Кизель несколько мгновений смотрел на Брандта в упор. Правда, лицо его ничего при этом не выражало.
— Вы можете застрелиться, — наконец произнес он.
От адъютанта не скрылось, как на мгновение Брандт широко раскрыл глаза, однако, когда он ему ответил, голос его прозвучал на редкость спокойно:
— Эта мысль далеко не нова. Думаю, в один прекрасный день я возьму ее на заметку.
Было в лице полковника нечто такое, чего Кизель никогда прежде в нем не замечал, и это его не на шутку встревожило:
— Вы это серьезно?
— А как по-вашему?
— Но это не выход, — возразил ему Кизель.
Но Брандт лишь пожал плечами:
— Это не хуже и не лучше, чем что-то еще. Лишь, как бы это сказать, более окончательно.
— Это на первый взгляд, — произнес Кизель.
Брандт махнул рукой — мол, полноте.
— На последний, что и придает этой идее особую привлекательность. — Он наклонился через стол. — Послушайте меня внимательно, Кизель, — произнес он ровным, спокойным тоном. — У вас своя философия, а у меня своя. Недавно я как-то отметил, что между нами много общего. Но есть и нечто такое, что коренным образом отличает нас друг от друга, — и вы это тоже прекрасно знаете. Может, я завидую вам с вашими иллюзиями, но воспринимать их серьезно — увольте.
Тем временем солнечное пятно на ковре переместилось к потолку, где словно повисло в углу, постепенно уменьшаясь в размерах и тускнея. Кизель недвижимо сидел на своем стуле, правда, глаза его смотрели из-под полуопущенных век как никогда проницательно.
— Что вы имеете в виду под иллюзиями?
Брандт кивнул, словно ожидал этого вопроса.
— Ради всего святого, избавьте меня от ваших философствований. Поймите, Кизель, у меня тоже были иллюзии, но у них хотя бы имелись форма и содержание. Я перебрал немало вариантов, прежде чем остановил взгляд на военной форме. Это была самая большая причуда всей моей жизни, хотя в то время вы бы наверняка так не сказали. Впрочем, разве был у меня выбор? Было семейное дело — надеюсь, вам не нужно объяснять, что это такое, но его оказалось для меня недостаточно. А еще у меня были амбиции, я мечтал сделать карьеру. Ну и как, добился я своего или нет? — Брандт горько усмехнулся. — До генерала я так и не дослужился, но командир полка, признайтесь, тоже очень даже неплохо. Скажем так, — у меня просто не было времени пойти дальше.
Полковник умолк, затем резко поднялся с места и подошел к окну, где встал спиной к Кизелю, устремив взгляд на крыши домов.
— Вы можете воспринимать это лишь как эпизод, — негромко заметил Кизель.
Брандт выразительно покачал головой:
— Такие вещи — не эпизод. Это то, что олицетворяет всю мою жизнь. Высшая ступенька, на которой я мечтал остановиться, и я потратил пятьдесят два года на ее достижение.
Брандт обернулся, упершись ладонями в подоконник. Лицо его было несчастным, однако он улыбался:
— Пятьдесят два года. Я не знаю никого, кто в пятьдесят два начал бы все сначала. Даже если этот человек сжег за собой все мосты.
— Почему же. Есть примеры, — попробовал возразить Кизель, но Брандт его перебил:
— А вот этого не надо. Жить на подачки со стороны государства или пойти в монахи? Нет уж, увольте, это не для меня. Я сыт всем этим по горло, слышите? Сыт по горло.
Гневную тираду полковника прервал телефонный звонок Брандт подошел к столу и снял трубку. Кизель заметил, как он весь напрягся.
— Герр генерал…
Все четверо сидели молча вокруг стола. Шнуррбарт держал в руке потертый футляр для писем и машинально перебирал лежащие в нем листки. Единственное окно в комнате было занавешено куском брезента, чтобы на улицу не пробился ни единый луч света. Подрагивающее пламя свечи заставляло плясать на стене огромные тени. Время от времени снаружи доносилась пулеметная очередь.
— Что нам со всем этим делать? — спросил Шнуррбарт, поднимая голову.
— Можно отдать Фетчеру, — ответил Штайнер. Он с ногами сидел на столе и курил. — Дай взглянуть, — сказал он и протянул руку. Шнуррбарт вручил ему футляр; оттуда вывалилась фотография. Крюгер с интересом подался вперед.
— Это кто?
— Девушка, — ответил Штайнер, поднося фото ближе к свечке, чтобы лучше разглядеть девичье лицо в обрамлении тугих локонов и с застывшей на пухлых губах улыбкой.
— Хорошенькая, — прокомментировал Крюгер. — Интересно, что она будет делать, когда до нее дойдет весть.
— А что, по-твоему, она может сделать? — буркнул Шнуррбарт. — Купит себе черное платьишко посимпатичнее и через две недели забудет о нем.
Фабер укоризненно покачал головой:
— Так нехорошо говорить. Откуда тебе известно, как девушки воспринимают такое?
Штайнер перевернул фотоснимок и прочел написанные по-детски крупным почерком слова на обратной стороне:
— Моему дорогому Курту. Моника.
Как странно, однако, подумал Штайнер. Оказывается, его звали Курт.
— Эй, кто-нибудь из вас знал, что его звали Курт? — спросил он.
— Кого? — не понял Крюгер.
— Маага, кого же еще. Я, например, ни разу не слышал, чтобы кто-то хоть раз назвал его по имени.
— И я тоже не слышал, — признался Шнуррбарт. — А что, его так звали?
— Здесь так написано, — сказал Штайнер.
Крюгер почесал нос.
— Он никогда ничего такого не говорил. Моника. Интересное имя. Напоминает мне кое-кого.
Штайнер положил фотографию назад в футляр и повернулся к Фаберу:
— У тебя остались вещи Керна?
— Нет, они его уже забрали. Он должен быть сейчас в первой роте. Когда я туда ходил, Мааг был единственный, кто еще оставался лежать там.
— Вот гадство! — Шнуррбарт стряхнул с себя оцепенение. — Знаете, чего я никак не могу взять в толк?
Остальные вопросительно посмотрели на него.
— Почему это дело поручили не нам, а первой роте? — Он повернулся к Штайнеру: — Не иначе как ты заодно с Трибигом.
Штайнер нахмурился:
— Согласен, подозрительно. Готов поспорить, что здесь что-то неладно.
— Вот и у меня тоже такое подозрение, — поддакнул Крюгер. — Это ведь работа для смертников — подбирать раненых и убитых. Иваны только и делают, что поливают заводской двор из пулеметов.
— В любом случае атаку отменили, — заметил Шнуррбарт.
— Неужели? — спросил Крюгер и от удивления даже прекратил чесать голову.
— Все ясно как божий день, — ответил Шнуррбарт. — Если бы мы были должны снова идти в атаку, то какой смысл собирать мертвых? Мы ведь могли бы сделать эту работу после того, как заняли завод.
Довод показался убедительным.
— Будем надеяться, что ты прав, — произнес Крюгер. — Мне ой как не хотелось бы вновь туда бежать. Когда русские открыли огонь, я подумал: ну все, нам здесь придет конец.
Стоило ему вспомнить кошмарное бегство через заводской двор, когда вокруг свистели пули, как лицо его омрачилось. Впрочем, не только у него, но и у всех присутствующих.
— Но ведь это чистой воды безумие! — с горечью воскликнул Шнуррбарт. — Что ж, получили, и поделом. Погнали народ под пули, словно мы рабы. Что мешало нам зайти с другой стороны?
— Их стратегия выше нашего разумения, — отозвался Штайнер и погасил сигарету. Он уже было приготовился встать, но в этот момент дверь распахнулась и на пороге вырос Трибиг. Не поднимаясь с мест, все уставились в его сторону. Лейтенант повернулся к Штайнеру:
— Сколько человек у вас осталось?
Штайнер окинул его презрительным взглядом.
— Еще не считал, — буркнул он в ответ.
— Тогда немедленно сосчитайте. Пойдете в атаку через пять минут. С ударным отрядом. Заходите с юга. Как только окажетесь внутри завода, выпустите зеленую ракету. Это сигнал для меня, что можно следовать за вами с остальной ротой. Приказ командира батальона.
В комнате воцарилось молчание. Трибиг смотрел на каменные лица солдат. Не дождавшись ответа, он пожал плечами.
— Приказ батальонного командира, — повторил он уже чуть мягче и, с минуту поколебавшись, добавил: — Да, чуть не забыл. Вы должны сорвать красный флаг и принести его командиру. Он ему очень нужен.
— Чтобы вытереть им задницу? — громко спросил Шнуррбарт.
Трибиг обернулся:
— Что вы себе позволяете? Немедленно встать, когда с вами разговаривает старший по званию!
Услышав последние слова лейтенанта, Штайнер демонстративно положил на стол ноги и закурил.
— Только не надо изображать перед нами начальника, — произнес он, не вынимая изо рта сигареты. — К тому же я бы тебе посоветовал лишний раз не действовать Шнуррбарту на нервы. После того как его в последний раз ранило в голову, он имеет привычку без разбору стрелять в первого встречного. Не забывай, что на заводском дворе он окажется раньше тебя.
— А это здесь при чем? — огрызнулся Трибиг.
Штайнер сочувственно покачал головой и посмотрел на Шнуррбарта. Тот был готов на месте испепелить лейтенанта презрительным взглядом.
— Все очень просто, — пояснил Шнуррбарт. — Если мы окажемся на заводе раньше вас, вы, соответственно, будете там после нас, и кто поручится, что шальная пуля не встретит вас в темноте.
Услышав такие речи, Трибиг побледнел. Штайнер языком передвинул сигарету из одного уголка рта в другой. Трибиг смотрел на него, не веря собственным ушам. Штайнер впервые говорил с ним подобным тоном в присутствии подчиненных. Нужно в срочном порядке что-то сделать, чтобы не растерять остатки собственного достоинства, подумал Трибиг. Однако страх перед Штайнером перевешивал все остальные эмоции, и в результате Трибиг выбрал не самый удачный способ восстановить свой авторитет в глазах остальных солдат.
— Ваши слова я доведу до сведения командира. Это я вам обещаю.
Голос его дрожал, и со стороны могло показаться, что лейтенант вот-вот расплачется.
Штайнер презрительно посмотрел на него.
— Не понимаю, какая тебе будет от этого польза, — произнес он. — Или ты думаешь, что найдется кто-нибудь, кто подтвердит твои обвинения?
Штайнер повернулся к Крюгеру:
— О чем мы здесь говорили?