Что-что, а это известие явилось для Трибига полной неожиданностью. Несколько секунд он сидел, открыв рот. То, что он услышал, мгновенно затмило все унижения, которые ему приходилось терпеть от командира батальона. От одной только мысли о том, что он может снова оказаться во Франции, голова у него пошла кругом, как у пьяного.
— Вы даже не представляете, как я был бы вам за это благодарен, — наконец пролепетал он.
Штрански снисходительно кивнул:
— У вас будет возможность продемонстрировать мне свою благодарность — причем очень скоро.
В следующее мгновение голос гауптмана изменился — теперь он звенел сталью:
— Освободите меня от этого мерзкого типа Штайнера, и я гарантирую вам, что вы вернетесь с войны живым. Он же не должен вернуться, даже если для этого вам придется убить его собственными руками. Я должен знать, что он мертв, мертв, мертв!
Лицо Штрански было искажено злостью. Трибиг даже отшатнулся в ужасе — таким он его еще ни разу не видел.
— Я сделаю все, что в моих силах, — поспешил он заверить своего начальника.
Но Штрански яростно затряс головой:
— Все, что в ваших силах, меня не устраивает. Я жду от вас большего. Вы не должны останавливаться ни перед чем, и чем больше в вас будет дерзости, тем выше я оценю то, что вы сделаете. Но только помните — если, не дай боже, эта история всплывет, я не смогу покрывать вас.
Трибиг задумался. Он был далеко не в восторге от того, что вся ответственность ложится на его плечи. Чем дальше лейтенант об этом думал, тем больше ему становилось не по себе. Увы, Штрански не дал ему времени все как следует взвесить.
— У вас нет причин для беспокойства, — сказал гауптман. Он встал со своего места и, подойдя к лейтенанту, по-отечески положил ему на плечо руку: — Более того, я готов существенно облегчить вам задачу — насколько это в моей власти. Как только вы окажетесь на заводе, возможностей у вас будет не один десяток. Какую из них вы используете, зависит от вас. — В голосе Штрански появились вкрадчивые нотки. — В любом случае, уж если выбирать из двух зол, то меньшее. Мне из надежных источников известно, что всех, кто удерживает этот плацдарм, уже списали в число потерь. Никакой эвакуации не планируется, потому что в ближайшие две недели Крым превратится в мешок с перевязанной горловиной. Русские уже вышли на подступы к Перекопу. И всех, кто сейчас находится южнее Перекопа, постигнет судьба 6-й армии. Вы бы хотели там оказаться?
— Откуда вам это известно? — пролепетал Трибиг побелевшими от страха губами.
— Известно. Один из моих родственников служит при Верховном штабе. Но прежде чем это произойдет, я уже буду на пути во Францию. Франция… — Штрански похлопал Трибига по плечу. — Вы хотя бы знаете, что это значит? Это значит жизнь, Трибиг, будь то Биарриц, или Арашон, или Мон-де-Марсан, или Париж. Подумайте сами. Париж — Нотр-Дам, Елисейские поля, Монмартр… Неужели вы еще раздумываете?
Трибиг посмотрел на раскрасневшееся лицо гауптмана, искаженное едва ли не истерическим экстазом, и сглотнул застрявший в горле комок. Еще несколько секунд, и последние сомнения оставили его. Когда же Штрански принялся расписывать, какая судьба ожидает Трибига, останься тот на плацдарме, лейтенант прикрыл ладонями уши и вскочил на ноги.
— Нет, только не это! — крикнул он и зажмурился.
Штрански довольно наблюдал за его реакцией.
— У вас нет выбора, — спокойно произнес он. — Либо бесславно сгинуть где-нибудь в Сибири, либо пить шампанское во Франции. Что вы предпочитаете?
— Штайнер не вернется, — еле слышно пролепетал Трибиг. — Я полагаюсь на ваше слово, герр гауптман, и надеюсь, что вы возьмете меня с собой во Францию. Но могу я задать вам один вопрос?
— Это какой же?
Их взгляды встретились.
— Почему это для вас так важно? — осмелился наконец Трибиг. — Если вас через несколько дней здесь не будет, какая вам разница, что произойдет со Штайнером?
Возникла короткая пауза. Штрански подошел к окну и задумчиво посмотрел во двор.
— Что будет со Штайнером, — наконец подал он голос, — куда более важно для меня, чем то, выиграем мы или проиграем войну. Но вам все равно этого не понять. Это мое личное дело, Трибиг. А теперь ступайте, иначе опоздаете. И не забывайте постоянно держать меня в курсе событий, для этого у вас есть радиопередатчик.
Штрански подождал, пока Трибиг закроет за собой дверь. Затем снял телефонную трубку и связался с командиром взвода связи. Сообщений от других рот пока не поступало — ни по радио, ни по телефону. Гауптман закусил губу и положил на место трубку. До чего же все опротивело, подумал он.
С того самого момента, когда в тот роковой вечер Трибиг вернулся из штаба полка, гауптмана не оставляло чувство, что он сидит на жерле вулкана. Угроза со стороны командира полка была предельно ясна, и Штрански в течение последующих недель не решился тронуть Штайнера даже пальцем. Ощущение собственного бессилия подчас становилось невыносимым. Ему не оставалось ничего другого, как затаиться и ждать, и вот теперь, похоже, судьбоносный момент наступил. Два метра под землей — вот где место этому Штайнеру. И как только счеты с этим мерзавцем будут наконец сведены, размышлял Штрански, можно со спокойной душой покинуть Восточный фронт, и бог с ним, с Железным крестом. В конце концов, кто, как не Штайнер, виноват в том, что он до сих пор его не получил?
Штрански был настолько погружен в свои невеселые мысли, что даже не сразу услышал телефонный звонок. Услышав его, вздрогнул. Он снял трубку. На том конце провода был Кизель, и гауптман тотчас встревожился. Он внимательно выслушал слова адъютанта полковника Брандта, и лицо его сделалось белым как мел. Что там говорит Кизель? Немедленно отозвать атакующих. Держать оборону, где бы ни проходила ее линия. Ждать дальнейших распоряжений. И, наконец, вопрос:
— Трибиг уже выступил?
— Н-н-нет, — заикаясь, выдавил из себя Штрански. — То есть…
Он умолк и принялся судорожно соображать.
— Не понял, — голос Кизеля был холоден как лед.
— Сейчас уточню, — спешно поправился Штрански. — Одну минутку.
Он положил трубку на стол и огромными шагами бросился из комнаты в коридор, а оттуда в другую комнату, с окнами на улицу. Выглянув наружу, он увидел нескольких солдат, правда, в темноте было невозможно понять, кто это такие. Затем до него донесся голос Трибига — лейтенант отдавал распоряжения. Штрански открыл было рот, чтобы крикнуть, однако тотчас сжал губы и принялся с каменным лицом наблюдать, как рота пришла в движение. Вот она строем прошла по улице и в считаные секунды скрылась из вида. Штрански провел рукой по лицу — оно было влажным от пота — и поспешил к себе на командный пункт.
— Атака уже началась, — невозмутимо произнес он, беря со стола трубку. — Теперь я не могу ее остановить.
Кизель обменялся с невидимым собеседником парой фраз, после чего вновь обратился к гауптману:
— Значит, ваши солдаты наступают?
— Я пока не располагаю точной информацией. Как только мне станут известны подробности, я немедленно поставлю вас в известность.
— Именно этого и ждет от вас командир полка. Какие донесения поступают от других ваших рот?
— В последние полчаса мне не поступало никаких донесений, — ответил Штрански. — Думаю, что вестовые уже в пути. В последнем рапорте говорилось, что третья рота почти вплотную подошла к морю, в то время как первая рота практически не сдвинулась с места и по-прежнему ведет уличные бои.
— Отлично, герр Штрански. Убедитесь лично, чтобы приказ командира полка был доведен до всех ваших рот. Для нас самое главное, чтобы они установили между собой контакт как на левом, так и правом фланге. Если окажется, что завод невозможно взять, отведите вашу вторую роту назад на улицу и сообщите нам.
Штрански положил трубку. Ему показалось, будто где-то недалеко прогремели винтовочные выстрелы. Гауптман бросился к окну. Нет, он не ошибся.
— Это на заводе, — пробормотал он себе под нос. — Атака началась.
Прошло как минимум минуты три, когда Штайнер услышал негромкий хлопок — такой обычно сопровождает выстрел сигнальной ракеты. Не открывая глаз, он выждал необходимое время. Затем, когда заводской двор вновь погрузился во тьму, он осторожно выбрался из воронки. Внезапно, хотя до решающего момента остались считаные секунды, от его возбуждения не осталось и следа. Он полз вперед, преодолевая сантиметр за сантиметром, в направлении темной заводской стены, и все его чувства были обострены до предела. Взгляд Штайнера был прикован к окну, из которого, по его прикидкам, русские вели пулеметный огонь.
До стены оставалось лишь десять шагов, когда воздух огласился пронзительным кличем — столь неожиданным, что Штайнер припал к земле и застыл в неподвижности. Затем кто-то что-то быстро проговорил, и не успел Штайнер прийти в себя от своего первоначального страха, как заводской двор залил безжалостный свет сигнальной ракеты, прочертившей на черном небе огненный след. Одновременно с ракетой заговорил пулемет. Мимо с пронзительным свистом проносились смертоносные пули, взрывая вокруг сухую, песчаную почву. Скуля и всхлипывая, они пронзали воздух над головой Штайнера, и вскоре тот стряхнул с себя оцепенение. Прежде чем его настиг пулеметный огонь, который вел невидимый пулеметчик, Штайнер, в несколько прыжков преодолев оставшиеся метры, налетел на каменную стену и, вложив в свой бросок накопившееся отчаяние, швырнул в узкий зияющий провал окна у себя над головой связку из десяти ручных гранат. После этого он распластался на земле, стянул через голову автоматный ремень и принялся ждать. Вражеский пулеметчик, словно обезумев от ярости, поливал заводской двор свинцовым дождем пуль. Судя по всему, он засел в одном из окон чуть западнее. Над головой Штайнера раздалась несколько оглушительных выкриков — казалось, будто эти громогласные голоса прокатились по всему заводскому корпусу. От волнения Штайнер искусал себе до крови губы. Его уже начало мучить подозрение, что он не до конца дернул запал, когда заводское здание изнутри потряс грохот, словно содрогнулась и рухнула крыша.