варивает с деревом. Штайнер не выказывал ни малейшего признака удивления или радости.
Штрански нахмурился и резко повернулся к Мейеру:
— Попрошу вас и штабс-ефрейтора зайти в мой блиндаж!
Когда Штайнер вошел в бункер вслед за обоими офицерами, он почувствовал, что от усталости у него дрожат колени. Несмотря на несколько глотков шнапса, которые взводный сделал в блиндаже Мейера, он все еще дрожал от холода.
Взвод проводил его любопытными взглядами. Наступило хмурое холодное утро. Туман еще не полностью рассеялся, и окружающее пространство казалось зловещим и неприветливым. Шнуррбарт устало потянулся, чувствуя, как клацает зубами от холода.
— Прием, что ли, устроили? — спросил он у Крюгера. — Я же говорил тебе, что, если бы Брандт был здесь… — Он не закончил фразу и неприязненно посмотрел на командирский блиндаж.
— Я с первого взгляда понял, что гауптман — тот еще хорек! — проворчал Крюгер.
Солдаты стояли, сбившись в кучу, и односложно отвечали набежавшим со всех сторон штабным. Их мрачное настроение было вполне объяснимо. Они по-прежнему оставались в грязной мокрой одежде, и главным, о чем они мечтали в эти минуты, был сон. Получив приглашение от связистов, они разбрелись по разным блиндажам и ожидали возвращения Штайнера.
Тем временем новоиспеченный штабс-ефрейтор сидел за столом в блиндаже командира батальона и короткими рублеными предложениями докладывал о событиях нескольких последних дней. Мейер, который уже слышал большую часть рассказа, молчал, тогда как Штрански постоянно прерывал Штайнера, задавая ему массу вопросов. Штайнер сначала отвечал терпеливо, но постепенно стал испытывать нарастающее с каждой секундой раздражение. Он с трудом сохранял глаза открытыми, и Мейер, прекрасно зная о его нынешнем состоянии, решил положить конец разговору, поскольку основные события взводный уже изложил. Когда Штрански поинтересовался, что случилось с оружием, которое раньше было у взвода, лейтенант откашлялся и сказал:
— Может быть, эти подробности стоит обсудить позднее, герр гауптман? Похоже, что штабс-ефрейтор Штайнер слишком утомлен, чтобы так подробно излагать случившееся. Кроме того, снаружи его ждут подчиненные. Они простынут окончательно, потому что их одежда промокла до последней нитки.
Штрански сердито сверкнул глазами. Однако формальных оснований для возражений он найти не смог и поэтому кивнул с лицемерным сочувствием.
— Вам следовало бы раньше напомнить мне об этом, — сказал он. — Но я должен быть выяснить нужные подробности, чтобы точнее составить рапорт для штаба полка.
Гауптман раздавил в пепельнице окурок сигареты и с покровительственной улыбкой повернулся к Штайнеру:
— Я привык допрашивать людей в той форме, которая на вас сейчас одета, а не выслушивать рапорты. Это для меня нечто новое. Отведите ваш взвод в Канское. До полуночи можете спокойно спать. Когда прибудет обоз, ожидаю вас к себе с докладом. Мне еще не все ясно, и я хочу выслушать вас. — Он снова скользнул взглядом по мокрой и грязной форме Штайнера и улыбнулся: — К этому времени постарайтесь снова перевоплотиться в штабс-ефрейтора вермахта. Кстати, русская форма вам к лицу. Вы случайно до войны не были актером?
Мейер вскинул голову, пораженный оскорбительным подтекстом этого бестактного вопроса. На лице Штайнера не дрогнул ни единый мускул.
— До войны не был.
Штрански сложил на груди руки. Ему что-то не понравилось в интонации командира взвода.
— Мне показалось, что вы сделали особый акцент на слове «до», — сказал он.
Штайнер правильно оценил подтекст и пожал плечами:
— Если и сделал, то случайно.
— Неужели? — ответил Штрански. Что-то не нравится мне в нем, подумал он. Похоже, что он считает, что разговаривает с равным. Тот факт, что он осторожно подбирал слова и вышел за те рамки, которые Штрански мысленно установил для чина младшего командира лишь в своем тоне, придавал разговору оскорбительный характер. Штрански решил привести его в чувство.
— У меня возникло ощущение, штабс-ефрейтор, что вы несколько переоцениваете свою значимость, — произнес он.
Посеревшее от усталости лицо Штайнера немного порозовело. Его глаза потемнели, сделавшись почти черными. Однако его голос нисколько не изменился, когда он ответил:
— В данный момент я свободен от любых подобных иллюзий.
Штрански смерил его скорее удивленным, чем возмущенным взглядом. Чуть более холодным тоном, чем прежде, он произнес:
— Насколько я понимаю, вы привыкли говорить то, что думаете, но я тем не менее предложил бы вам правильно оценить то общество, в котором вы сейчас находитесь. Во всяком случае, никогда не забывайте, что от этого общества зависит все в вашей жизни.
— Я вряд ли забуду это, — так же холодно ответил Штайнер. — Хотя я могу добавить, что, по моему мнению, любой человек чаще всего становится тем, во что он верит.
Штрански отодвинул стул назад и встал. Его лицо сделалось желтоватым и немного апатичным. Огоньки свечей на столе трепетали. В блиндаже было темно, несмотря на то что дневной свет проникал в окно и становился с каждой минутой все интенсивнее. Воздух был тяжелым и затхлым.
Штайнеру захотелось побыстрее выйти на свежий воздух. Когда они вместе с Мейером последовали примеру командира и встали, взводный почувствовал, как на него навалилась огромная усталость, и ему пришлось опереться о стол, чтобы не упасть. Штрански взял карты, принесенные Штайнером, и повернулся к лейтенанту:
— Я сообщу в полк, а вы в свою очередь проследите за тем, чтобы пленного сразу же отвели к Кизелю.
После этого он обратился к Штайнеру.
— Можете относиться ко мне как угодно. Но, когда разговариваете со мной, не забывайте, что на вас военная форма. Всегда помните об этом. — Он потянулся к телефонному аппарату, и Штайнер решил, что может считать себя свободным.
Когда они вышли наружу, Мейер положил ему руку на плечо.
— Полезный совет, — произнес он. — Отныне следует помнить, что у нас другой командир батальона. — Штайнер ничего не ответил. По пути они забрали остальных солдат из блиндажей, и Мейер с каждым поздоровался за руку. — Отсыпайтесь, ребята. Я прикажу, чтобы вас на несколько дней полностью освободили от службы. — Он снова повернулся к Штайнеру и объяснил, как добраться до Канского. — Ты будешь там минут через двадцать. Фетчер позаботится о тебе, я ему уже дал приказание. Ну что же, тогда… — Он немного помедлил и, понизив голос, добавил: — Не забывай о том, что я тебе сказал.
Взвод провожал его взглядами, пока он шел к блиндажу, в котором находился пленный. Шнуррбарт дурашливо щелкнул каблуками и произнес:
— Теперь берегитесь, парни. Нашим взводом командует штабс-ефрейтор.
Все рассмеялись, собравшись вокруг Штайнера, и принялись похлопывать его по спине.
— Вот теперь ты настоящий начальник, — угодливо заметил Ансельм. — Теперь, наверное, мы должны обращаться к тебе «герр командир»?
— Заткнись, идиот! — ответил Штайнер с шутливой свирепостью. — Я только что сказал там… — он ткнул большим пальцем назад, в сторону командирского блиндажа, — какая я важная птица.
— А что там случилось? Получил взбучку? — полюбопытствовал Крюгер.
— Пока нет. Все еще впереди, — ответил взводный.
— Ему что-то не понравилось? — спросил Шнуррбарт.
Штайнер пожал плечами.
— Пора идти в деревню, — произнес он вместо ответа. — Хочу поскорее сбросить с себя это мокрое тряпье.
Взвод спустился в овраг и зашагал вперед вдоль берега ручья. Хотя небо оставалось облачным, было похоже, что дождя больше не будет. Настроение солдат немного улучшилось при виде зеленых листьев на кустах, росших возле ручья. Свежая зелень приятно контрастировала с безжизненными голыми горными склонами, по которым они шли до этого. Мыслями солдаты были уже в другом месте — они представляли себе отдых в чистых и сухих домах, до которых было уже рукой подать. Кто-то затянул песню. Голлербах подхватил ее, и через несколько секунд пели все:
Мы, охотники равнин,
Мы, отбросы общества.
Три года в дождь и стужу,
Шагаем строем, испытывая вечный голод.
Вперед, охотники равнин!
Вперед, на бой кровавый!
На поле битвы придут сытые мародеры,
Вперед, охотники равнин!
Вскоре впереди появились первые дома, скрытые небольшим леском. Минуту спустя взвод окружила толпа других солдат. Они трясли им руки, похлопывали по спине и засыпали кучей вопросов. Наконец сквозь толпу протиснулась грузная фигура фельдфебеля. Это был человек крепкого телосложения с грубыми чертами лица. Было легко представить себе, как он спокойно и размеренно шагает на поле за плугом. Фельдфебель несколько раз пытался что-то сказать, но вид советской формы настолько поразил его, что он не смог вымолвить ни слова. Штайнер усмехнулся. Он всегда ладил с Фетчером. Взводный медленно свел вместе каблуки, карикатурно принял стойку «смирно», поднял руку к пилотке и произнес:
— Смею доложить, герр…
Лицо Фетчера покраснело. Наконец он обрел дар речи, и остальные слова Штайнера потонули в потоке сочных ругательств, которыми разразился фельдфебель.
— Передохни немного, — посоветовал Штайнер, закончив рапорт. — Ты израсходовал двухнедельный запас ругательств. Лучше покажи нам наши апартаменты.
Фетчер еще несколько секунд бормотал что-то себе под нос, но вскоре пришел в себя и быстро отдал необходимые приказы подчиненным разместить взвод по хорошим уютным домам. Штайнера он поселил в своем собственном жилище. Как только взводный шагнул за порог, он тут же сбросил с плеч скатку, которая упала на пол.
— Вас всех ждет горячая еда, новая одежда и паек на два дня, — сообщил Фетчер. — Вы заслужили это. И еще поздравляю тебя с повышением. Давно пора. Ты должен рассказать мне, как вам, черт побери, удалось…
Штайнер шлепнул себя ладонями по ушам.
— Не гони лошадей. Я хочу поесть и выспаться, но прежде всего — вымыться. Вода здесь есть?