— Вот как, — без особого интереса откликнулся Штрански.
— Да, именно, — произнес Мейер. — Он был командиром батальона, когда полк дислоцировался в Пшибраме. В самом начале русской кампании Штайнер спас ему жизнь в одной сложной ситуации.
Штрански, которому не слишком хотелось выслушивать подобные откровения, затянулся сигаретой и снова посмотрел в сторону леса. Рассказ о каком-то командире взвода вызвал у него раздражение. Мейер превознес его едва ли не до небес, как какого-нибудь героя Дикого Запада из романа о ковбоях, подумал он, вроде тех, кто, не раздумывая, быстро нажимает на курок и всегда надеется на удачу. Штрански знал людей такого типа, грубых и заносчивых.
— Если вам верить, этот Штайнер — настоящий самородок, на все руки мастер, — саркастически заметил он.
— Я ничего не знаю о его талантах, — отозвался Мейер, — но, во всяком случае, он — отличный солдат.
— Я обычно осторожен в оценках людей, — холодно ответил Штрански. — Есть чисто человеческие достоинства, помимо солдатских, которые имеют ценность и которые следует принимать во внимание. Меня удивляет, что этот, как его?..
— Вы имеете в виду Штайнера?
— Да, его, Штайнера. Как я уже сказал, меня удивляет, что этот Штайнер при всех его выдающихся талантах всего лишь ефрейтор.
Мейер опешил. Штрански высказал вполне справедливый аргумент. Судя по тому, что ему известно о Штайнере, он воюет вот уже пять лет, но так и не продвинулся в чине. Должно же быть какое-то атому объяснение. Ничего, он когда-нибудь узнает о нем все.
Голос Штрански вернул его из раздумий в реальный мир. Командир батальона сложил руки на груди, насмешливо улыбнулся и спросил:
— Ну и?
Мейер отвел взгляд. Напыщенный осел этот Штрански, подумал он, однако вслух ответил другое:
— У меня не было времени, чтобы досконально разобраться в этом. Штайнер какое-то время отсутствовал в части, потому что получил ранение и был эвакуирован в тыл и вернулся в роту всего полгода назад, вскоре после того, как я получил назначение в батальон.
— Так он с тех пор командует взводом? — спросил Штрански.
— Нет. В ином случае я давно бы представил его к чину унтер-офицера. Две недели назад он был командиром отделения. Я доверил ему командование взводом после того, как унтер-офицер Граф был ранен при артиллерийском обстреле. С тех пор произошло так много событий, что у меня просто не было возможности похлопотать за него.
Штрански бросил окурок на землю и придавил его каблуком.
— Если ваш Штайнер сможет привести сюда взвод, то я повышу его в чине до полного унтер-офицера.
— Тогда будем считать, что повышение он уже получил.
— Вы очень самоуверенны, — съязвил Штрански.
Офицеры смерили друг друга испытующими взглядами. На их лицах читалось нескрываемое взаимное неудовольствие. «Почему я позволяю ему давить на меня? — подумал Мейер. — Он настолько высоко сидит в своем седле, что никогда не изволит нагнуться, чтобы посмотреть, какую траву щиплет его конь. Ефрейтор для него просто не существует, так же как и я». Мысль вызвала у Мейера раздражение, и его голос прозвучал резче, чем следовало:
— Я достаточно давно знаю Штайнера, чтобы ручаться за него.
Штрански удивленно поднял брови.
— Я не интересуюсь вашим мнением, герр Мейер, — отчеканил он. — Но я привык к тому, что подчиненные разговаривают со мной в другом тоне.
Мейер заметил, как на лице гауптмана появились белые пятна. На короткое мгновение он пожалел о собственной настойчивости. Со смешанным чувством тревоги и любопытства он ждал, что произойдет дальше. Но Штрански, похоже, взял себя в руки. Его лицо обрело прежний оттенок.
Не сказав больше ни слова, он повернулся и зашагал в сторону окопов. Мейер последовал за ним. Когда они приблизились к пулеметному гнезду, гауптман остановился. В этом месте окоп был расширен и представлял собой квадратной формы яму, прикрытую сверху несколькими досками. Пулеметчик повернул голову и неуверенно посмотрел на обоих офицеров. Мейер дружески кивнул ему:
— Что нового, Отт?
Пулеметчик вытянулся по стойке «смирно».
— Второй номер пулеметного расчета. Ничего нового не замечено!
Штрански смерил его строгим взглядом.
— Какова ваша задача? — спросил он.
Лицо пулеметчика покраснело. Он открыл было рот, чтобы ответить, но тут же вопрошающе посмотрел на Мейера.
— Он родом из баварских Альп, — пояснил Мейер. — До призыва в армию был пастухом в своей деревне.
— Понятно, — отозвался Штрански. Сменив официальный тон на обычный, он спросил: — Представляю себе, какое унылое это занятие. Это ведь так?
Отт смущенно улыбнулся и пару раз сглотнул.
— Никак нет, — наконец ответил он. При этом он не сводил глаз с Мейера, который одобряюще подмигнул ему.
— Так оно, получается, не такое скучное? — настаивал Штрански.
— Нет, — ответил Отт, энергично мотнув головой.
Штрански коротко улыбнулся.
— Увези этих людей с гор, и они начинают вести себя как рыба, вытащенная из воды, — сказал он, обращаясь к Мейеру. — И все-таки… — он заметил медали на груди Отта, — похоже, они умеют кусаться.
Отойдя от пулеметного гнезда, офицеры пошли дальше. На уставные приветствия солдат Штрански отвечал коротким небрежным кивком. Вскоре они приблизились к лейтенанту Гауссеру, командиру 1-й роты. Его юное лицо было бледным и осунувшимся от недостатка сна. Из-за жары он снял китель. Его зеленая рубашка намокла от пота, и Штрански неодобрительно посмотрел на него.
— В каком вы виде, лейтенант Гауссер? — строго осведомился он.
Лейтенант равнодушно пожал плечами.
— Мы обустраиваем блиндаж, герр гауптман, — ответил он. — Занимаемся тем, что называется подготовкой позиций к предстоящему бою, но нам так до сих пор и не оборудовали ротный командный пункт. — Гауссер повернулся к Мейеру: — А как там у вас дела?
— Не так плохо, как у вас. Здесь, по крайней мере, хотя бы есть блиндаж под наш командный пункт.
— Вам везет, — вздохнул Гауссер. — У них наверняка было достаточно времени для подготовки приличных позиций. Нам же наверняка придется тяжело, когда враг пойдет в наступление.
Штрански принялся разглядывать свои аккуратно обработанные ногти.
— Хорошие позиции, лейтенант Гауссер, — назидательно произнес он, — способствуют сведению потерь личного состава до минимума. Но вы не должны упускать из внимания тот факт, что успешное отражение натиска противника зависит главным образом от морального духа ваших подчиненных. При этом немаловажную роль играет внешний вид офицера.
Гауссер и Мейер обменялись понимающими взглядами.
— Надеюсь, вы позволите мне заметить, что моральный дух подчиненных предполагает некую разновидность физической оболочки, которая, согласно нашему опыту, с крайне повышенной чувствительностью реагирует на огневую мощь врага.
— Что вы хотите этим сказать? — надменно поинтересовался Штрански. Гауссер и Мейер снова обменялись взглядами. Иронические складки в уголках рта Гауссера исчезли, когда он самым серьезным тоном ответил:
— Если все фронтовики погибнут под вражеским огнем, то фраза о моральном духе станет лишь живописным штрихом, дополняющим боевую сводку.
Штрански бросил взгляд на Мейера. Заметив в его лице недовольство, он напрягся и произнес холодным тоном:
— Вероятность того, что хотя бы один пулемет из четырех уцелеет даже при самом интенсивном артиллерийском обстреле противника, гораздо выше, чем вы себе представляете. Но вам, возможно, не хватает опыта, чтобы судить о подобного рода делах. — Гауптман сделал паузу. — У вас еще появится возможность доказать силу вашего морального духа с этим последним пулеметом.
Гауссер, который тем временем успел натянуть китель, спокойно ответил гауптману:
— Если моя физическая оболочка уцелеет после обстрела, то мой моральный дух будет идеально отвечать вашим стандартам.
— Вы отличаетесь дерзостью, если не сказать большего, — оборвал его Штрански. Мейер торопливо приложил руку к губам, чтобы скрыть подергивание лицевых мышц. Прежде чем вежливо ответить командиру батальона, Гауссер нетерпеливо застегнул пуговицы кителя.
— Дерзость может быть хорошим качеством солдата. Она помогает ему не допустить переоценки противника.
Достойно он парировал, подумал Мейер. Штрански нахмурился еще больше и произнес едва ли не ледяным тоном:
— Дерзость также может привести к безответственной недооценке врага. Считать ее сильной чертой солдатского характера — значит проявлять наивный оптимизм, который не к лицу командиру роты.
Разговор достиг критической точки, и Гауссер, похоже, почувствовал это. Доводить дело до открытого конфликта не стоило.
— Это дает пищу для раздумий, — спокойно ответил он. — Признаюсь честно, после бессонной ночи и работы по обустройству блиндажа мне трудно сосредоточиться.
Штрански какое-то мгновение буравил его взглядом, после чего повернулся к Мейеру:
— Вы мне больше не нужны. Возвращайтесь в свою роту. — Показав жестом офицерам, что отпускает их, он быстро ушел прочь. Лейтенанты стояли молча до тех пор, пока тишину первым не нарушил Мейер.
— Должен признаться, что за последние минуты я просто влюбился в тебя, — произнес он.
— Такую хрень никогда не в говорят мужчинам, — ответил Гауссер, расстегивая пуговицы кителя. — Со всей присущей мне дерзостью я предположил бы, что давно нравлюсь тебе. — Он оттянул воротник рубашки. — Чертова жара. А ведь всего еще десять утра.
— Снимай китель, — посоветовал Мейер.
— Так и сделаю. Мой пот вряд ли укрепит моральный дух моих подчиненных.
Пока Гауссер снимал китель, Мейеру снова вспомнился 2-й взвод. Хотя лейтенант поручился за него в разговоре с гауптманом, он нисколько не обольщался относительно возможной судьбы Штайнера и его людей. Сегодня рано утром он около часа изучал карту и понял, что передвигаться по такой территории очень трудно. Чертов лес, подумал. Надо было все-таки взять взвод с собой. В суматохе отступления никто не вспомнил бы, что ему было приказано оставаться в арьергарде.