была обоснованной, но в то же время и пагубной, это было понятно Штайнеру. Однако апатия, которую он сейчас испытывал, удерживала его от каких-либо действий. После того как он очутился в траншее на позициях 3-й роты и узнал ее солдат, бешеный всплеск энергии, позволившей ему преодолеть стометровую полосу ничейной земли и взбежать вверх по склону к позициям немецких войск, превратил его в некое подобие фонтана, в котором неожиданно иссякла вода. Ответная реакция не заставила себя ждать — Штайнер почувствовал, что у него слипаются глаза и он медленно погружается в сон. Однако там, в ночи, остается его взвод, который ждет спасения. Он собрал последние остатки сил и объяснил, почему они переоделись во вражескую форму, затем снял со спины скатку и показал свою собственную форму.
— Не будьте ослами, — произнес он с неожиданно вернувшейся к нему энергией. — Если бы здесь был Мейер или еще кто-нибудь из моей роты, то они сказали бы вам, кто я такой. Но сейчас у нас просто нет времени, чтобы ждать, когда они придут. Если бы я был русским…
Неожиданно он осекся. Солдаты не заметили, что, когда он произнес последние слова, Фабер отвернулся и несколько секунд возился со своей ракетницей. Его движения были быстрыми, и, прежде чем кто-то успел остановить его, он выпустил сначала зеленую, а следом за ней и белую ракету.
— Ты с ума сошел? — сердито воскликнул один из солдат. Остальные тревожно посмотрели на Фабера. Тот по-прежнему стоял за своим пулеметом и наблюдал за тем, как ракеты полетели к земле и вскоре погасли.
— Расходитесь по своим постам! — сказал он, обращаясь к солдатам. — Если придется стрелять, то первый выстрел предоставьте мне.
— Тебе нужно было подождать, пока я схожу за фельдфебелем! — запротестовал один из солдат.
— Если этот парень говорит правду, то у нас нет времени, — покачал головой Фабер.
— А если он врет?
Фабер посмотрел на Штайнера и сказал:
— Тогда он первым получит порцию свинца в живот. — Он повернулся к Штайнеру: — Уходи отсюда.
— Куда? — удивился перебежчик.
Фабер указал на бруствер траншеи:
— Садись вон туда. Прямо перед моим пулеметом, в трех шагах от ствола. Когда подойдут твои товарищи, скажешь им входить в траншею по одному и без оружия.
— А если я этого не сделаю? — усмехнулся Штайнер.
— Тогда я начну стрелять, когда появится твой первый товарищ.
Штайнер молча вылез из траншеи и сел в указанном месте. Остальные солдаты 3-й роты вернулись на свои позиции. Штайнер почувствовал, что сидеть на сырой земле чертовски холодно. Устремив взгляд в темноту, он почувствовал, что его охватывает гнев. Однако его раздражение вскоре куда-то испарилось. Ему понравилось благоразумие Фабера, и он усмехнулся, вспомнив, что впервые безропотно подчинился приказу рядового. Парень прав, сказал себе взводный, он хорошо знает свое дело. Только бы у него не сдали нервы в последнюю секунду. Не хотелось бы получить в спину пулеметную очередь, даже если стрелять будет этот прекрасный солдат. Штайнер повернул голову и увидел приземистую фигуру возле пулемета.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Потом скажу, а ты пока помолчи.
Штайнер удивленно поднял брови, затем покачал головой и усмехнулся.
— Да тебе цены нет, — прошептал он. — Ты — настоящая находка.
До рассвета оставался примерно час. Над горами, траншеями, стрелковыми ячейками и всеми складками местности все еще висела ночь. Однако на востоке лик ночи уже понемногу начал желтеть, как кожа умирающего. Над все еще невидимой линией горизонта в небе открылась узкая полоска, через которую сочился желтоватый свет. Штайнер подтянул ноги к туловищу и стал смотреть прямо перед собой. Его взвод может появиться в любую секунду. Внезапно он испытал чувство радостного предвкушения. Теперь уже почти нет никаких оснований для беспокойства. Его крик вполне мог вызвать подозрения у русских. Не следовало исключать и той вероятности, что они могли в свете ракет видеть, как он с поднятыми руками бросился к немецким позициям. Однако абсолютная тишина на той стороне линии фронта явно свидетельствовала о том, что все в порядке. Несколько раз ему казалось, будто он слышит звяканье оружия, однако эти звуки могли доноситься и из немецких окопов. Штайнер снова и снова поглядывал на циферблат своих часов. Казалось невероятным, что прошло лишь четыре минуты с тех пор, как в небо взлетела зеленая ракета. Его беспокойство теперь нарастало с каждой секундой.