Рано утром, вынося ведро, увидел свою «Украину-2» в мусорном баке. Кверху лапами. Вроде убитого, расчехвощенного глухаря. Бросив ведро, вытащил, понёс на руках домой.
Длинногубцами и пинцетом пытался выправлять испохабленные рычажки с буквами. Ничего не получалось. Рычажки всё равно цеплялись друг за дружку. Машинка была изувечена, убита. Сволочи! Поставил её опять в шкаф. Прикрыл чёрным бархатом. Как похоронил. Целый день просидел дома. С пустыми глазами возле мигающего телевизора.
Вечером опять позвонили: «Мы забыли коробку с лентами. На столе. Можно мы придём за ней?» – «Да я тебя, сволота такая…» – начал было пенсионер, но на другом конце разом отключились. Тяжело дышал, сжав мобильник. Отбросил на диван.
– Да какие чёрные риэлторы, Катя! – кричал вечером пришедшей Городсковой. – Видела бы ты его уголовную рожу с шапкой на глаза! Бандит! И наверняка не один. Поражаюсь, как он не вырубил меня сразу. Видимо, чеченке нужно было всё увидеть своими глазами, обследовать, и тогда уж решить, убивать или нет. Вот и решила за сутки – убивать. Позвонила. Не наткнись я утром на свою «Украину» на помойке – неизвестно, что бы ты застала. Придя сюда, – уже хмурился старик, обнаружив под шумок заставленный продуктами стол.
Городскова совала курицу в целлофане в морозильник. Советовала срочно сменить сим-карту. Сергей Петрович! Могут сдёрнуть деньги. Все ваши сбережения. Со счёта в банке.
– Вряд ли такое возможно, – сбавил голос старик. – Да и нет у меня никаких сбережений в банках. Вон, всё в столе. Остатки от пенсий. Могли бы просто дать по башке и собрать всё.
Помолчал, мечась взглядом.
– Знаете, Екатерина, осталось гаденькое чувство – дал себя облапошить, подпустил их к себе, как распоследний маразмат. С палочкой. На скамеечке. С отвешенным ротиком.
Представив эту картину, старик закрыл глаза. Точно плакал.
– Ну-ну, Сергей Петрович. Не расстраивайтесь. Всё обошлось. Вам обязательно надо поставить глазок в дверь. Ведь вы открываете всем не спрашивая. Так нельзя.
Но Дмитриев всё не унимался:
– Нет, Катя, смотрите, какие психологи! Как всё рассчитали! Ведь кто в наше время продаёт или отдаёт пишущие машинки? Старые, часто одинокие люди. Старики. Ага! Вот мы и сорвём телефончик, и позвоним! Дверь-то нам и откроют!
Екатерина, казалось, уже не слушала, писала на бумажке отчёт. О купленных продуктах. С некоторых пор старик поставил условие, что за все приносимые ею продукты будет платить. Раз уж с вами бороться невозможно! Екатерина чувствовала себя жлобовкой. «Вот, Сергей Петрович, всё, что купила и сколько заплатила». Хотела отдать и чеки, но не решилась.
Старик пошёл к столу. К ящику стола. К своим сбережениям. Вернулся. Протянул деньги. Оба испытывали неудобство. Чёрт знает что, злился старик. Тем более, что Городскова сразу засобиралась. Даже не попив чаю. Куда же вы? Поздно, Сергей Петрович.
Старик тоже стал одеваться, чтобы проводить.
– Вам нельзя выходить сейчас, Сергей Петрович.
– Это почему ещё? – уже надевал свои скалолазы.
– Они могут поджидать вас во дворе.
– Не смешите, Екатерина Ивановна.
Тогда Городскова начала настаивать, чтобы он оставил в квартире свет. Увидят свет, значит дома, забаррикадировался. Ничем не взять, Сергей Петрович!
– Вы однако фантазёрка, – уже закрывал дверь старик.
Вышли во двор, в черноту, под мартовские сахарные звёзды. На улице было светлее – с дымящимися фонарями уходил, блестел гололёд. Ноги Екатерины сразу стали разъезжаться. Дмитриев крепко взял её под руку. Да, этот может постоять за себя. И всё же обмирало сердце, когда представляла, что могло сегодня быть, если бы вечером старик всё же открыл дверь бандитам. Искоса поглядывала на выдвинутое лицо. В виде железного забрала.
Ледоступы старика уверенно хрустели, грызли лёд.
2
В конторе отопление, видимо, не работало. Чтобы согреться, нотариус ходила по комнате. Руки её со спущенными рукавами кофты роднились с мёрзнущими лапами обезьяны.
– …Вы теперь должны, Сергей Петрович, поехать и пройти психиатрическую экспертизу, и с их справкой и двумя свидетелями вернуться ко мне. Сегодня же. Потому что справка действительна только сутки. А то мало ли что.
Точно. Клиент может сдвинуться за день, додумал за неё Дмитриев. Поднялся. Женщина вырвала листок и уже писала адрес.
– Вот, Сергей Петрович. Доедете на 60ом до предпоследней остановки. Она так и называет – «Психоневрологический диспансер». И там увидите здание на отшибе – вам в него. Жду вас. Я работаю до семи.
От остановки к «зданию на отшибе» шёл по ледяным лужам. Или вылезал из луж и проваливался в снегу рядом с лужами. К серой пятиэтажной хрущёбе с окошками и без балконов вышел, окончательно промочив ноги. Однако внутри попал как будто в парную баню – весь коридор первого этажа был забит людьми. (Неужели в городе столько психов?) Очереди были и в регистратуру, и в кассу, куда нужно было платить за услуги заведения, и к кабинетам, где возле каждой двери стояли и сидели пациенты. (Психи.)
Через полтора часа, наслушавшись разного бреда вокруг себя (голову поворачивал как удивляющийся гусак – то в одну, то в другую сторону), Дмитриев оказался, наконец, в кабинете психиатра.
Врач с большим хлебным лицом, разбирая бумаги, спросил, как фамилия, имя-отчество, с какого года рождения, числа, месяца. И стал писать. Писал долго. Словно расписывал полученные скудные сведения в повесть, в роман. Дмитриев поглядывал на свои часы. Потом на стену, где висел какой-то бородатый корифей. Вроде бы Сеченов.
Через десять минут психиатр протянул справку: «Вот, пожалуйста. Для нотариуса. Вы абсолютно здоровы».
– О чём же вы писали столько времени! – в сердцах воскликнул Дмитриев.
– Извините. Нам нужно. На случай судов. Прокуратуры. Ваш анамнез. Психически здорового человека. А на это уходит время.
Психиатр с рыжим хлебным лицом смотрел в окно. Растолковывать каждый раз идиотам. Писать им эпикризы.
Да-а, тут только руками развести. Чертыхаясь, опять проваливался в мартовском снегу к остановке. И в психушке всё с ног на голову! И там всё перевернули!
Нужно было домой, сменить окончательно промокшую обувь, носки, но время поджимало, и сразу помчался на маршрутке в центр.
Завхоз Финеев Валентин Иванович при виде Дмитриева вскочил из-за стола:
– Сергей Петрович! Рад, рад! – тряс руку. – Садитесь, садитесь. Рассказывайте, что случилось. С компьютером что-нибудь?
Дмитриев изложил суть дела.
– …Только это нужно сделать срочно. Пойти прямо сейчас. Сможете помочь, Валентин?
– Да какой разговор! Уже одеваюсь.
Быстро шли по коридору техникума. Из раскрытых изнывающих аудиторий слышались лишь голоса преподавателей. Дмитриев кивнул какому-то остановившемуся, разинушемуся лицу.
На вахте Валентин Иванович потыкал кнопки телефона: «Лиля, ты срочно нужна. Брось все дела и дуй к нотариусу на Пушкина. Жди нас возле входа».
Невысокая женщина в беретике и лёгкой курточке прогуливалась вдоль окон нотариальной конторы на Пушкина. Увидела мужа, с ним какого-то старика с вислым, как колун, носом. Знакомясь, пожала его ледяную руку. Втроём вошли в контору.
Через час вышли наружу, застёгивая одежду. Жена Лиля сразу заторопилась домой. Что называется, нужно к плите. Старик с благодарностью потряс её маленькую ручку. Лицо его горело. Ступни ног ощущали в ботинках холодную липкую слизь. Определённо заболею. Целый день с сырыми ногами.
– Ну что, Сергей Петрович, – отметим событие? – кивнул Винеев на кафе через дорогу. Под названием «У Маруси».
Точно. Спасение от простуды. Выпить! Через пару минут уже раздевались в кафе.
– Вы простите меня, Сергей Петрович, за любопытство, но кто вам приходится этот Городсков Роман Валерьевич? – спрашивал, управляясь с бифштексом, Финеев. – Он ваш внук?
Дмитриев уже хлопнул три рюмки. Колун-нос его пошёл окалиной. Дмитриев тоже пилил ножом в тарелке. Однако прервался, потрогал на столе пластиковый файл с документами. Словно убедился, что они на месте. Лишь после этого ответил:
– Он сын и внук моих добрых знакомых. Он стал дорогим мне человеком. Я с ним подружился. Разве этого мало в наше подлое время? – Опять налил в рюмки. Поднял свою: «Ваше здоровье!» Хлопнул, стал закусывать.
Значит, завещание на квартиру написал постороннему человеку, мальчишке. Как баба подпершись рукой, Финеев смотрел на безрассудного старика. А тот, смахнув салфеткой с губ, уже рассуждал:
– Знаете, Валентин, вообще-то только дети делают нас людьми. Общение с ними. Приходится подтягиваться, стараться быть лучше, чем ты на самом деле. А так, кто ты есть – желчный, никому не нужный старик. Никто тебе не пишет, не звонит. Тебя нет. Ты невидим… У вас есть дети, Валентин?
У Финеева не было детей. Он удивился такому рассуждению старика. Можно сказать, простился с квартирой и не унывает. Смотрел на старика, как будто тот уже квартиру потерял. Безвозвратно. Жалея, хотел даже расплатиться за всё, что съели и выпили. Однако новоиспечённый бомж не позволил. Ни в коем случае, Валентин! Сам начал выкладывать купюры официантке на стол. Этаким завсегдатаем, кутилой. Потребовал ещё сто грамм. На посошок, девушка!
Сидели дальше, разговаривали. Финеев рассказывал о себе:
– Я ведь бизнес имел, Сергей Петрович. Четыре года был директором небольшой фирмы. Да компаньон кинул. Свинтил со всеми деньгами. Где-то в Америке сейчас. Пытался ещё раз подняться. Уже один. Не вышло. Вот и в завхозах оказался.
Финеев загрустил, подпёрся кулаком:
– Мы ведь живём по принципу русского человека, Сергей Петрович. По единственному. Дают – бери. Бьют – беги. Отвечать ни за что не можем, не умеем. Какой тут к чёрту бизнес.
– Валентин! Не грустить! Поднимешься! – уже приказывал Дмитриев. – Всё у тебя в порядке! Не грустить!
Пятясь, хватаясь за стулья, – поднялись. Как бы в бизнесе. Как бы каждый в своём. В кафе уже бомбила музыка из чёрных ящиков. Возле эс