И дальше, каждый раз обманутый сильным дерганьем снасти, – рефлекторно кидался к удилищу. Но разочарованно вёз лесу к берегу. И опять разглядывал ершишку, удивляясь силе, с какой сопливенький дёргает снасть. Прямо Геркулес. Бабушка и внук дрыгали ногами на песке, побросав удочки. А чего смешного, поворачивал голову старый рыбак.
Солнце село, начало быстро темнеть. Сергей Петрович развёл костёр и подвесил казан с водой.
Костёр жадно облизывал казан. Словно бы скликал всю чёрную ночь. Рома не отрывал глаз от него. Сергей Петрович и бабушка к пляшущему пламени были безразличны – бабушка чистила картошку, Сергей Петрович солил уже почищенную рыбу. Разговаривали о пустяках.
Тарелки для ухи были обычными, столовыми, зато ложки – деревянными. Сергей Петрович говорил, что только такими и нужно есть уху. Он зачерпывал со дна казана ухи, поднимал поварёшку и наливал вместе с густым паром в тарелку. Подавал в осторожные руки внука и бабушки.
Ели, покачивали головами, мычали от восторга.
– Вот вам и ерши, над которыми вы смеялись. Без них уха – не уха. – Сергей Петрович стягивал с деревянной ложки шумно, по-рыбацки. Хлебал уху. Как положено.
– Кому добавки?
Он ещё спрашивает! Две тарелки тут же подсунулись под парящую поварёшку.
Пили чай. Старик и Екатерина удерживали кружки задумчиво, обеими руками. Рома вне зоны их глаз налегал на печенье, не забывая припивать.
Пустой костёр догорал. Красно-фиолетовые хлопья слабели, едва трепетали над сжавшимся жаром. Усеянное звёздами небо стало близким. Рукой подать.
Часов в девять забрались в палатку.
Спальный мешок был только один. Остался от сына Сергея Петровича. От Алёши. Рома лежал в нём как в странном египетском размягчившемся саркофаге. К тому же пованивающим затхлым, давно не стиранным. Бабушка справа и Дмитриев слева точно не слышали этого запаха, как ни в чём не бывало разговаривали. Они лежали в свитерах, тёплых штанах и шерстяных носках. А Сергей Петрович вдобавок в лыжной шапке. Видимо, чтобы ночью лысина не замёрзла.
Рома старался не смотреть на ползающие по брезенту лунные тигровые лапы, всё обдумывал свое положение в «саркофаге». Потом как-то незаметно уснул.
На другой день снова ловили рыбу. Потом купались. Подходящей берёзы на берегу не нашлось, поэтому Дмитриев показывал лишь медленный мощный кроль вдоль берега. Екатерина Ивановна не отставала, махала сажёнками. Рома переносил толстые руки медленно, пытался подражать Сергею Петровичу.
На открытых буграх, на солнцепёке, уже вызрела земляника. Собирали в стеклянные банки. Не забывали кидать в рот.
Потом залезли в малинник в низине. Рома разом забыл Москву. Забыл свои шахматы и формулы – ел малину горстями.. Обирающий ягоду Дмитриев смотрел на него снисходительно. Вроде уже излечившегося вампира.
Вернулись на дачу ближе к вечеру. Немного отдохнули, полили огород и отправились домой.
Оставшийся Свищёв плясал, боролся со своим фонтаном.
4
Всё чаще и чаще скребла мысль, что нужно рассказать всё старику. О внуке его, о правнуке. Раскрыть ему глаза. Что дальше тянуть нельзя. Потом будет ещё труднее. Ситуация, в которую загнала себя сама, давно созрела, нарвала. Её нужно было вскрыть, в конце концов. А там уж – что будет.
Городскова застывала с торчащим шприцем в руке. Не видела подкрадывающейся, вернувшейся с того света попы. Попы Пивоваровой. Которая уже стояла наклонённая: «Ну что же ты, доча? Тяжело стоять». Медсестра спохватывалась: «Извините, Анна Ефимовна». Мягко ставила укол. Помогала надеть штанишки.
Старик был постоянно закрыт, неприступен. Нахрапом брать такую крепость немыслимо. Это – по умолчанию. Нужно дождаться момента, когда он отмякнет на какое-то время, станет лиричней, что ли, пустится в воспоминания. И притом только с ней, без Ромки.
Впрочем, такой момент недавно был, но и его упустила.
Старик приехал за свитером для Ромки. («На вечерних рыбалках свежо, Екатерина Ивановна».) Взять его и сразу уехать назад. Она всполошилась: как же мальчишка там один! Сергей Петрович! (Мол, чего же ты, старый идиот, одного его оставил?)
Странный упрёк, нахмурился Дмитриев. Нужно бы знать своего внука. Человека ответственного.
Сухо сказал:
– Он поливает огород, Под присмотром Свищёва.
Подошёл к фотографиям на стене. Их можно будет спокойно рассмотреть. Пока за спиной переворачивают весь дом, ищут свитер.
Постояв перед сердитым (ответственным!) Ромой в центре, сдвинулся от него к другой фотографии. Рядом.
Молодой мужчина с высоким лысым черепом в форме кудрявой беседки. Тупо-острый нос. Напряженные глаза в черепе будто бы на защите интеллектуальной собственности… Это и есть, по-видимому, отец Ромы. Валерий Алексеевич Городсков… Что-то неуловимо знакомое в нём проступало. Где-то когда-то уже виденное. На Екатерину Ивановну совсем не похож. Остаётся – обликом в неизвестного общественности папу. Да. Только так.
Старик отошёл от фотографий.
Однако за столом был рассеян. Глотал чай безотчётно. Блуждающие глаза его роднились с луноходами.
Неожиданно спросил:
– А чем Валерий Алексеевич занимается в министерстве? Конкретно?
Никогда не спрашивал! Как будто тот и не существовал!
Вместо того, чтобы спокойно сказать старику: да это же внук ваш, Сергей Петрович. Неужели не узнали? – и даже рассмеяться – Городскова похолодела. Быстро глянула на Валерку на стене. Начала что-то говорить о нём, отвечать. Общими словами. Второй референт он, Сергей Петрович. Участвует в заседаниях. Видимо, что-то подсказывает шефу. Ну министру.
– Вы говорили, что он пишет диссертацию. Какова её тема? – всё допытывался старик, перестав пить чай.
– А вот этого я совсем не знаю, – окончательно сконфузилась Екатерина Ивановна.
– Жаль. – Старик вернулся к печенью, к чаю, снова ушёл в себя. Забыто слетали с губ слова: – Матери бы об этом нужно знать.
Неужели узнал, почувствовал что-то, всё следила за блуждающими глазами Екатерина. Так и упустив момент.
Потом ещё был подобный случай, когда можно было сказать старику. Правда, не под фотографиями, а на почте, куда зашла зачем-то с ним получить перевод от Валерия. (Перед поездкой на дачу, где их ждал Рома.) И тоже не решилась, не посмела. И старик стоял рядом, пока заполняла бланк. Постукивал пальцами по стойке, и лицо его было недовольное и даже злое. Словом – никак. Язык опять не повернулся.
В августе приехала Галина.
Сёстры не виделись полтора года. Галина сильно постарела. Из вагона, хватаясь за поручни, спускалась тощая старуха с поредевшими космами серого цвета.
Обнимая её, чувствовала в руках какую-то неустойчивую жесткую механическую куклу.
– Ну, ну. Телячьи нежности ещё какие-то, – сердилась Галина. – Вези вон лучше чемодан.
Дома оставила её мыться и отдыхать, а сама поспешила обратно в поликлинику.
Вечером две сестры ужинали. Галина оглядывала комнату. Верная себе, давала указания. Вымытые волосёнки её походили на рассыпавшуюся хижинку китайца. Диван переставить вон туда. Телевизор тоже туда. Тумбочку сюда. Стол вообще выкинуть, купить новый. А шторы? Что это за шторы у тебя на окне? Это же жёлтая Африка! С папуасами! Жёлтый дачный огород! Завтра же купим новые. В общем – начальница. Бывший прораб. Всю жизнь среди мужичья. На стройках. Сейчас на пенсии. Беломорины только в зубах не хватает. Курить бросила.
– А где Роман? – словно только что обнаружила, что его в комнате нет.
Городскова рассказала о Дмитриеве. Как встретила его в первый же день после Сургута. Как ходили к нему потом, как привязался к старику Ромка.
– Ну и зачем он вам? Такой дедушка? – удивилась Галина Ивановна. – После стольких-то лет? Ведь будет думать, что за квартирой охотитесь. Не морочь голову ни себе, ни Валерию с Ромкой. Забудь, Катюшка. Быльём поросло.
Старая Катюшка начала горячиться, что всё совсем не так, ни о каких квартирах речи даже нет, жалко просто старика, что одинокий человек, что Ромке-то он прадед, родной прадед, Галя, но сестра прервала:
– И что? Поедете на передачу «Жди меня»? Устроите индийское кино? Встреча через тридцать лет? Старенького дедушки с внуком да ещё и с правнуком в придачу?.. Ты как-то подзабыла, милая, что сделал с тобой его сын. Хочешь ему рассказать об этом? Представить ему результат – внука и правнука? Тебе надо это? Это же себя не уважать!
– Да при чём тут «уважать, не уважать»! – в беспомощности восклицала Екатерина Ивановна.
– В общем, не дури, Катюшка. Завтра лучше поедем к папе и маме. Наверное, и не была на кладбище ни разу. С этим объявившимся Дмитриевым. Да и Рому не мешало бы взять с собой. Чтобы знал, кто его настоящие прадед и прабабушка, – всё ворчала начальница-прорабша. – А не всяких там самозванцев.
5
Поехали на кладбище на другой день. Сразу после работы Екатерины.
Одетая в штормовку сестры, с сумкой на коленях, Галина не отрываясь пялилась в окно на пролетающее. Походило, ничего не узнавала в городе. Всё время спрашивала сестру – «а это что? а это откуда тут взялось?» И даже удивилась один раз, увидев громадный, как многопалубный Титаник, универмаг. Смотри-ка, тоже стало как у людей.
В своё время Галина хорошо заплатила кладбищенскому начальству. И отца, и мать похоронили в старой, зелёной части кладбища. Похоронили рядом, в одной оградке. Увидев заросшие бурьяном две могилы, больше похожие на заброшенные в огороде грядки, Галина в сердцах воскликнула:
– Бить тебя некому, Катюшка. Честное слово!
Сбросила штормовку и сразу принялась выдирать бурьян.
Екатерина Ивановна смотрела на круглые портретики в пирамидках. Мама и папа словно жили в этих пирамидках, выглядывали из них. Дочь смахивала виноватые слёзы. Была она здесь только один раз. Сразу после приезда из Сургута. И, приехав на кладбище, точно так же, как Галина сейчас, раскорячивалась и выдирала многолетнюю дурнину. Бедные папа и мама.