И словно ставя точку в его сомнениях, ударили эти русские гаубицы, то есть «единороги». Полупудовые. Всадив дальнюю картечь в изрядно «помявшиеся» из-за быстрого марша ряды американской пехоты. Благо, что дистанция выглядела подходящей.
— В атаку! — заорал генерал, понимая, что отступление или промедление сейчас, означает разгром.
И американские солдаты двинулись вперед.
Русская пехота спокойно стояла и ждала, пока те приближались, а их полупудовые гаубицы кидают во врага картечь, выкашивая людей целыми толпами.
Наконец, войска сблизились шагов на двести — двести пятьдесят.
И тут же прозвучал залп со стороны русской пехоты.
Во весь фронт.
Слитный.
Далеко. Очень далеко. Однако жахнули и, что удивительно, неслабо прилетело[1].
Перезарядка.
И новый залп.
И еще…
Где-то на отметке в сто — сто двадцать шагов дивизия Скотта невольно замерла. Не для того, чтобы ответить. Нет. Она просто оказалась оглушена потерями. Из-за чего ее наступление остановилось, а люди заволновались, норовя сорваться в бегство.
Русская же пехота примкнула штыки. И пошла вперед.
Раздались выстрелы.
От американцев.
Беспорядочные.
Потом малые залпы — малыми группами.
Стали отделяться бойцы, которые, бросая оружие, пытались убежать. Волонтеры, в основном. Но это пресекалось небольшим отрядом кавалерии в тылу. Вон — рассеялись с саблями наголо и просто вырубали бегущих по приказу генерал-майора Скотта.
Пехота это видела.
Головы то и дело крутились, оглядываясь назад.
И только эта решительная мера сдерживала восемь полков американской армии[2] и примкнувших к ним волонтеров от позорного бегства.
Минута.
И залп. Уже русский. Слитный. Шагов с двадцати. А потом они ринулись бегом в штыковую атаку, огласив округ громовым криком:
— УР-А-А-А-А…
Роберт Паттерсон нервно вздрогнул.
Дивизия Скотта не устояла.
Развернулась и стихийной лавой ринулась бежать. Вся.
А из-за пригорка с какими-то странными звуками вылетели те всадники русских, что раннее удалились из лагеря. Да не одни, а с довольно приличным отрядом местных ополченцев. Конных.
Никакой стрельбы, какую завязывают обычно кавалеристы в этих краях. Никто из русских даже пистолета или карабина не коснулся. Просто с пиками наперевес как вылетели, так и ударили, метя в конный отряд. А потом, выхватив клинки, начали рубить.
Мексиканцы воевали по-своему, но это было неважно.
Этот отряд русских всадников в странных длиннополых мундирах и меховых шапках и сам неплохо справлялся…
Паттерсон нервно дернул подбородком и сложил подзорную трубу.
Только что на его глазах Уинфилд Скотт оказался зарублен… просто походя. Он даже не сумел ничего предпринять. Не привык он к такому бою, а эти, пришлые, явно таким и жили.
— Сэр? — мрачно спросил офицер.
— Я не собираюсь наблюдать за избиением.
— Мы можем совершить вылазку.
— Время для нее упущено.
— Мы еще можем спасти…
— КОГО⁈ Кого мы можем спасти⁈ Вы разве не видите, что ТАМ происходит? — указал он рукой на поле, где шла битва. Точнее, уже бойня.
После чего Роберт Паттерсон медленно и как-то понуро отправился к себе. Войск, способных деблокировать Веракрус, более не имелось. Дивизия Скотта представляла собой самую боеспособную часть армии. Сильно потрепанную кампанией 1846 года.
Один год войны унес многих.
Где-то убитыми, где-то дезертировавшими. Из-за чего правительство США не только вело активную вербовку для пополнения полков, но и стало развертывать новые.
Вместе с боями уходило и нарезное оружие, которым изначально были вооружены все солдаты регулярных полков. Да, всего шестнадцать тысяч винтовок и карабинов, но они очень пригодились. В сочетании с превосходством в артиллерии именно «стволы» Холла сыграли ключевую роль в быстром и решительном разгроме мексиканской армии, которая к началу 1847 года попросту не существовала.
У Скотта в дивизии, насколько знал Паттерсон, находилось тысячи полторы нарезных карабинов. Остатки былой роскоши. Впрочем, применить их он не смог. Стоять под довольно частым и очень губительным огнем этих гаубиц выглядело сущим безумием. Требовалось наступать. Давить. Стараться реализовать превосходство в численности. Что генерал-майор и сделал…
Не помогло.
Хотя, по мнению Роберта, всему виной странные ружья русских, которые били, конечно, не так далеко, как нарезные, но сильно дальше и точнее обычных. Если бы не они и их губительный огонь, все бы у старины Уинфилда получилось…
Теперь же…
Теперь ему требовалось подумать над тем, как суметь наиболее благоприятным образом капитулировать. Избежав участи тех бедолаг, которых сдали на растерзание местным партизанам…
[1] В русские гладкоствольные ружья заряжали пули Нейслера, которые существенно подняли дальность и точность выстрелов из-за устранения зазоров. Они ведь при выстреле расширялись и плотно прижимались к каналу ствола. Здесь они назывались первым типом компрессионных пуль Толстого-Остроградского (ТОП-1).
[2] В те годы американская армия не имела батальонного уровня. Полки собирались прямо из рот. Из-за чего 8 полков, по сути, являлись 8 батальонами. При этом батальонов немало поистрепавшихся и насчитывающих около 4,5 тысяч, что примерно соответствовало одному пехотному полку русской армии обычного состава. Плюс порядка 2–2,5 тысяч волонтеров.
Часть 3Глава 7
1847, июнь, 12. Нижний Новгород
— Рад вас видеть, очень рад, — расплылся в улыбке Бенардаки Дмитрий Егорович, пожимаю руку то Льву, то его дяде, то целую ручку его тете и Марии Николаевне — сестре графа.
И по нему было видно: не понимал, зачем эта вся компания к нему приехала. Даже в чем-то растерян. Однако марку держал. Тем более что внезапным сюрпризом этот визит не стал: предупредили письмом, и он смог подготовиться.
Отобедали.
Большой компанией. Семейной.
После чего чета Юшковых отправилась гулять по городу, осматривая его самые симпатичные места, с племянницей и сопровождающими, а Лев и Дмитрий уединились на тенистой террасе… чтобы пообщаться под кружку чая. Толстой старался вообще не употреблять ни алкоголя, ни табака. Не всегда получалось и порой требовалось выпить. Но даже в таких случаях выбирал самый легкий напиток и принимал его минимально, как правило, в совершенно символической дозировке.
Он и в прошлой жизни не сильно увлекался всем этим.
А тут и подавно.
Зрелое мышление позволяло держать себя в руках и не уступать порывам сиюминутных страстей…
— Признаться, Лев Николаевич, я не вполне понимаю цель вашего визита.
— Поговорить, Дмитрий Егорович, просто поговорить.
— А дядя с тетей? А сестра?
— Тоже поговорить, но позже. Давайте пойдем по порядку. Так, чтобы одно за другое цеплялось, словно по лестнице поднимаемся.
— Извольте. — усмехнулся миллионер, торговец и промышленник. — С чего начнем?
— С нашего уже сложившегося дела. С малых резиновых изделий.
— Изящное название. — фыркнул Бенардаки. — Фабрика, как вам известно, уже стоит и работает. За минувший год удалось продать в России их на пятьсот тысяч и в Европе на семьсот. Но спрос, как вы и говорили, очень высокий. И это год, скорее всего, будет просто сказочным. Три, может быть даже четыре миллиона продаж.
— Это хорошо… конкуренты пока не появились?
— В Европе шевелятся. Но подходящих решений у них до сих пор нет, и мы можем продолжить снимать сливки… хм… если это вообще применимо к такой продукции.
— Как с механизацией?
— Я нанял трех инженеров и поручил им независимо продумать этот вопрос. Они трудятся. Денег это стоит смешных. В случае успеха тот, кто будет молодец, пойдет к нам на фабрику работать и получит очень солидный оклад. Так что они стараются. Очень стараются.
— А новую фабрику? Я слышал, что вы пока не спешите ее закладывать.
— Это так. Все верно. Как только у конкурентов появится что-то подходящее, тогда и заложим. Пока и эта хорошо справляется. Имея определенный запас. Если же проведем модернизацию, развернув там механизацию — и того больше. Или вы желаете начать уже сейчас? Какие-то важные сведения?
— Вы уже прощупывали почву в Индии и Китае?
— Нас, Лев Николаевич, туда не пустят. — покачал головой Бенардаки. — Там и прощупывать нечего.
— Тогда нужно найти того, кого пустят. — улыбнулся граф. — Подданных королевы Виктории лучше обойти стороной.
— Это едва ли возможно. — покачал головой Дмитрий Егорович. — Я уже интересовался. Других туда сейчас не пустят.
— Тогда нужно найти посредников.
— Но зачем?
— Есть все шансы ожидать военный конфликт или излишнее политическое осложнение с этим островком. — нехотя ответил Толстой. — Если мы станем с ними напрямую вести торговлю резиновыми изделиями, то в случае чего, можем потерять продажи. А оно нам совсем не нужно.
— Хм…
— Что может быть лучше, чем торговать со своим врагом во время войны? — усмехнулся Лев Николаевич.
— А вы, я погляжу, эстет.
— Вы сможете найти надежных людей в Греции? Создадим компанию там… «Страсть Агамемнона». Которая станет нашим посредником.
— Название прекрасное. — улыбнулся Дмитрий Егорович. — Но это снизит прибыли.
— За все нужно платить. — вернул улыбку граф.
— Я попробую навести справки.
— Наведите. И… хм… у вас удалось договориться о нашем участии в Новороссийском порте?
— Там семь сотен населения[1]. Города как такового и нет. Развалины старой турецкой крепости, кое-как приведенной в порядок. Береговая батарея. Да несколько десятков подсобных построек за пределами укреплений. Дороги к Новороссийску нет. Доступ только на кораблях. Точнее, есть, но там тропы. Кроме того, вокруг много враждебных черкесов.
— Дмитрий Егорович, не нужно сгущать тучи. Там же уже есть торговый порт, и туда кораблей по сто в год захаживает.