качнувшись, осел на месте… Восторгу не было пределов… Поднялись на новую атаку. И били… А потом снова зарывались в землю и ждали очередной ответной схватки…
Казаков угнали за несколько верст. В этом янайском бою немало погибло красных бойцов, но еще больше на поле осталось казаков. И так было, что лежали они рядами, — здесь скошена была вся цепь неумолимым пулеметным огнем…
Другого боя, подобного янайскому, не было. Скоро подошла подмога… Казаки угонялись вспять через те же хутора и станицы, где лишь несколько дней тому быстро-быстро спешили от погони красные полки. Теперь они снова шли в наступление уж на самый Гурьев, до берегов Каспийского моря…
Проходили и Лбищенск, застывали над братскими могилами, пели похоронные песни, клялись бороться, клялись победить, вспоминали тех, что с беззаветным мужеством отдали свои жизни на берегах и в волнах неспокойного Урала.
ПОСЛЕСЛОВИЕХУДОЖНИКИ ЖЕЛЕЗНЫХ ПОХОДОВ
Художник-летописец Таманской Красной Армии и ее «Железного потока» Александр Серафимович родился более столетия назад— в 1863 году. Он почти на три десятилетия старше Дмитрия Фурманова — повествователя чапаевских походов.
Трагически коротка жизнь боевого друга и комиссара Василия Чапаева, ставшего теперь уже почти легендарной фигурой революционной эпохи. Д. А. Фурманов скончался в 1926 году. Ему исполнилось тогда всего лишь 34 года.
А. С. Серафимович почти на четверть века пережил своего младшего друга. Современник трех русских революций: 1905 и 1917 годов и четырех войн: русско-японской, первой мировой, гражданской и Великой Отечественной, он накапливает огромный жизненный и творческий опыт. Лучшие его произведения высоко оценивали Толстой и Успенский, Короленко и Горький.
Серафимович и Фурманов — люди разных поколений, разной социальной среды, разных писательских темпераментов. Но при всех индивидуальных различиях этих писателей многое, очень многое, их объединяет. Жизненные пути их пересекаются уже в 1915 году, когда они оказываются на Западном фронте, в Галиции, сотрудничают в газете «Русское Слово», говорят скорбную правду о первой мировой войне. В один и тот же — восемнадцатый! — год становятся они коммунистами.
«Это единственная партия творчества, дела», — пишет Серафимович о большевиках 15 января 1918 года старому другу и сверстнику— писателю А. Кипену.
«Я коммунист-большевик, если иметь в виду всю ту работу, что несу и веду за время революции, — записывает в дневнике Фурманов 2 июля того же года. — Всю революцию я рос политически и наконец дорос до более или менее ясного сознания своей кровной близости с научным коммунизмом».
В одно и то же время писатели активно сотрудничают в партийно-советской печати. 22 ноября 1917 года, через несколько дней после победы Октябрьской революции, редакция большевистских «Известий Московского Совета» поручает Серафимовичу руководство отделом литературы, критики и искусства. Все годы гражданской войны он выступает с очерками, «агитками» и военными корреспонденциями в «Известиях» и «Правде», редактирует литературно-художественный журнал «Творчество».
С 1917 года Фурманов сотрудничает в иваново-вознесенских большевистских газетах «Рабочий Город» и «Рабочий Край». Лишь за 1920–1921 годы он публикует в партийной печати более ста статей.
Оба художника проходят большую школу большевистской публицистики. Плечом к плечу вступают они в советскую литературу и почти одновременно — до «Разгрома», «Тихого Дона» и других шедевров социалистического реализма — решают едва ли не труднейшую задачу, выдвинутую историей и революцией. Они создают первые произведения советской прозы. Первыми рисуют они образы новых героев нового времени — вожаков поднятых революцией народных масс.
Серафимович-художник формируется задолго до революции. Вместе с Горьким и другими писателями-знаньевцами прокладывает он пути к социалистическому реализму. После Октября, в рядах Коммунистической партии, под прямым и непосредственным воздействием ленинских идей происходит как бы второе рождение художника.
Фурманов становится профессиональным писателем уже после Октябрьской революции, точнее даже после гражданской войны, ибо фронтовые очерки и корреспонденции писателя — лишь подготовительная школа к будущей литературной работе.
Разными путями оба художника приходят к решению единой творческой задачи образного повествования о гражданской войне, ее героях и жертвах, ее событиях и характерах. Оба они почти одновременно трудятся, по выражению Фурманова, «над новой синтетической формой», способной, как говорит Серафимович, «очертить синтез борьбы».
И писатели, действительно, синтезируют в «Железном потоке» и «Чапаеве» лирику, с ее раскрытием заветных мыслей и наблюдений автора, и эпос — объективное отражение великих исторических событий. Рассказывая о рождении новой эры в истории человечества, они органически объединяют реализм с революционной романтикой, обыденное с возвышенным, героику с сатирой, пафос с юмором. Ищут они и новые композиционные средства построения романа. Дерзновенно сплавляют художественный вымысел с подлинным историческим документом. Сочетают образное обобщение и зарисовки с натуры, поэзию и публицистику, устное народное творчество и очерк. Еще небывалые в литературе художественные формы помогают писателям правдиво воссоздать суровую эпическую правду о героизме революционных масс, показать типические и характерные черты нового, еще никогда не воплощавшегося искусством героя — вожака этих масс, ими порожденного и мужественно ведущего их за собой.
Авторы «Железного потока» и «Чапаева» становятся художниками-первооткрывателями. В этом их великая заслуга перед нашим искусством.
«Железный поток» — художественно-обобщенное повествование, а не точное военно-историческое описание похода таманцев.
Краткий популярный военно-исторический очерк «Красная Таманская Армия» написан бывшим начальником ее штаба — Г. Н. Батуриным. Изданный в 1923 году в станице Славянской ко дню открытия там памятника-обелиска героям-таманцам, он преподнесен ветеранами армии «Председателю Совета Народных Комиссаров СССР тов. Владимиру Ильичу Ленину» и хранится в его личной библиотеке.
Г. Н. Батурин рассказывает о прототипе Смолокурова — И. И. Матвееве, павшем от руки изменника Сорокина. По отзыву Батурина, И. И. Матвеев был «добрым товарищем, иногда отчаянной храбрости бойцом, человеком решительного характера, не любившим много, как он сам выражался, примеривать». Собирательный образ Смолокурова отнюдь не копирует реальный облик И. И. Матвеева. В Смолокурове писатель воплощает характерные черты многих военачальников той поры, увиденные на фронте.
Из очерка Г. Н. Батурина мы узнаем, что, оказывается, не Кожух, как написано в «Железном потоке», а Матвеев и Батурин «определенно предложили подписать акт, в котором каждый командир расписывался, что за малейшее невыполнение приказа командующего, лично или от его имени данное штабом, и уклонение от какого бы то ни было исполнения распоряжения командования армией виновные командиры без всякого суда подлежат расстрелу и что в таких случаях никаких апелляций со стороны товарищей командиров быть не должно».
Мы приводим эту выписку, чтобы показать, как свободно подчиняет Серафимович своим художественным целям исторические факты. Возлагая это мужественное решение на Кожуха, он делает его образ еще цельнее и последовательнее.
Кожух — живое воплощение революционной воли и мужества. Это собирательный художественно обобщенный образ, олицетворение могучих сил пролетарской революции. И он далеко не во всем тождествен прототипу — Епифану Иовичу Ковтюху — одной из самых героических фигур гражданской войны.
Железный поток… Не сразу, совсем не сразу становится им движение Таманской армии, объединяющей кубанскую «иногороднюю» бедноту. Летбм восемнадцатого года пробиваются таманцы сквозь мятежные белоказачьи и прочие контрреволюционные заслоны на соединение с другими советскими войсками.
Как и подобает большевику, прошедшему к тому времени если не подпольную партийную, то суровую жизненную школу классовой борьбы, Кожух потому и становится вожаком, что он уже в начале похода железный. Но ему еще предстоит стать стальным! Испытания и лишения похода закалят и его самого.
Командуя авангардной колонной таманцев, Кожух все подчиняет революционной воле и дисциплине. Последовательно и настойчиво подчеркивает это писатель. Мы еще не знаем, кто он, откуда, как его зовут, а уже видим воочию: стоит у ветряка человек, коренастый, приземистый, тяжело сбитый, «точно из свинца» вылитый, и смотрит из-под низко срезанных бровей глазами, «как два шила».
«Человеком с железными челюстями» называет его автор. Когда же они разжимаются, он говорит, да так, что в шуме и гуле толпы слышно повсюду:
— Дисциплина щоб железная, тогда спасение.
Этой главной мысли Кожух остается верен на всем протяжении похода. У него «железно-ломаный, с лязгом, голос». «Острый блеск стали» видят в его глазах бойцы. Но вот поход закончен. И уже не только у Кожуха, у всех, кто бьется рука об руку с ним, «выкованы из почернелого железа исхудалые лица». Буйное, неукротимое на первых страницах романа человеческое море стоит теперь в «железных берегах». И Кожух с заслуженной гордостью смотрит на «железные шеренги своих».
Именно такими становятся таманцы. А Кожух словно переливает в них волю той выкованной Лениным из пролетарской стали партии, в передового бойца которой он, подобно Чапаеву, Щорсу, Лазо, Пархоменко, Котовскому и множеству других героев гражданской войны, превращается после Октября.
Выражаясь языком кинематографа, в «Железном потоке» преобладают массовки. Но художник мастерски владеет и крупными планами. То и дело выделяет он уже знакомых и полюбившихся читателю героев.