В теории бы ему мог помочь Кристиану Шарпсу, но на практике, судя по письму, тот, наоборот, отнимал время. Так как, пока строили уже ему маленький заводик, крепко занялся своим карабином. Формально-то они со Львом его еще зимой проговорили, практически готовый к тому времени. Однако слова словами, а дела делами. И он его к августу уже не только изготовил, но и обстрелял, обещая под конец навигации прислать два-три десятка в полк на испытания.
Из Казани дядюшка выслал пеммикана.
Много.
Лев Николаевич еще в декабре минувшего года поручил его «наделать побольше». Чуя, что ничего интереснее сухарей у них не будет. В походах. Если не ходить с нормальными обозами, что для гор весьма затруднительно. На будущий же год дядюшка обещался решить вопрос и с кое-чем иным, включая медово-ореховые пастилки.
А к специальной походной еде еще и одежду теплую выслал. На всех в эскадроне. В первую очередь вязанные «балаклавы», которые позволяли и головной убор уставной носить, и шею нормально закрывать от ветра. Их Лев еще в декабре описал и даже проследил, чтобы служанка под его присмотром одну изготовила.
В мае же он послал дядюшки в письмах описания нового походного снаряжения. Так как имевшееся совершенно никуда не годилось. В понимании Льва, разумеется…
Кроме того, граф и сам немало времени потратил на то, чтобы здесь, на местах, кое-что изготовить. Например, разного рода шашки[1]. Не те, которыми машут и рубят, а взрывающиеся с разными интересными эффектами. В конце концов, их этому учили на заре его карьеры, и кое-что он еще помнил…
И вот — выезд.
Лев уже руководил не арьергардом, а авангардом, что сделало его фактически старшим обер-офицером после командира эскадрона. Петров высоко оценил его поведение в том бою, а потому поставил командовать на самый ответственный участок.
Погода стояла «дивная».
Все плавилось.
А по спине и ногам то и дело стекали ручейки пота.
Несмотря на это, выдвинувшись метров на сто вперед перед основной колонной, гордо ехала передовая застава, представляющая главные силы Толстого. Люди специально старались выглядеть как можно более горделиво и пафосно, следуя просьбе графа. Пыжась просто. И вводя в заблуждения наблюдателей. Еще дальше на аналогичном удалении располагался передовой дозор из трех всадников.
Все ехали словно на параде.
Но у каждого оружие было заряжено и глаза, как Лев и учил, осторожно шарили по округе, высматривая потенциальные опасности. Сообщая о них не словами, а жестами. Чтобы не кричать.
Сам же граф поглядывал в зрительную трубу, просматривая наиболее проблемные участки. Очень не хватало биноклей. Желательно с рисками дальномера, но при отсутствии гербовой, приходилось обходиться наждачкой…
— Как у нас обстановка? — нагнав Толстого, поинтересовался ротмистр[2].
— Нас ведут. Как минимум две группы. Вон там и там.
— Не вижу. Впрочем, неважно. Давно?
— Мне кажется, что от самого укрепления. Но заметил не сразу. Где-то через полчаса после выхода. Поначалу они не двигались.
— Думаешь, засада?
— Думаю, что в прошлый раз все было не случайно. Кто знал маршрут?
— Да мы перед выходом жребий тянули, по какой дороге и куда идти!
— Кто? — с нажимом повторил свой вопрос Лев.
— Все ротмистры и штаб-офицеры.
— А писари и прочие?
— Ну и они. Кроме офицеров в помещении было еще человек пять.
— И голубь полетел.
— Что, простите?
— Я в этот раз приказал всем своим внимательно за небом следить. Через несколько минут после того, как вы вышли от полковника, над укреплением видели голубя. Может быть, это и совпадение, но… я в это не верю.
Ротмистр нахмурился.
— Сейчас я могу их понять, — чуть помедлив, ответил Виктор Александрович. — Мы самый первоклассно вооруженный эскадрон в империи. И наше уничтожение станет оплеухой Государю. Но в тот раз… Зачем?
— Видимо, я навлек на вас беду.
— Вы?
— Весь этот имамат прокси Великобритании. Горцы об этом в основном не знают, но воюют они здесь не за свои интересы, а за Лондон и на деньги Лондона. А я, судя по всему, слишком сильно засветился. Новая технология производства селитры, которая в скором времени закроет России всякую потребность в ее импорте. Теперь еще и оружие.
— Вы думаете, что дело в вас?
— Если связывать тот случай и этот, то да. Просто выставили ценник за мою голову и все. Мне кажется, что самым разумным будет вернуться. Нас явно ведут и будут пытаться уничтожить. Сведений о накоплении каких-то значимых сил горцев в этих краях у нас нет. Но сами понимаете — это не аргумент. Две-три тысячи они всегда собрать могут.
— И как мы дальше жить будем? — холодно спросил ротмистр.
— Тогда будьте начеку и велите всем зарядить оружие. Неизвестно, нападут на нас сегодня или станут загонять. Но подстраховаться стоит…
— Ваше императорское высочество, — присела в натуральном книксене[3] Анна Евграфовна Шипова. — Рада вас видеть.
— Не лги мне, — фыркнула Мария Николаевна.
— Вы помогли урегулировать конфликт со Львом Николаевичем. Я, признаться, не знала, как и разрешить эту трудность. И премного вам благодарна за это.
— А вы пробовали ему заплатить?
— Что?
— Я слышала присказку нашего пошляка на эту тему, но все же. Мой брат уладил все достаточно просто — дал ему денег. Вернув ваш долг и небольшой довесок сверху.
— Банально.
— Вы столько с ним имели дело… неужели вам это в голову не пришло?
— Признаюсь, нет. Мне казалось, что Лев готов вкладываться в репутацию.
— Вашу репутацию? — усмехнулся Мария Николаевна. — Он от вашей затеи не выигрывал ни-че-го. — по слогам произнесла она последнее слово.
— А что за присказка? — попыталась снять растущее напряжение Анна. — Я с ним давно не общалась и не очень понимаю, о чем речь.
— Брат рассказал. Представьте. Дом терпимости. Утро. Молодой офицер одевается и собирается уходить. И тут девица ему заявляет: «Поручик! А как же деньги?», на что этот лихо молодец ей отвечает: «Гусары денег не берут!» и уходит.
— Оу…
— Озорник Лёва, озорник. Надо будет его выписать в столицу. Представляете, какими красками наша светская жизнь заиграет?
— Мария Николаевна, — с легким ужасом произнесла Анна Евграфовна, — боюсь, что вы не понимаете, с каким чудовищем имеете дело. Его ведь даже на дуэли сейчас пристрелить не получится. А уж он, будьте уверены, побьет многих.
— Не будьте такой букой! — хохотнула герцогиня Лейхтенбергская. — Вы даже представить себе не можете, как я устала от этих правильных лиц. Синяк или выбитые зубы придали бы им хоть немного жизни.
— А если он обернет свою язвительность против вас?
— Уже обернул.
— Да⁈ Серьезно⁈ — ахнула графиня.
— Мне донесли, что у нижегородских драгун появилась новая полковая песня. Там некая Маруся провожает своего возлюбленного на войну, и слезы льет… хм… прямо на его копье.
— О, Боже! — ахнула Анна Евграфовна. — Каков нахал!
— Какая самоуверенность! — хохотнула Мария Николаевна.
— Государь уже знает?
— Я беседовала с Дубельтом, Орловым и Чернышевым. Решили это сглаживать. Наш милый мальчик определенно обижен и имеет все основания злиться. Кроме того, мой брат опасается, чтобы он не покинул страну, оставив и службу, и дела. Отец же… для него такие намеки совершенно неприемлемы.
— Может, и неплохо стало бы?
— Лев, несмотря на колючесть, очень деятелен и толков. Чернышов поначалу пришел в бешенство оттого, что наш милый мальчик обратился к папе в обход него. Но теперь наоборот — сменил гнев на милость.
— Отчего же?
— Наш проказник выдумал там какую-то дорогу, которая очень сильно может что-то поменять на Кавказе. Не вникала в суть вопроса. Однако и Чернышов, и папа с ней сейчас много возятся. И, говорят, светлейший князь Воронцов, наш наместник на Кавказе, изрядно возбудился.
— Разрешение травли Лобачевского, — загнула Анна Евграфовна пальчик. — Остановка великого пожара в Казани с помощью артиллерии. — загнула она второй пальчик. — Начало производство селитры по какой-то новой методе. Выдумка лифчиков, прокладок и ладных кондомов. Теперь еще и дорога. Не много ли для его лет?
— Вы забыли еще оружие. — улыбнулась великая княжна. — Он так что-то сотворил, хотя я и не понимают. И он уже успел отличиться на Кавказе. Как мне сказал братец — на Георгия, но ему дали поручика и Анну.
— Ого! Наш пострел везде поспел!
— Меня смущает то, что при таком ворохе успехов у него только Станислав третьей степени, «клюква»[4] и чин драгунского поручика… даже не гвардейца. Никто его по-настоящему не оценил.
— Перстень еще кабинетный, самый простой.
— Едва ли он его греет. По словам брата, этот юноша совершенно прохладен ко всем этим безделушкам, словно особа королевских кровей. Воспринимает как само собой разумеющиеся.
— Тогда чего вы переживаете, Мария Николаевна?
— Мальчик может быть очень полезен. ОЧЕНЬ. — с какой-то странной тональностью произнесла она. — И я очень не хочу, чтобы он психанул или подумал, что мы его травим и принижаем. Его слабое место — самолюбие и амбиции. В чем-то даже болезненные.
— Чины?
— Едва ли. Он жаждет претворять в жизнь свои грандиозные планы. Чрезвычайно честолюбивые амбиции, совершенно прагматического толка. И мыслит очень масштабно. Мой брат, признаюсь, очарован тем размахом, который видит в нем.
— Хватка у Льва крепче, чем у Аракчеева.
— Под стать имени? — усмехнулась великая княгиня, которую откровенно забавляли эти попытки графини Шиповой очернить Льва Николаевича.
— Мне кажется, вам его выходки нравятся. — осторожно произнесла она.
— В них есть своя острота.
— Пожалуй, — демонстративно потупилась Анна Евграфовна, которую этот интерес и даже определенное восхищение Львом раздражало и возмущало. Однако спорить с дочерью императора, да еще хозяйкой ее салона далее не решилась.