Дорн печально посмотрел на него. Он не раз думал о том, что сейчас говорили ему товарищи. Если бы дело было только в его отвращении к офицерской карьере, то он давно бы отказался от предложения начальства. Дело было совсем в другом. Он еще раз попытался объясниться с товарищами:
— Вы очень упрощаете проблему. В конце концов, мы давно привыкли друг к другу и…
На мгновение возникла пауза, которую нарушил Крюгер:
— Это все сантименты, ты просто сошел с ума, — проворчал он и всплеснул руками, пытаясь скрыть охватившие его чувства. — Я вот что тебе скажу. Придет день, и один из нас, сидящих здесь, будет мертв. Мертвее не бывает. Разве тебе от этого станет легче? — Он придвинулся ближе к Дорну и обжег его свирепым взглядом. — Ни черта никому от этого лучше не станет. Если ты смотаешься отсюда, то хотя бы не увидишь, как они превратят нас в кровавый фарш. А это обязательно случится, вот увидишь. — Чтобы усилить свое заявление, он с таким шумом выпустил газы, что удостоился одобрительного смешка со стороны Шнуррбарта. После этого он встал. — Пойду спать. Завтра утром этот цирк начнется снова.
Шнуррбарт тоже встал и зевнул.
— Подумай хорошенько, — сказал он Дорну. — По нам ты не станешь так скучать, как по своим детям. Спокойной ночи!
С этими словами он последовал за Крюгером, скрывшимся в блиндаже.
Когда Дорн собрался встать, Ансельм положил руку ему на плечо.
— Задержись на минутку, — сказал он. — Я хочу кое-что спросить у тебя.
Хотя Дорн не имел настроения продолжать разговор, он согласно кивнул. Начал Ансельм не сразу. Немного помолчав, он наконец спросил:
— Скажи, ты католик?
— Да, католик, — удивленно ответил Дорн.
— Ты добрый католик?
— Надеюсь, что да.
Ансельм сложил руки на груди.
— Я так и думал, но мне нужно было убедиться в этом. Мне давно хотелось поговорить с тобой. Сейчас, когда ты, может быть, покинешь нас, я решил, что откладывать больше не стоит.
Такое изощренное, многословное вступление разожгло любопытство Дорна. Пытаясь разглядеть в темноте выражение лица собеседника, он сказал:
— В любом случае можешь сказать мне, что у тебя на душе.
— Об этом трудно говорить, — запинаясь, произнес Ансельм. — Понимаешь, я тоже католик. Может, ты и не слишком высокого мнения обо мне, если, конечно, судить по моим рассказам о женщинах.
Дорн покачал головой.
— У всех нас есть свои слабости, — тихо сказал он.
Ансельм кивнул, явно обрадованный словами товарища.
— Видишь, мы с тобой можем понять друг друга. Однако все не так плохо, как могло бы показаться. Ну, ты понимаешь, иногда бывает так, что порой и прихвастнешь. — Он усмехнулся. — Конечно, я в этом все-таки преуспел, не стану скрывать, но так уж получалось. Ведь все мы люди. — Молчание Дорна воскресило его былую неуверенность. Он откашлялся и, понизив голос, произнес: — Не знаю, способен ли женатый человек понять меня. Но когда парень достигает определенного возраста и не имеет возможности жениться, ему чертовски трудно совладать со своей страстью к женщинам.
— Конечно, трудно, — согласился Дорн, опустив глаза.
Ансельм придвинулся к нему чуть ближе и произнес едва ли не умоляющим тоном:
— Я хочу, чтобы ты поверил моим словам. Я всегда с радостью ходил в церковь и на исповедь, но после того, как у меня появилась первая девушка, мне показалось, что в религии больше нет смысла. Я дважды в этом исповедовался. Господи, ты бы слышал, как эта свинья, священник, выпытывал у меня подробности и все время твердил о моей безответственности и греховной сути сластолюбия. Он представлял это как величайшую измену христианству, и после этого я перестал ходить в церковь, потому что больше не видел в этом никакой необходимости. — Ансельм замолчал и беспокойно посмотрел на Дорна, по-прежнему стоявшего с опущенной головой. Тема разговора была для него явно в новинку.
Дорн положил руку на плечо Ансельму:
— Ты должен знать, насколько ты силен.
Ансельм презрительно рассмеялся:
— Чего стоит моя сила, если я не могу спать по ночам и схожу с ума, когда вижу женщину. Я много думал об этом, честно тебе говорю. Было бы здорово, если бы я мог сказать тебе, что через год-два женюсь и у меня будет свой дом. Но даже в таком случае я не перестал бы терзаться из-за моих мыслей. Мое тело нуждается в женщине, и когда у меня нет такой возможности, я просто схожу с ума.
Дорн вздохнул. Без особой уверенности в голосе он произнес:
— Человеческое тело найдет способ совладать с этим.
— Знаю, — отозвался Ансельм. — Однако следует признать, что потом бывает только хуже. Когда ты добиваешься того, о чем мечтал ночью, то на следующее утро ходишь как в воду опущенный. Кроме того, — в его голосе прозвучали пренебрежительные нотки, — скажи, о чем ты мечтаешь? О рае? Или, может быть, об аде? Нет, — он энергично затряс головой. — Ты счастлив, что тебе не нужно на исповеди рассказывать о своих снах. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Дорн понимал, что Ансельму не стоило затевать с ним этот разговор. Он закурил и задумался о том, как много людей утратили связь с церковью по такой же причине. Он знал, что Ансельм в эти секунды не сводит с него глаз, и поэтому пожал плечами.
— Я не могу помочь тебе, — тихо произнес Дорн. — Я довольно рано женился и могу лишь сочувствовать тебе, однако полностью понять твои чувства я не в состоянии.
— Но ты же изучал философию, — беспомощно возразил Ансельм.
Дорн жалко улыбнулся:
— Верно, изучал. Но с твоей проблемой тебе лучше обратиться к священнику. Он сможет более разумно обсудить это с тобой, чем я. Попытайся поговорить с дивизионным капелланом. Это человек, который, что называется, твердо стоит обеими ногами на земле. Расскажи ему все, и он не осудит тебя, а наверняка наставит на путь истинный.
— Хватит с меня священников, я ими сыт по горло, — с отвращением произнес Ансельм.
— Тебе не стоит так говорить, — мрачно ответил Дорн. — Скорее всего, тебе в свое время попался служитель церкви, который был слишком строг в своих суждениях. Не все священники такие, как он. Если ты испытываешь потребность снова найти дорогу к храму, то она всегда открыта для тебя. Но во имя Бога ты должен отказаться от каких-либо предрассудков.
— Я подумаю, — пообещал Ансельм. — Ты идешь спать?
— Нет, я немного посижу здесь.
Ансельм попрощался с ним и ушел. Дорн снова вздохнул. Выбросив окурок, он еще долго сидел под ночным апрельским небом. Что же делать? Может, действительно стать офицером? Чем дольше он думал об этом, тем труднее было принять решение. Ему вспомнилось последнее письмо жены. В нем говорилось, что волноваться не о чем, что дома все в порядке. Дом… Он сцепил на колене руки и поднял голову к небу. Дом, произнес он про себя, и его глаза наполнились слезами. Было уже далеко за полночь, когда он отправился спать.
Они двинулись в путь рано утром и успели вовремя на командный пункт батальона. Шнуррбарт пошел искать блиндаж адъютанта, чтобы доложить о прибытии взвода.
Трибига он застал в нижней рубашке. Его лицо было намылено, в руке он держал бритву. Адъютант недовольно посмотрел на вошедшего и, узнав Шнуррбарта, попросил его подождать снаружи. Закончив бриться, он вышел из блиндажа.
— Поторопитесь с работой, — сказал он. — Завтра вечером блиндаж должен быть готов. Сходите к связистам и попросите у них лопаты.
Подозвав Дорна, Трибиг пригласил его войти. Предложив ему сигарету, он сразу же приступил к делу.
— Нам не хотелось бы нажимать на вас, — произнес он дружелюбным тоном, — но человек с вашими способностями должен знать себе цену. Во всяком случае, я никак не могу понять, что вас смущает. Нам нужны офицеры, мы подбираем кандидатов из числа незаурядных людей, а вы почему-то противитесь. Через несколько дней вы сможете вернуться в Германию. Другой на вашем месте сразу бы ухватился за такую возможность. Это действительно уникальный шанс вырваться из России. Уверяю вас, я бы ни минуты не раздумывал, если бы мне предложили подобное.
Его слова заставили Дорна втянуть голову в плечи. Хотя ночью он практически не сомкнул глаз, думая о предложении начальства, он так и не пришел к какому-то решению. Трибиг положил перед ним какие-то бумаги.
— Вам нужно поставить свою подпись. В таком случае вы получите краткосрочный отпуск, сумеете попасть домой и провести Пасху в кругу семьи.
— Я не знаю, — неуверенно произнес Дорн, глядя на бумаги.
Трибиг встал.
— Даю вам еще несколько часов на раздумья. Приходите ко мне в два часа и скажите свое последнее слово.
Дорн кивнул и медленно встал.
— Я действительно не понимаю вас, — раздраженно проговорил Трибиг. — Любой был бы рад получить такое предложение.
Дорн отсалютовал и вышел из блиндажа.
Тем временем солдаты уже взялись за работу. Они копали огромную прямоугольную яму возле стены соседнего блиндажа в самом центре заброшенного сада. Командир взвода связистов сказал, что она должны быть глубиной три метра — такой приказ отдал командир батальона. Обрубая лопатой встречавшиеся в земле корни деревьев, Крюгер изрыгал потоки ругательств. Они вывели из себя даже Шнуррбарта, который выпрямился, вытер со лба пот и сказал:
— Придержи язык, твоя брань действует мне на нервы.
Остальные прекратили работу и осуждающе посмотрели на Крюгера, но тот все никак не мог остановиться.
— Это же надо, три метра! — прорычал он. — Разве это слыхано? Это не блиндаж получается, а настоящая шахта! Этот придурок гауптман — трус, каких свет не видывал!
Он продолжал бы и дальше, но в следующую секунду появился Дорн. Пруссак удивился его приходу так, будто увидел привидение.
— Что случилось? — не выдержал Шнуррбарт. — Неужели они устроили скандал?
Дорн отрицательно покачал головой и принялся снимать мундир.
— Ну, что скажешь? — спросил Ансельм. — Согласился?
— Да, согласился, — кивнул Дорн.
Крюгер усмехнулся.