Таков герой-разведчик Павло. В самом начале повествования «навек простуженным голосом» рассказывает он митингующим таманцам о зверствах мятежников И на этот страшный рассказ опирается Кожух в своей первой речи о железной дисциплине. Павло еще не раз возникнет перед читателем, обличая новые злодеяния врага. Бесстрашный мститель, он сражается в одиночку, ежечасно рискуя жизнью в белогвардейском тылу.
Через всю повесть проходит и адъютант Кожуха — Иванько. Это он вместе с командующим колонной в страшную минуту паники наводит порядок на переправе. Он, как вьюн, скользнув под повозки, дос1авляет Кожуху спасительный пулемет. Он помогает Кожуху наметить по карте путь колонны. Он, примостившись у огарка, составляет приказ о расстреле за малейшее нарушение воинской дисциплины. Ему диктует Кожух, кого совсем отставить от командования, кого переместить, кому дать высшее назначение.
— Останьтесь. Вместе с колонной дойдете на станцию и тогда доложите мне, — приказывает ему Кожух, когда подходит отставшая смолокуровская колонна.
«Вместе с Кожухом» — таково место Иванько в походе. И недаром, видать, Кожух всегда обращается к нему только на «вы»…
Под стать Иванько начальник конного разъезда — безыменный кубанец в папахе. Он как бы Вестник, если воспользоваться традиционным наименованием этого непременного персонажа античной трагедии. Он возглавляет кавалерийскую разведку авангарда. От него Кожух узнает, что происходит в голове растянувшейся на много верст колонны. Неподвижный, как изваяние, следит кубанец за исправностью заупокойной службы пригнанного на кладбище попа, получившего от него предостережение не совсем удобное к печати, но зато весьма действенное. «Молодое, почернелое от голодания и жары лицо кубанпа» становится для Кожуха символом всего лучшего, что есть в таманском «говаристве».
А сколько в романе эпизодических персонажей, каждый из которых воплощает ту или иную характерную черту коллективного героя книги!
Здесь и юный Хвомка, эдакий кубанский Гаврош. Яростно ненавидит он «куркулей» и «куркулят». Здесь и медицинская сестра из Новороссийска, вчерашняя работница с цементного завода, «с мальчишеской, наголо остриженной головой, с полинялым крестом на драном рукаве» и мужественным сердцем подлинной героини. Чем то напоминая Дашу Чумалову из гладковского «Цемента», она, как рассказывает все тот же старик-разведчик Павло, платится жизнью за то, что «не схотила тикать от раненых: никому присмотреть, никому воды подать»…
Седоусый украинец всю империалистскую войну проводит на Западном фронте. Бесстрашием и хладнокровием он выслуживает унтера, но в начале революции перебивает в своей роте офицеров, а во время похода одним метким словом останавливает кажущуюся неизбежной схватку таманцев с матросами. Недавний офицер, командир бригады, в решающую минуту «голосом, которым как будто никогда не командовал», поддерживает Кожуха, заявляя, что только он своей энергией и находчивостью может вывести армию…
Лихие разведчики-добровольцы отважно и находчиво «добывают» проводников по горным тропам, ведущим в Туапсе. Юный Селиванов добровольно отправляется через расположение частей противника на соединение с уходящими от таманцев войсками Красной Армии… Алексей Кожух, могучий, как буйвол, спасает брата своим мужеством да и литым кулаком.
Здоровенный плечистый матрос, весь увешанный ручными бомбами, опоясанный патронташем, в последней главе встает рядом с Кожухом и хриповато-осипшим голосом, «в котором и морской ветер, и соленый простор, и удаль, и пьянство, и беспутная жизнь», кается от имени всех товарищей за то, что чинили «ему всякий вред, когда он спасал народ, просто сказать, пакостили ему, не помогали…»
Таков ряд непосредственных соратников Кожуха. А параллельно идут образы тех, ради кого сражаются таманцы: жен, невест, матерей. Это и дочь Горпины Анка, которая решает заколоться, если «козаки до нас приступят». Это и ее подружка — «горлинка», молодая мать, жена солдата Степана. Во время похода она теряет и сына и мужа…
А вот заглядывает красноватый отсвет потрескивающего костра в старое знакомое лицо. «Э-э, будь здорова, бабуся! Бабо Горпино!» — восклицает писатель. И перед нами поистине «Горпина, мать таманская», в образе которой с поразительной рельефностью воплощены заветные думы крестьянства. От вековой темноты идут крестьяне после Октября к социальному прозрению, к пониманию того, как «ридна» Советская власть всем тем, кто «усю жисть горбы гнулы та радости не зналы».
И с каждым из этих выделенных крупными планами героев по-своему свершается то, что и со всей массой участников похода. От стихийности они если не всегда сразу приходят, то неуклонно идут к сознательности, к пониманию целей и средств борьбы, к организованности и дисциплине.
Быть может, на первый взгляд художественная ткань «Железного потока» покажется слишком суровой по господствующей — железной — окраске.
Но то лишь самое первое, весьма поверхностное, впечатление. Нет! Перед нами полотно многокрасочное, многоузорное, бесконечно разнообразное по оттенкам. Динамично передает писатель непрестанное движение главного коллективного героя романа — первой колонны Таманской армии. Здесь всё в движении, всё в потоке.
«Скрипят обозы, идут солдаты… Идут, поматывают руками» — так начинается поход. Сначала художник подчеркивает его стихийность, неорганизованность, даже, пожалуй, хаотичность: «Разношерстными толпами идут солдаты, по дороге, по пашням вдоль дороги, по бахчам… Нет рот, батальонов, полков, — все перемешалось, перепуталось. Идет каждый где и как попало…» Это еще совсем «текучий поток», который никому не удается хоть как-нибудь организовать. И даже сам Кожух «тонет в этом непрерывно льющемся… дико шумящем потоке».
Еще долго, очень долго по быстротекущему счету военного времени будет ползти в горы «бесконечная живая змея». Ведь она и впрямь необозрима.
«Пыльная серая змея… всё ползла и ползла». Таманцы «всё идут и идут». «Колонна ползет и ползет»… Но вот Кожух пропускает колонну мимо майкопских рабочих, повешенных белогвардейцами. И здесь-то, в этот скорбный миг, происходит перелом!
Таманцы идут по-прежнему, но, «не замечая того, всё ускоряют тяжело отдающийся шаг, идут всё размашистее».
И снова Кожух шагает вместе с ними, но уже не тонет, как прежде, в хаотическом потоке, а спешит, напрягаясь, чтобы не отстать, и теряется в быстро, бесконечно тяжело идущих рядах.
Дико шумящий — стихийный! — поток становится дисциплинированным — железным. Его участники теперь опережают вожака. И уже «тяжелый гул шагов, ровный, мерный, наполняет громадой удушливо волнующиеся облака…»
Подобно далеким предшественникам — парижским коммунарам, таманцы как бы штурмуют самое небо. Уже не с разрозненным, не хаотическим, а с мерным гулом они отбивают шаг все быстрее. И сами, «не замечая, без команды, постепенно выравниваются в тяжелые тесные ряды… Идут все быстрее, все размашистее, тяжелыми ровными рядами». И снова, как и в самом начале романа, «нет взводов, нет рот, батальонов, нет полков». Но их нет уже не потому, что каждый сам по себе, а потому, что все, как один, сливаются в «одно неназываемое, громадное, единое».
«Бесчисленными шагами идет, бесчисленными глазами смотрит, множеством сердец бьется одно неохватимое сердце». В него сплавляются сердца участников железного уже не потока, в котором, естественно, преобладает нечто стихийное, а похода, железного марша железных воинов революции.
Так раскрывает художник идейно-философский смысл романа. Его, пожалуй, особенно точно и кратко можно передать словами Ленина. Неустанно учит он, что железная дисциплина и железная стойкость — главные условия победы революции. В статье «Очередные задачи Советской власти» Ленин призывает «научиться соедиг пять вместе бурный, бьющий весенним половодьем, выходящий из всех берегов, митинговый демократизм трудящихся масс с железной дисциплиной…»
Ленинская статья публикуется 28 апреля 1918 года. То, о чем Ленин пишет, Ковтюх, Чапаев и другие военачальники-большевики той же самой весной восемнадцатого года осуществляют на деле. Им, на пусть еще малом, но уже собственном революционном опыте, гак же как Ленину, ясно, что партии «истерические порывы не нужны». Ей «нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата», их, выражаясь образным языком художника, железный поток. Вскоре в «Письме к американским рабочим» Владимир Ильич высмеивает тех, кто считает дорогу революции настолько широкой, свободной, прямой, чтобы не приходилось «временами, идя к победе, нести самые тяжелые жертвы… пробираться по самым узким, непроходимым, извилистым и опасным горным тропинкам».
Перед нами на этот раз уже не художественное, а научно-публицистическое обобщение. Ведь то, что Ленин пишет о революционном пути вообще, с поразительной точностью отражает особенности дороги, пройденной и одним из бесчисленных отрядов социалистической революции — Таманской армией. Вспомним, как рассказывают сами гаманцы лишь об одном эпизоде похода — лобовой атаке врага по непроходимым горным тропам:
«— Як долизлы до верху, осталось сажени дви, прямо стиной: нияк не можно ни взад ни вперед, — затаились вси. Батько вырвав у одного штык, устромив в скалу и полиз. И вси за им начали штыки в щели втыкать, гак и пидтягались до самого верху…»
«И вси за им», — просто говорит безыменный таманец.
Все за ним — за руководителем, за вожаком, за командиром. Так в общем, грандиозном масштабе пролетарской революции народ идет за коммунистами. Художник своими средствами, без какой бы то ни было нарочитой иллюстративности, показывает на примере Таманской армии зарождающийся в восемнадцатом году процесс воспитания и закалки революционной дисциплины.
— Воля сотен и десятков тысяч, — учит Ленин, — может выразиться в одном лице. Это и происходит у Серафимовича с Кожухом. У Фурманова — с Чапаевым. А несколько ранее — в его же повести «Красный десант» с самим Епифаном Ковтюхом — прототипом главного героя «Железного потока».