Вопреки царской воле Тишайшего, дежурную машину он брать не стал. А напялил ярко-красный фирменный шлем, завел свой мирно дожидавшийся на стоянке «харлей-дэвидсон» и с ревом помчался на место происшествия. Помимо всего прочего, Виталька был еще и заядлым мотоциклистом.
Уже на Тверской, размышляя, кто бы мог стоять за этим очередным громким убийством, он ненароком подумал, что не мешает позвонить Нике. У нее на «Криминальном канале» давненько не было крутых репортажей. Надо будет подбросить ей сюжетец погорячее. А заодно и повидать старую подругу, которая наверняка тотчас примчится как угорелая.
И, сбросив газ, Виталька лихо зарулил к ближайшему телефону-автомату…
Пролог
1952 г.
Литва. Район Шяуляя
Это было его первое боевое задание.
В свои двадцать лет он имел уже солидный послужной список: сначала суворовское училище, потом два года строевой и, наконец, спецшкола МГБ. Кстати, законченная с отличием. На плечах у него красовались новенькие лейтенантские погоны. И форма сидела так ладно, что во всей его молодцеватой фигуре сразу чувствовалась настоящая военная стать. Одним словом, будь жив отец, кадровый офицер, погибший в сорок первом под Смоленском, тот по праву мог бы гордиться своим сыном.
И все-таки он волновался. Не потому, что боялся смерти. После кошмарной зимы в блокадном Ленинграде, когда у него на глазах погибли под обстрелом мать и сестра, а сам он, десятилетний мальчишка, видел еще столько смертей, что с лихвой хватило бы на несколько жизней, — страх, леденящий животный страх перед ней навсегда ушел из его души, сменившись тягостным чувством пустоты и бессмысленности. Волновался же он потому, что рядом с ним были настоящие боевые ребята, прошедшие огонь и воду бойцы легендарного СМЕРШа, составлявшие костяк спецотряда, с которым он теперь шел на первое боевое задание. И опозориться перед ними было для него страшнее, чем умереть.
Лес был окутан предрассветным туманом. Неприметная для постороннего глаза тропинка петляла среди угрюмых стволов, подпиравших мглистое, белесоватое небо. Осторожно ступая по мягкому ковру сопливого мха, бесплотными тенями двигались по ней смутные фигуры бойцов. Ни звука. Ни дыхания ветерка. Лишь изредка приглушенно хрустнет под сапогом сухая ветка или коротко скрипнет автоматный ремень — и тотчас послышится тихий забористый мат возглавлявшего шествие командира.
Эти леса не любили чужаков. Как не любила их сама литовская земля. Затаившаяся, но непокоренная. Непрошеным гостям, даже с оружием, лучше было не соваться сюда ни днем, ни ночью. Потому что неласково встречали их хозяева этих мест — «лесные братья». Неуловимые и беспощадные, словно злые духи здешних лесов…
Они шли уже больше часа. Пробирались медвежьими тропами все дальше и дальше, в непроходимую глухомань, где схоронился вместе с остатками своей банды Седой — матерый и лютый волчара, бывший офицер литовской армии, бывший эсэсовец и непримиримый враг «русских оккупантов». Под стать ему были и остальные волки: такие же недобитые эсэсовцы из числа прибалтийских добровольцев, по окончании войны сбившихся в многочисленные банды «лесных братьев». С тех пор большая их часть была постепенно уничтожена спецотрядами Литовского МГБ, а оставшиеся в живых, попрятав оружие, разбрелись по всей Литве и легли на дно. Среди тех немногих, что уже который год продолжали партизанскую войну, Седой был самым знаменитым и коварным. Немало вологодских и рязанских парней, ходивших на него в облавы, нашли в этих лесах свою смерть. Доставалось и местным коммунистам. С ними Седой расправлялся особенно жестоко. Только короток волчий век. В начале августа на одном из хуторов под Шяуляем банда все-таки была окружена и разгромлена. Из отчаянной схватки чудом вырвались только Седой и горстка его головорезов. И затаились в лесах, зализывая раны…
От волнения ему зверски хотелось курить. Сделать хотя бы одну затяжку. Как, несомненно, хотелось этого и остальным ребятам. Но приказ командира оставлял им только одно право — дышать. И никому даже в голову не приходило ослушаться приказа. Потому что командир был для них и царь, и бог. И во многом именно от него зависел, вернутся ли они живыми с этого задания.
Наконец проводник, немолодой пришибленный литовец, замедлил шаг и сделал предупреждающий жест. Длинная цепь бойцов, шедших следом с автоматами наперевес, как по команде, остановилась.
— Пришли, Калвайтис? — глухо спросил командир, невысокий коренастый мужчина, совсем непохожий на героя-контрразведчика, прославившегося на всю Литву своими лихими рейдами против местных националистов.
— Пришли, товарищ майор, — с характерным акцентом ответил и испуганно кивнул литовец.
Смерив его испытующим взглядом, командир презрительно усмехнулся. Вернее, смеялись только губы на его суровом, будто высеченном из камня, мужественном лице. А глаза, пронзительные и холодные, оставались совершенно бесстрастными. И от их леденящего взгляда даже человека с крепкими нервами исподволь пробирала дрожь.
— Гляди, Сусанин, — напомнил он, — если приведешь нас в засаду или вздумаешь убежать — первая пуля тебе…
Проводник, от страха с трудом подбирая слова — с немцами небось куда бойчее калякал, — вновь поклялся, что ему можно верить и никакой засады не будет. А бежать ему было попросту некуда, потому что своих он уже предал и они ему этого не простят. От русских же и подавно не убежишь — ведь заложниками у них была вся его семья.
Не дослушав, командир небрежным жестом велел проводнику заткнуться и сделал знак продолжать движение.
Метров через пятьдесят открылась впереди укромная лесная поляна, какую разве что с самолета заметишь, а посредине ее зловеще темнели в тумане угловатые постройки заброшенного лесного хутора. Именно здесь, по словам проводника, и скрывался Седой.
Оценив обстановку, командир спецотряда коротко обрисовал своим орлам боевую задачу. Два взвода должны были незаметно взять поляну в кольцо и дожидаться условного сигнала. Двигаться необходимо было чрезвычайно осторожно — бандиты наверняка выставили часового. А обнаружив себя раньше времени, можно было разом погубить всю операцию.
— Не дрейфь, лейтенант, — напоследок сказал командир. — Первый бой — как первая баба. Поначалу страшновато бывает. А после ничего, привыкаешь…
Бывалые орлы насмешливо переглянулись.
И только ему было не до смеха. В эти минуты он готов был провалиться сквозь землю, потому что в свои двадцать лет этот молодцеватый красавчик лейтенант все еще оставался девственником.
Не прошло и получаса, как все было кончено. Трое уцелевших бандитов, раненые и безоружные, лежали на земле лицом вниз со связанными за спиной руками. Остальные — там, где каждый из них встретил свою смерть. В их разгромленном логове не спеша хозяйничали бойцы спецотряда, не потерявшие за время схватки ни одного человека.
Лейтенант сидел на росистой примятой траве и с отвращением размазывал по щекам чужую кровь. Кровь Седого. Его лицо, гимнастерка, руки — все было в липкой густой крови, перемешанной с брызгами вышибленного мозга. Это было омерзительное чувство. Казалось, он никогда не сумеет отмыться. И потому у него кружилась голова, а руки дрожали. Но главное заключалось в том, что несколько минут назад этими руками он впервые в жизни убил человека и только благодаря чуду не был убит сам. Благодаря чуду и командиру…
Операция началась совсем не так, как было запланировано. Командир рассчитывал по-суворовски захватить бандитов врасплох, что называется тепленькими. Для этого сперва необходимо было отвлечь часового, который осоловело кемарил на крыльце со «шмайссером» на коленях. Это предстояло сделать проводнику, одному из бандитских лазутчиков, поневоле ставшему предателем. А остальное было уже делом техники.
Выйдя из леса, проводник затравленно оглянулся, съежился, втянул голову в плечи, и пришибленно затрусил в сторону дома. Литовца можно было понять. Не очень-то приятно чувствовать себя мишенью для нескольких десятков автоматных стволов. Но выбора у него не было.
Часовой, как оказалось, вовсе не спал. Волчьим чутьем он моментально ощутил появление на поляне постороннего и, вскинув автомат, резко передернул затвор. Потом, очевидно узнав лазутчика, с облегчением опустил «шмайссер» и лениво поднялся навстречу раннему гостю.
Эту сцену бойцы спецотряда наблюдали сквозь редеющий туман, и оттого происходящее казалось им чем-то призрачным и нереальным. Поначалу все шло хорошо. Литовцы негромко поболтали на своем свистящем языке. Потом часовой, должно быть, что-то заподозрил. И немудрено: бедняга проводник от страха был сам не свой. Настороженно оглядевшись, бандит внезапно вскинул «шмайссер» и прошил предателя автоматной очередью. А затем с криком: «Русские! Русские!» — отстреливаясь на ходу, метнулся обратно к дому. Но так и не добежал, срезанный автоматной очередью кого-то из бывших смершевцев.
Тут-то и началась настоящая заваруха. Спросонья похватав оружие, «лесные братья» открыли беспорядочную стрельбу из всех окон и дверей могучего сруба, разворотить который могла разве что артиллерия. Но было поздно. Бойцы спецотряда молниеносным броском успели подкатиться к нему вплотную и забросали окна гранатами. Вместе с грохотом разрывов послышались изнутри предсмертные вопли и стоны. И спустя несколько минут из дома уже выволакивали уцелевших бандитов.
В суматохе никто не обратил внимания на крохотную покосившуюся баньку, которая одиноко стояла на отшибе под старой раскидистой березой. Случилось так, что после стремительного броска возле нее оказался только лейтенант и укрылся за углом, прижавшись к рассохшейся бревенчатой стене. Между тем стрельба неожиданно затихла, а он так и не успел сделать из своего ППШ ни единого выстрела! Лейтенант был разочарован. И это называется — участвовал в настоящей боевой операции…
Задыхаясь от волнения и по-прежнему держа палец на спусковом крючке, он осторожно вышел из укрытия и направился к дому, решив на всякий случай обойти баньку со стороны леса. Повернул за угол. И вдруг — столкнулся лицом к лицу с высоким бородатым литовцем в зеленом немецком мундире без погон. В руках у бандита был «шмайссер», и дуло его смотрело лейтенанту прямо в живот. Помедли он еще какую-то долю секунды, и этот августовский день наверняка оказался бы для него последним. Но к счастью, в то роковое мгновение лейтенант, скорее от неожиданности, первым успел нажать на курок.