— Но они дороги!
— Не очень и легко отбиваются через сильную экономию в содержании. Людей-то в них мало…
Николай Павлович потупился, думая.
— А где Чернышов? — вдруг спросил он.
— Государь, — несколько удивился Дубельт. — Вы ведь его сами в Финляндию отправили.
— Я⁈
— Да. — хором произнес и Орлов, и Дубельт. — Мы ведь хотели селить резервистов многих полков в городах Польши и Финляндии, а с этим возникли проблемы. Вы и отправился лично на все взглянуть.
— А… совсем из головы вылетело. А он что думает по этому поводу? Вы спрашивали?
— Ему все равно.
— Как все равно?
— Он сказал, что ему есть чем заняться, а это чтобы мы сами решали. По всей видимости, Александр Иванович в бешенстве из-за того, что граф Толстой нам написал, а не по военному ведомству…
Император лишь покачал головой. Ловко его старый друг отмахнулся от проблемы. Может, и ему так же?
— А вы чего об этом графе хлопочете⁈ — рявкнул Николай Павлович. — Вы кому служите? Мне или ему⁈
— Вам, Государь! — щелкнув каблуками, доложись оба.
— Вот и смотрите у меня! А теперь, кругом! Шагом марш! И чтобы я больше не слышал от вас про Толстого. Сегодня…
Они вышли.
Император же перекрестился на образа, попросив прощение за малодушие. Поцеловал крестик. И сел за стол.
Громко тикали часы.
Не хотелось ничего. Вообще. Вся та каша, которую завертели вокруг него, императора раздражала чрезвычайно. Он уже пожалел, что поддался на уговоры и позволил сжечь английское посольство.
Еще год назад ему такое даже в голову не пришло бы.
А теперь — вот.
Понятное дело, что он не приказывал, а просто закрыл глаза. Но все равно. Нечистоплотно это все. Грязно. Слишком грязно. И оттого, на его душе было противно, мерзко, нечисто. А исповедаться опасался. После тех документов, которые компрометировали Меншикова и массу других людей, в том числе часть высокопоставленных священников, он боялся доверять хоть кому-то.
Такая измена!
Такое предательство!
И не наказать никого по существу. Максимум — в отставку отправить. Слишком уж они были крепко завязаны на банк HoopCo. а также торговлю с Великобританией. Как же тяжко…
Николай Павлович вздохнул и, взяв колокольчик, позвонил в него.
Тут же заглянул услужливый секретарь.
— Леонтий Васильевич и Алексей Федорович ушли?
— Так точно, Ваше императорское величество.
— И как выглядели?
— Встревоженными и подавленными.
— Пошли за ними.
— Слушаюсь!
— И Клеймихеля.
— Ваше императорское величество? — растерянно произнес секретарь.
— Ах да… — буркнул Николай I, словно укусив лимон.
Этого услужливого и исполнительного человека он сам же и велел снять с должности в числе самых первых. Сразу после того, как было принято решение по Меншикову.
И Петр Андреевич бы последовал за Александром Сергеевичем на Соловки для богомолья. Очень уж он отличился. Включая прямой саботаж. Но дети[4]… Дубельт предлагал самого Петра «отправить на богомолье», а супруге его пожаловать что-то из имущества покойного Меншикова. На прокорм.
Однако император не решился.
Просто отправил его в отставку с распоряжением жить в их имении под Белгородом. Сообразил, мерзавец, за что получил. По лицу было видно. Сразу такая гамма чувств. Однако взял себя в руки и с удивительной решительностью выполнил порученное. Видимо, рассчитывая на то, что Николая Павловича спустя некоторое время отпустит…
— Ваше императорское величество? — снова растерянно произнес секретарь. — Так кого мне позвать?
— Знаешь… а не спешите. Пошлите поглядеть, уехал ли Леонтий Васильевич. И если он еще во дворце или подле него — верните. Но так, чтобы граф Орлов сего не видел.
— А если уехал уже?
— Тогда просто принесите мне чашечку кофе. Вы ее в любом случае принесите.
— Слушаю.
— Ступайте.
Секретарь выскользнул из кабинета, а император пододвинул к себе папку с материалами, подготовленными Дубельтом. И начал их просматривать. Впервые столкнувшись с почерком Толстого.
Он очень бросался в глаза.
Простой. Твердый. Практически совершенно лишенный украшений. И оттого удивительно легко читаемый. И сами надписи с пояснениями лаконичные, порой даже излишне. Много сокращений. Формулы.
В расчеты Николай не вникал.
Попытался и сразу отбросил это дело, понимая, что плывет и путается. Едва ли ученик Лобачевского смог бы напортачить в таких делах. Поэтому Николай Павлович читал только словесные описания и выводы. Смотрел чертежи и эскизы со схемами. Довольно дельные…
Секретарь тихо внес кофе.
Свежий.
Ароматный.
И удалился, не говоря ни слова…
Прошло четверть часа.
Император поднял последний лист в папке и посмотрел на обратной стороне. Ничего. И с некоторым сожалением положил его обратно. Поймав себя на чувстве, что ему нравится манера изложения материалов графом.
Просто.
Понятно.
Доходчиво.
Никаких заумных формулировок и красивых словес. И главное, в самом повествовании все только по делу…
Раздался стук в дверь.
— Ваше императорское величество, — тихо произнес секретарь. — Леонтий Васильевич вас ожидает, как вы и просили.
— Посылал все ж таки за ним? — улыбнулся Николай.
— Виноват.
— Ну тогда зови. И принеси еще кофия…
[1] 20 дюймов это 508 мм.
[2] 100 пудов это 1638 кг или 1,638 тонн.
[3] Башня Мартелло появились еще в Средние века, но популярными стали на рубеже XVIII-XIX веков из-за того, что их высоко оценили англичане, а потом и американцы. Представляли собой толстостенные каменные башни в два-четыре яруса, на крыше которых располагалось орудие большого калибра с круговым обстрелом. Вход находился либо сильно выше уровня земли, либо вообще через перекидную лестницу сверху. Представляли собой по настоящему крепкие орешки для артиллерии и пехотного штурма, стоя при этом довольно скромно.
[4] Здесь автор, несмотря на определенную мутность позиции, склоняется к мнению о том, что Петр Андреевич Клейнмихель усыновлял детей, которых рожала Варвара Нелидова (сестра свояка Петра во втором браке, с 1832 года). Тем более что первый брак, по слухам, распался из-за импотенции Клейнмихеля. История там мутная и неоднозначная, однако, в целом все выглядит с усыновлениями достаточно складно. Особенно учитывая тот факт, что Клейнмихель был ставленником Аракчеева, которого Николай I на дух не переносил и до 1833 года (начала вероятной любовной связи Николая I с Варварой Нелидовой) относился к Клейнмихелю довольно раздраженно.
Часть 2Глава 7
1846, август, 29. Где-то на Кавказской линии
— Зелёною весной, под старою сосной с любимою Ванюша прощается… — начал запевала.
Эта песня из «Иван Васильевич меняет профессию» пришлась по вкусу всему полку. Немного шутливая, даже в чем-то острая, но в остальном веселенькая и бодренькая. Так что вошла в обиход.
В чем ее шаловливость?
В удачном моменте.
Дело в том, что былой конфликт великой княжны Марии Николаевны со Львом Николаевичем дошел и сюда. Пусть и с опозданием, зато с массой пикантных подробностей. Так, например, изящное нижнее белье для утех граф великой княгине не продал, а подарил. И ее посадили «в светелку куковать» из-за любви к Толстому. В общем, в глазах и полковника, и иных офицеров многое прояснилось в фигуре графа. И они для себя приняли версию, что его сюда сослали в наказание за слишком дерзкую любовь. Считай романтический герой!
Льву от этого легче не стало.
Очень уж живо он представлял себе реакцию императора. Однако и открещиваться не стал. Даже песенку вспомнил, в которой Маруся рыдает по суженному, ушедшему на войну…
— Вы очень смелый и дерзкий человек, — заявил ему полковник, когда первый раз прочитал слова этой песни. — Но мне это нравится.
— Разве в этой песни есть какая-то крамола? Она же о любви. Отчего бы полку не спеть о любви?
— Экий вы проказник… — оскалился он.
Запрещать ее не стал, хоть и согласия никакого не дал на исполнение. Оставив этот вопрос в поле неопределенности. Все же шефом полка являлся муж сестры этой особы, да и сама Мария Николаевна была дамой замужней, хоть, как болтали злые языки, супруг ее в делах интимный считался совершенно безобидным. Отчего она по рукам и гуляла. Ну или не совсем по рукам. Но все равно — неприятные коллизии могли возникнуть, даже если это все слухи. Вот соломку он и подстелил…
Тем временем эскадрон Петрова вышел из Чир-Юртовское укрепления и направился в сторону имамата. То есть, за линию. Это был очередная прогулка для демонстрации силы.
Первая для эскадрона после того майского боя.
Только-только удалось всех, кого можно подлечить и доукомплектовать. Лошадьми в первую голову. Очень уж их много побило в той перестрелке. Ну и перевооружиться, пользуясь моментом. Ведь сначала наместник на Кавказе это сделать разрешил, а потом и сам император, немало удивив весь региональный офицерский корпус.
Лев же…
Положа руку на сердце, он не знал и не мог даже представить себе, как разрешится этот вопрос с оружием. Однако сразу после возвращения из того похода, в мае, направил письма и в Казань, и в Нижний Новгород с массой запросов. Так что к моменту прихода августейшего дозволения у него все что требовалось уже имелось под рукой.
Прежде всего — нарезные, казнозарядные карабины. Те самые Jenks, переделанные Кристианом Шарпсом. Полторы сотни. Чего хватало и для вооружения эскадрона, и для учебных целей, и для некоторого резервирования.
К ним приехало две сотни револьверов.
Упрощенных.
Без откидного быстросменного барабана и самовзвода.
Чтобы быстрее изготавливать.
Ради чего Игнат даже поковку стволов разместил у других мастеров. Сам же эти заготовки принимал и обрабатывал: термически, химически и механически. Из-за чего получилось на совершенно крошечном предприятии ТАКОЙ объем выдать.