И он без предупреждения заехал кулаком Трибигу в лицо. Тот попытался обороняться, но Штайнер его опередил. Удары сыпались один за другим. Штайнер нещадно колотил адъютанта, пока у него самого не заболели кулаки. Тогда он его встряхнул, словно куклу, и бросил на койку. Любовник Трибига еще сильнее вжался в стену.
— А тебя как звать? — спросил у него командир взвода.
Солдат не ответил.
— Я, кажется, спросил, как тебя звать?! — гаркнул Штайнер.
— Кепплер, — прошептал тот в ответ.
— Ты его ординарец?
Солдат кивнул.
— Вставай, одевайся, и чтобы духу твоего здесь не было. И смотри, держи язык за зубами. Потому что, если проболтаешься, загремишь под трибунал. Тебе все ясно?
Солдат кивнул и, переступив через Трибига, слез с койки. Штайнер взял со стола автомат и посмотрел на лейтенанта. Тот валялся без сознания. Похоже, он не скоро придет в себя, подумал Штайнер и, не удостоив Кепплера ни единым словом, вышел вон. Затем бесшумно поднялся по ступенькам и огляделся по сторонам.
На фоне ночной темноты смутно вырисовывалась фигура часового. Штайнер постоял, какое-то время наблюдая за ним, пока не убедился, что часовой стоит к нему спиной. Тогда он, пригнувшись как можно ниже, торопливо прокрался между деревьями к траншее и направился вверх по склону. До рассвета оставался всего час. А пока все вокруг было укутано ночной тьмой. Где-то вдалеке, за горой, слышались одиночные выстрелы. Звезды постепенно тускнели и гасли. Дойдя до своего блиндажа, Штайнер остановился, не зная, идти ему к Мейеру или нет. Пожалуй, не стоит, ротный наверняка спит. Штайнер в нерешительности посмотрел через край траншеи. У него было такое чувство, будто его выкатали в грязи.
Неожиданно лицо его осветила вспышка, и он удивленно вскинул голову. Казалось, на востоке разверзлись небеса, а горизонт превратился в океан бушующего пламени. Мгновение, и над их позициями, словно гигантская волна, прокатился оглушающий грохот. Штайнер бросился вниз по ступенькам, открыл ногой дверь и увидел перед собой десяток перекошенных ужасом лиц. На столе, подрагивая, горела свеча. Он закрыл за собой дверь и посмотрел на часы.
— Еще только три часа, — негромко произнес Фабер.
— Ты прав, — прошептал Штайнер. — Еще только три.
10
Подполковник Брандт, полуодетый, сидел на кровати. До конца не придя в себя спросонья, он потянулся за сапогами и яростно выругался в адрес разведки в Крымской, по сведениям которой наступление русских должно было начаться не раньше середины мая. Если хорошенько об этом задуматься, раздраженно размышлял он, то закрадывается подозрение, что спецы из разведки действуют рука об руку с русскими и нарочно предоставляют ложную информацию.
Наконец он надел сапоги, однако остался сидеть на кровати, опустив голову. Снаружи доносился грохот — словно по мощенной булыжником дороге прокатили одновременно несколько сотен грузовиков. В блиндаже все завибрировало. Оконное стекло негромко гудело, а пламя свечи то и дело грозило окончательно погаснуть. Неожиданно зазвонил телефон. Брандт снял трубку и узнал голос гауптмана Кизеля:
— Начинается.
— А разве оно заканчивалось? — буркнул Брандт. — Чтобы через пять минут были у меня!
Он положил трубку и с полминуты сидел, согнувшись над столом. Ото сна его окончательно пробудил мощный артиллерийский залп. В этот момент ему пригрезилось, будто он сидит в опере, правда, сейчас он не смог бы вспомнить, какая конкретно постановка ему приснилась. Наверно, «Свадьба Фигаро», подумал полковник и закрыл глаза.
Раздался стук в дверь. Брандт быстро надел китель и повернулся как раз в момент, когда вошел Кизель, стройный и подтянутый. Одновременно с его приходом в очередной раз зазвонил телефон. Пока Брандт поднимал трубку, Кизель подошел к столу.
— Генерал! — прошептал Брандт, подмигнув Кизелю, и плотнее прижал к уху трубку.
Улыбки на его лице как не бывало. Он слушал и задумчиво кивал.
— Разумеется, герр генерал. Я тотчас отдам соответствующие распоряжения.
Полковник вернул на место трубку и повернулся к Кизелю:
— Огонь по всей линии фронта. Все необходимые резервы уже подняты по тревоге. Генерал считает, что такого скопления артиллерии у русских еще не было. Похоже, что это и есть то самое наступление.
Он повернул на телефоне рычаг и обменялся парой фраз с телефонистом.
— Ну вот, началось, — произнес он с нескрываемым раздражением. — Связь с фронтом уже оборвана.
— У нас есть радио, — напомнил ему Кизель.
Брандт кивнул.
— Связисты пытаются восстановить связь.
С этими словами Брандт сделал еще ряд звонков, после чего отошел в угол бункера, вынул бутылку киршвассера и наполнил два стакана.
— Похоже, вы сегодня изменили своим правилам, — произнес он. — Нам предстоит горячий денек, так что необходимо принять для поднятия духа.
Кизель кивнул. Оба выпили. Брандт со стуком поставил стакан на стол и посмотрел на часы.
— Двадцать минут четвертого, — произнес он. — Увертюра продлится как минимум два часа. Пришлите ко мне остальных офицеров.
Кизель вышел и вскоре вернулся с остальными сотрудниками штаба. Совещание длилось около часа.
Радиодонесения, поступавшие с линии огня, внушали все большую тревогу. Штрански сообщал, что из леса доносится рев моторов. Читая его донесение, Кизель покачал головой.
— Если Штрански при таком артобстреле способен услышать рев моторов, то это значит одно: что танки уже почти подошли к его блиндажу, — произнес он.
Вскоре, однако, с батальонами была восстановлена телефонная связь, и Брандт смог сказать несколько слов командирам. Он попытался успокоить их, в разговоре с каждым подчеркивая тот факт, что на помощь движется штурмовая группа. Увы, вскоре связь в очередной раз оборвалась. Связисты сообщили Брандту о том, что при попытке восстановить ее погибла большая часть его бойцов. Брандт распорядился оставить дальнейшие попытки. До начала наступления достаточно будет радиосвязи, сказал он. Все офицеры, за исключением Кизеля, вернулись в свои блиндажи. Постепенно начинало светать. Канонада громыхала все яростнее и, главное, все ближе и ближе. Брандт приподнял голову, прислушиваясь. Затем посмотрел на Кизеля — тот стоял возле двери и курил, спокойно глядя в окно.
— Интересно будет посмотреть на этот спектакль, — произнес полковник. — Что вы на это скажете?
Кизель улыбнулся:
— Даже не будь у меня соответствующего настроения, я бы в этом ни за что не признался. В девяноста девяти случаях из ста мужество — это не больше чем взаимная учтивость или чувство долга.
— А в оставшемся одном? — поинтересовался Брандт.
Кизель приоткрыл дверь и выбросил наружу окурок.
— Чистой воды безумие, — ответил он.
Было уже довольно светло, и им хорошо был виден крутой склон горы. Серое небо прочерчивали серебристые нити, звезды меркли буквально на глазах. За холмом с прежним остервенением продолжали грохотать пушки. Преисподняя, подумал Кизель, когда они медленно шагали вверх по склону. Они уже достигли гребня холма, когда, как по команде, застыли на месте. На востоке, сколько хватал глаз, извергался вулкан. Горизонт превратился в извивающегося дракона, который то припадал к земле, то вытягивался и перекручивался по всей своей длине, изрыгая желтое пламя, пыхая огнем и ни на минуту не затихая. В ущельях между синевато-черными горами все еще было темно, и туда сыпались потоки искр. Темные гребни гор резко выделялись на фоне полыхающего неба. А на западе, словно полузакрытый глаз циклопа, с неба смотрела луна. Брандт схватил Кизеля за плечо, и их взгляды встретились.
Они прошли короткое расстояние до окопа, вырытого еще несколько дней назад по приказу командира. Его предполагалось использовать как наблюдательный пост. Здесь имелось несколько укрытий со смотровыми щелями. В одной из таких землянок они нашли лейтенанта Шпаннагеля, наблюдателя второго артиллерийского батальона. Здесь же находился радиопередатчик. Судя по лицу Шпаннагеля, он был искренне рад неожиданным гостям. Поскольку в его распоряжении также имелся телефон, подсоединенный к полковому коммутатору, то Брандт позвонил во взвод связи и сообщил о своем местонахождении и распорядился, чтобы все звонки и устные сообщения перенаправлялись к нему на наблюдательный пункт. После этого он расспросил Шпаннагеля о сложившейся обстановке. По словам лейтенанта, пушки были готовы вести ответный огонь, радиосвязь работала бесперебойно, а боеприпасов хватало, чтобы удержать позиции от натиска русских войск.
Затем Брандт повернулся к подзорной трубе и внимательно изучил противоположный склон. Пока он занимался этим, Кизель вполголоса переговорил с Шпаннагелем. Несмотря на его показную бодрость, этот худощавый, милый лейтенантик явно нервничал — например, то и дело переминался с ноги на ногу.
— Будь у меня хотя бы половина тех боеприпасов, которые сейчас растрачивают русские, они бы у меня поплясали! — воскликнул он.
— Мне показалось, что вы только что сказали, что боеприпасов вам хватает, — упрекнул его Кизель.
— Да-да, именно так, но они понадобятся нам, когда русские пойдут в атаку. Пока иваны прячутся в лесу, их нет смысла тратить. Батальон оставил мне пятьсот снарядов. Вы не представляете, как быстро они расходуются.
— Что ж, вы правы. Сколько орудий, по вашим прикидкам, имеется на той стороне?
Шпаннагель пожал плечами:
— Трудно сказать. Я в батальоне с самого начала русской кампании, но еще ни разу не видел ничего подобного. Вы только послушайте! Только во время Первой мировой войны мы найдем примеры такого расточительства ресурсов.
— Это говорит о том, насколько серьезно воспринимают нас русские, — заметил Кизель. — Похоже, они отдают себе отчет, с кем в нашем лице имеют дело на Южном фронте.
— Верно, но это слабое утешение. Хотелось бы знать, что осталось от наших передовых линий.
Кизель озабоченно кивнул и посмотрел на часы.
— Это длится уже два часа. Похоже, они скоро задействуют бомбардировщики.