— Было бы желание… — тихо повторил Шамиль, который говорил со все еще достаточно сильным акцентом, но речь понимал отлично. — Люди часто иным живут и не ищут новых путей. Я ведь чуть ли не силой заставлял их ставить мастерские и прочие ремесленные дома.
— Враждой живут… пустой зачастую.
— Почему же пустой? — удивился самый старый из наибов.
— Какой прибыток от нее тем, кто враждует? А их близким? Я думаю, что у этой беды достаточно простое, но в то же время сложное решение. И подсказал его генерал Ермолов.
Шамиль и его наибы напряглись.
— Нужно просто все рода переженить на русских. Да и вообще всячески размыкать общины, в идеале запрещая заключать браки со своими. Это буквально за два-три поколения смажет очень многие острые углы и снизит пустую вражду.
Присутствующие закашлялись.
Но промолчали.
Лев Николаевич резал по живому этим своим предложением, хотя Шамиль и так в бытность своего правления старался всячески сводить пары из разных аулов и родов. Хотя, конечно, и не с таким масштабом и радикализмом. Тем более что вопрос с точки зрения ислама выглядел очень остро.
— Вы сказали, что продадите нам сталь, — произнес один из наибов, спешно меняя тему. — Откуда она у вас? Притом много и дешево…
Через полчаса всей честной компанией они ввалились в один сарай в пригороде Казани. Добравшись до него на колясках.
Рядом со стекольной мастерской.
Лев специально постарался выбрать место для этих производств так, чтобы роза ветров не несла на голову жителям Казани никаких пакостей. Ну и про логистику не забывал. В первую очередь речную, хотя и про удобство подвода железнодорожной ветки думал.
От здания явственно веяло жаром. Не так чтобы настоящим. Нет. Просто пересушенный воздух прорывался наружу и ощущался еще на подходе. Через что и порождал определенные аллюзии.
Вошли внутрь.
В дальнем углу сарая стояла вагранка. Вполне обычная. Такие уже не первое десятилетие, а то и, пожалуй, не первый век применяли для того, чтобы расплавить чугун для литья. А перед ней в яме располагался небольшой ковш конвертора и чуть в стороне небольшая паровая машина с насосом наддува. Ее собственный котел, кстати, располагался рядом с вагранкой — наверху, для того чтобы топить проще.
Лев немного повещал всякого пафосного о том, как большие и малые повозки бороздят просторы всяких театров. Специально выжидая.
И тут началось.
Не обращая более на них внимание, рабочие засуетились. Наклонили ковш. На ручных лебедках поставили лоток. И, открыв задвижку, пустили расплавленный чугун из вагранки в ковш.
Красота неописуемая!
Расплавленный металл, светясь в легком полумраке, побежал волшебным, светящимся ручейком. Всяком случае сам Толстой, сколько раз видел это, каждый раз воспринимал именно так. Даже там, в далеком будущем.
Завершили заливку. Ковш повернули.
И включили продув.
О!
И чугун самым отчаянным и бешеным образом вскипел! А его искры и брызги разлетались высоко и далеко! Кроме самого Льва, Владимира Ивановича и губернатора здесь никто из посетителей не бывал. Поэтому впечатлений получил массу. Кто-то из особо впечатлительных даже зашептал молитву.
— Вот, господа. — произнес граф. — Как завершат, разольют по изложницам уже сталь. Хорошую, но мягкую. Мы пока только такую делаем, учимся управлять ее качествами и свойствами. Месяц всего опыты ставим. Пока только самую мягкую выделываем[4]. Но и так ее ОЧЕНЬ много, и она дешева.
— И почем вы станете ее нам продавать? — тихо спросил Шамиль, заворожено глядя на кипящий металл.
— По две цены к чугуну[5]. Но только под клятву использовать ее в доброе дело на своей земле.
Князь подумал, что не расслышал. Так как цена получалась уж очень дешевой.
Лев повторил.
Наибы и Шамиль переглянулись. И глазки у них натурально загорелись. Много дешевой стали, даже плохой, это невероятно важно и нужно. Даже для выделки простых мотыг. А тут какой заход! Производство клинкового оружия для всей империи и даже на экспорт.
Масштаб!
Чудовищный масштаб!
И отличные доходы… Славные. Ибо ни один воин не посмеет упрекнуть кузнеца в том, что он недостойный человек из-за его ремесла, равно и женщину, ткущую ковры. Оставалось теперь добраться до дома и донести до самых отмороженных, что весной на Кавказ приедет сам Ермолов… Наместником…
[1] Формула в данном случае проста. Если вы добровольно не хотите делать то, что говорит вам Шамиль, то он лишает вас своей защиты и к вам приходит Ермолов, после которого не факт, что от вашего родного аула останется хотя бы дым отечества.
[2] Шамиль принадлежал к старинному и известному роду Мадайилал. По названию этого рода ему титул и дали, а заодно и фамилию.
[3] Шерсть альпаки имеет все положительные свойства овечьей, но по весу намного легче. Кроме того, она не вызывает аллергии.
[4] Футеровку маленького ковша подобрать удалось достаточно быстро, так как особого выбора в те годы и не было. При продувке до самого конца активного выгорания углерода получалась сталь вроде ст3. Мягкая, конструкционная. Это самый простой способ. Чтобы научиться делать сталь с управляемым содержанием углерода требовались опыты и статистика. Их и нарабатывали. Заодно производя ст3, так и она была нарасхват.
[5] Чугун стоил около 1 рубля за пуд, сталь — 5–10. По его конверторной технологии она получалась 1,7–1,8 ₽ за пуд. Сейчас. Пока. В перспективе можно и снизить. То есть, Лев предлагал Шамилю сталь с минимальной наценкой.
Эпилог
1847 год, декабрь, 29. Санкт-Петербург
Лев Николаевич Толстой уверенно шагал по коридору, следуя за слугой.
Было тихо.
Из-за чего раздавалось гулкое, чуть звенящее эхо.
И вот, наконец, искомая дверь.
Ее услужливо открыли, пропуская графа внутрь.
В кабинет.
Достаточно пафосный, но уютный. В котором его уже ждали.
— Рад вас видеть, — улыбнулся Александр Григорьевич Строганов, вставая с кресла и подавая руку.
— Взаимно. Вы позволите? А то, что мы в дверях стоим?
— Да-да. Проходите, конечно. Присаживайтесь. Признаться, я заинтригован вашим визитом. Хм. Говорят, что с вашим приходом что-то обычно происходит. У вас репутация хлеще, чем у вашего дядюшки. Кстати, как он?
— Написал в последнем письме, что чувствует удивительный подъем сил. По его словам, каждая перестрелка на него действуют многократно лучших лечебных вод. Хотя, уезжая, он думал, что дни его сочтены. Может, и сочтены, но живет он их в полную силу.
— Не удивлен. — хохотнул Строганов. — Я вообще никогда не мог понять, как он сумел столько лет усидеть в Москве. Да, его цыганочка горяча. Но чтобы он и на одном месте… воистину или чудо, или проклятье!
— Все так, все так, — покивал Толстой. — Если вы позволите, я хотел бы перейти к делу. А то… хм… несколько тревожно.
— Вам⁈ Ну что же, извольте. Я весь внимание.
— Я прошу руки вашей дочери — Натальи.
— Кхм… — поперхнулся Александр Григорьевич от такого резкого и, в общем-то, неожиданного перехода. — Вы ее любите?
— Очень.
— А когда вы познакомились? Почему я об этом еще не слышал?
— Мы пока не знакомы. Признаться, я даже не видел ее ни разу. Но, уверяю вас, это дело поправимое.
— Тогда прошу вас объясниться.
Граф кивнул и положил на столик деревянный пенал с ручкой, который принес с собой. Открыл его. И повернул Строганову.
— Небольшой презент. Начнем с него. Я по неловкости и неопытности совсем про него забыл.
— Это ваш знаменитый шестизарядный пистолет?
— Да. Револьвер. — кивнул граф. — А это моя фирменная кобура для быстрого выхватывания[1]. А вот тут подсумок на пояс с парой сменных барабанов. Видите? — граф нажал на кнопку, и барабан с осью отвалил налево. — Теперь барабан можно снять и поставить заряженный.
— Какая милая вещица, — оживился Александр Григорьевич.
— Это первая, изначальная модель револьвера. Сейчас мы их делаем ограниченно. Штучно. В основном производим вариант проще, в котором барабан быстро не меняется и нет самовзвода. Он где-то на четверть дешевле.
— И много вы сделали этих револьверов?
— Пять сотен за этот год. Но пока мы производство строим и учим сотрудников. Как завершим приготовления через годик — другой — третий, так на десять-пятнадцать тысяч и выйдем.
— Ежегодно?
— Разумеется. Для начала. Хотя, конечно, главная продукция заводика — нарезные карабины. А вообще, Александр Григорьевич, я много всего затеял денежного. Одна беда — с каждым днем чувствую, что на меня и мои дела смотрят слишком много алчных глаз. Поэтому я и обращаюсь за вашей поддержкой.
— За моей дочерью, — усмехнулся Строганов. — Я правильно понимаю, вас интересуют мои деньги на ваши задумки?
— Отнюдь, нет. У меня нет долгов, да и в карты я, почитай, не играю. На доходы я не жалуюсь. Уже сейчас моя прибыль достигает нескольких сотен тысяч в год. А через пару лет рассчитываю выйти на миллион — полтора или того больше. Вы при ваших связях можете все проверить. Так что, нет. Я не ищу невесту ради приданного. Более того, если вы по этому поводу тревожитесь, я могу взять ее вообще без него… хоть в одном исподнем. Сам все куплю.
— Похвально. Но тогда, что вам нужно?
— Вы. Ваше влияние и ваши связи. — серьезно произнес Толстой, глядя Строганову в глаза. — Понимаете… Мы с Дмитрием Егоровичем Бенардаки уже сговорились на двоих строить эти дороги. Выделит Государь денег или нет — без разницы. Мы и сами потянем. И сталь с рельсами тоже сами.
— Похвальное начинание.
— Думаю, вы уже слышали о том, что англичане назначали награду за мою голову. Думаю, на этом все не закончится. Я что тот конь — слишком резво бью копытом и тащу повозку не в ту сторону. Они такого не прощают.
— А еще я слышал, что Государь в отместку думал назначить вас послом в Лондон. — с трудом сдерживая улыбку, произнес Строганов.