— Смотря кто друг. И кто ты.
Зубрик осторожно положил сотовый телефон на инкрустированный красным и эбеновым деревом старинный стол. Огляделся, обозрел свою пышнотелую роскошь, массивные золоченые шандалы, задрал голову, наблюдая, как стукаются друг об дружку, тонко позванивая, граненые хрусталики люстры-колеса. Сияющее колесо. Колесо жизни. Эти хитрые восточные люди верят в какое-то колесо жизни. Бахыт ему рассказывал. Да он все равно ничего не понял, смеялся, тряс подбородками. Колесо, чтоб катилось, смазывается только баксами. Их нужно под колесо все время подкладывать. А если баксов нет — смазывать натурой.
Кровью.
Я смотрела на Игната умоляюще. Он же был так добр ко мне. Он поможет мне.
Я открыла ему все карты. Головой в омут. Была не была.
Мы лежали в постели. Я не могла обойтись без постели. Открывать эти карты, проклятые карты моей сумасшедшей жизни, можно было только в постели, больше нигде. Горизонтальное положение как нельзя лучше подходило для такого разговора. Да, постель, объятия, расслабуха, легкое вино, доверительный взгляд. Тебе ведь не впервой играть, актерка!
Глубоко внутрь души я загнала все: отвращение, боль, угрызения совести. После Каната мне казалось невозможным спать с другим человеком. И все же я сделала это. Акватинта из-за денег присоветовала мне спать с клиентами. Игнат Лисовский, конечно, не клиент. Он — один из моих мужчин. И все-таки я чувствовала себя будто вывалянной в грязи. Значит, со мной действительно что-то ПРОИЗОШЛО.
Канат, прости, не до тебя. Прости, Канат, я должна сейчас заручиться поддержкой этого человека.
А может, все, что у меня было с тобой, — призрак… Эта, твоя, как ее… инсталляция…
— Игнат. Помоги мне. Ты понял, что я в западне?
Он приподнялся на локте в постели, закурил.
— Ну, так. Я, в общем-то, предполагал, что все так оно и есть. Но достоверно не знал. У меня не было доказательств. Все сработано очень чисто. Беловолку браво. Хорошо, что ты мне все начистоту рассказала. — Он затянулся, щеки его ввалились. — Хочешь — тоже начистоту?
— Я не верю в «начистоту», Игнат. В любой самой искренней исповеди всегда есть тихая заводь скрытого. Тайны.
— Я не делаю из своих взаимоотношений с Зубриком никакой тайны. Зубрик всегда был соперником Женьки в его денежных делах. А когда Женькины дела, после его гибели, перешли ко мне, то вся неприязнь Зубрика перекинулась на меня. Ты ж понимаешь. В бизнесе так.
— Ты занимаешься алмазами? — Я вынула у него изо рта сигарету и тоже затянулась.
— Да, и ими тоже. Прибыльное дело. Но очень опасное. Голландская контора по перекупке и обработке алмазов, «Де Бирс», заключила со мной, то есть с «Архангельскдиамантом», неравноправный, как я сейчас понял, договор. Потому что мне перебежал дорогу Вова Живов из «Саха-алмаза». Он отсыпает краденые с приисков алмазы в карманы голландцев горстями. Распоряжается камнями, как своей собственностью. Будто алмазы — это так, белая смородина, килограммом больше, килограммом меньше, какая разница. И международный алмазный рынок залихорадило. Я втянулся в эту историю… ну, да это не твоего ума дело, Люба… — Он поправился. — Пардон, Алла. Мне непривычно называть тебя так.
— От брата… осталось много живых камней?.. Украшений?..
— О, много. Большая часть у меня. То, что принадлежало Любе, хранит Беловолк. Мы теперь с Беловолком молочные, то бишь алмазные, братья. — Игнат докурил сигарету, бросил в тяжелую нефритовую пепельницу, стоявшую на столике рядом с кроватью. Из зеленого, болотного нефрита по краям пепельницы были вырезаны слоны с едущими у них на загривках всадниками. В руках всадники держали короткие копья… или ножи?.. Я тогда не знала, что это крючки для понукания слона, анкасы. — Почему ты об этом спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы я помог тебе в твоей борьбе с твоим Горбушко материально? Подбросил тебе пару-тройку хороших камней?.. И ты бы попросту купила его?.. Понятно, Юрка не даст тебе таких денег, ну, в смысле, на откуп, никогда. В лепешку расшибется, не даст.
Мы оба помолчали. Горела тихая лампа, медовый ночник. Будто бы горела свеча. Я снова вспомнила бамбуковые трубки. Ощутила на губах вкус опийного дыма. Рядом со мной чужое тело. Нелюбимое тело. Господи, как же долго я блуждала во тьме. Вырви меня из тьмы. Дай мне снова свет.
Жить с художником — в подвале — в ужасе — в нищете?!
Это я, я вырву сама его оттуда.
Не говори Игнату ничего об алмазах, спрятанных в Тюльпане. У тебя в сумке сокровище. И ты сама не знаешь, какое. Может, там что-то защелкнулось, какой-то механизм, и эта железяка уже не откроется никогда.
— Деньги мне нужны, да, — тихо и твердо сказала я. — Мои собственные деньги. У меня их никогда особо не было. И теперь нет. Но они мне нужны. Не в этом дело. Я их добуду. Помоги мне избавиться от папарацци.
— Избавиться?.. — Он округлил рот в притворном испуге, поцокал языком. — Какие выражения ты употребляешь…
— Я хочу сказать, помоги избавить меня от него.
— Так-так, помоги-спаси. — Игнат насмешливо покосился на меня. От его красивых губ пахло табаком. Красавчик Игнат. Брат красавчика Женьки Лисовского, алмазного босса, сам алмазный босс. В постели рядом со мной. Еще слегка вспотевший после праведных трудов. — И что же мне за это будет, как говорят пацаны-третьеклассники?
Я уже знала, клянусь, о чем он меня спросит. По блеску его глаз. По вздрогу его красивых губ.
— Выходи за меня за это замуж, а, Люба-Алла?.. Слабо тебе?..
Я даже не смогла опешить, потому что у меня не было времени.
Времени нет никогда ни на что, Алка.
Сделка. Какая изящная сделка. Ты выйдешь за него замуж, и он тебя прикроет, у него наверняка мощная крыша. Прикроет так, что тебе нечего будет беспокоиться о судах-пересудах, Игнат Лисовский купит всех судей с потрохами. Все так просто. Замуж — и крыша. Крыша — если замуж.
И тебе крышка.
Все ясно, Алка, ты в мышеловке. В еще одной.
И когда только этот младший Лисовский успел в тебя втюхаться до такой степени, что — на тебе, девочка, руку, сердце и все с ними впридачу?! Невероятно.
Как невероятно?! Ты что, считаешь, что в тебя нельзя влюбиться и от тебя, блестящая Люба Башкирцева, нельзя потерять голову?!
Он не теряет головы. Видишь, как он насмешливо, прищурясь, смотрит на тебя.
А может, это всего лишь шутка. Всего лишь веселая шутка. Подберись, Алка. Соберись, как для прыжка. Тебе же так часто приходилось прыгать. Даже с высокой платформы на заснеженное полотно, с риском сломать ногу и разбить голову, когда за тобой в один прекрасный январский день гнались трое с ножами в руках и початыми бутылками в карманах. О Россия, страна водки и ножей. Ножи, как это традиционно. Мы — азиаты. Нас голыми руками не возьмешь.
— Ха-ха, — отчетливо сказала я. — У меня даже голова закружилась, Игнат. Плесни мне немного сухого. Я не люблю эту кислятину, но дай горлышко промочить.
Он взял со столика бутылку «тибаани», налил мне в бокал. Я села в подушках и отпила. Быстрей. Алла, быстрей. Ты слишком долго думаешь.
— Я…
Прокуренный подвал. Темный силуэт виселицы с троллейбусной кожаной петлей. Мертвые тараканы, приклеенные к ночному горшку. Мясорубка в тазу с резиновыми утками. И эта ржавая дверь гаража с процарапанным во всю ширину железным цветком. И это темно-смуглое, огненное тело, летящее сквозь меня степной стрелой с дрожащим опереньем. Эти единственные руки.
— Что умолкла, пташка?..
Он взял меня за подбородок. Я вспомнила, как брал меня за подбородок Сим-Сим, когда хотел ударить. Беловолк, когда хотел изругать. Тот, в кладовке у Белорусского, нанятый Зубриком, что поигрывал пистолетом перед моим носом.
Игнат, зачем ты взял меня за подбородок. Меня, шлюху со стажем. Я же устала от этого жеста. Если бы ты не взял меня за подбородок — я бы сказала тебе «да».
— Нет, Игнат. — Горло мое свела судорога, когда я глотала вино. — Я не пойду за тебя замуж.
— Ну и дура. — Он плеснул «тибаани» себе тоже. — Извини. Но ты дура. Ты была бы тогда под защитой. Со мной — под защитой. Я бы имел полное моральное право так прихлопнуть Горбушко, что он бы и имя твое забыл. Или так спрятать тебя, чтобы ни один хрен тебя не нашел. Или так опорочить «утку» Горбушко…
— Правду!..
— Правдой это быть не может. Правда это только наполовину — что ты не Люба. Но ты же не убивала Любу. Так растереть его в порошок, что он потеряет само звание журналиста навек. Есть много способов. Но для этого ты должна быть моей женой.
— А если я не буду твоей женой, ты не сможешь для меня все это сделать? Даже если я буду с тобой?.. Просто с тобой, Игнат?.. Останусь твой любовницей?..
— Любовницей?.. — Я увидела, как изменилось выражение его лица. Как оно подернулось серой, будто табачной, дымкой. Как прорезалась между бровей длинная вертикальная морщина. — Лю-бов-ни-цей… Да-а-а… Большего я, видно, недостоин.
Меня осенило. Он меня любит.
И когда успел полюбить? Две-три-четыре встречи, сидение в кафе, поход к Бахыту в антикварную галерею, несколько незначащих телефонных разговоров…
Да он же любит тебя, Алка, по-настоящему. И он не захочет твоей свободы. Он не захочет делить тебя ни с кем. Он хочет всего, чего хочет обыкновенный человек на земле, мужчина. Совместного сна в одной постели. Совместного кофе по утрам. Совместного отдыха. Совместной жизни. Он хочет жить вместе с тобой, Алка. Жить. Ведь это же так просто.
Надо мной нависло его красивое, теперь такое взволнованное, скинувшее светскую маску лицо. Я вжала голову в подушки.
— Я хочу, чтобы ты родила мне ребенка, Люба… Алла. Думай. Это шанс. Я даю тебе время подумать.
Я лежала в постели неподвижно. Закурить бы. Или выпить, не закусывая, полный стакан водки. И закрыть глаза.
— Тоже неделю? — мертво спросила я.
Толстая Анька смотрела на Серебро, как на придурочную. Схватила ее за плечи, потрясла. Будто хотела вытрясти из нее остатки той глупости, которую Серебро сморозила.