Зимников поднялся по лестнице Института желудочной хирургии, чувствуя легкость и бодрость во всем теле. Он шагал так быстро, что со стороны казалось – офицер вот-вот сорвется на бег. Ему стало жарко, и Петр Захарович расстегнул шинель. Провожаемый боязливо-восхищенными взглядами студентов, он миновал несколько этажей в поисках нужного зала. Коридоры с высокими потолками пустовали, немногочисленные встречные на студентов не очень походили – все больше взрослые мужчины со специфическим взглядом людей, повидавших разное.
Первая конференция фронтовых хирургов шла своим чередом. Поволоцкий надолго завис у регистрационной стойки рядом с главной лекционной аудиторией, утрясая рабочие проблемы. За двустворчатыми, плотно прикрытыми дверьми шла напряженная жизнь – доносились голоса, восклицания и обрывки ожесточенных споров. Александр и не заметил, как бывший командир легко и бесшумно подошел со спины. Медик спохватился лишь после того, как металлическая клешня с силой хлопнула сзади по плечу.
– Здорово, Борисыч! – приветствовал его офицер.
– И тебе не хворать, Захарыч, – в тон ему отозвался хирург, широко улыбаясь.
Они тепло обнялись, как будто со времени последней встречи прошли годы. Медичка за стойкой боязливо рассматривала странную и немного гротескную пару – офицера с подвижными протезами вместо рук и бритого налысо хирурга с пышной косматой бородой.
– Все-таки заменили? – Поволоцкий кивком указал на рукава товарища. Зимников поднял правую руку на уровень глаз и с видимым удовольствием покрутил страшноватой металлической кистью.
– Да. Военный эрзац, но все же лучше, чем ничего. Хоть пуговицы можно нормально застегивать. А стрелять мне вряд ли понадобится. – Зимников еще раз оглядел Поволоцкого с ног до головы, отметил землистый цвет лица и глубоко запавшие глаза. – А ты вот выглядишь не очень.
– Много забот, – кратко ответил хирург. – Я пока что за бюрократа работаю. Еще как минимум неделя такой жизни. Кто бы мне сказал раньше, что наш брат медработник такой капризный и склочный… Вот уж точно, все великое видится со стороны. Кстати! Хоменко помнишь?
– Обижаешь, – искренне удивился Зимников. – Чтобы я своих не помнил. Пулеметчик.
– Так он живой, не убила ни вражья пуля, ни наша медицина, хотя пытались изо всех сил, что одна, что другая… – Поволоцкий скривился, словно вспоминая что-то очень неприятное. – Вчера виделись, он пошел на поправку. Рвется на фронт.
– А я скоро отбываю… – сообщил Зимников, хлопнув по лацкану форменной шинели.
– На повышение?
– Да, – скромно улыбнулся офицер. – Я теперь подполковник, завтра еду на запад…
Петр Захарович замялся, на его лице отразилась мучительная борьба между требованиями устава и простым человеческим желанием похвалиться соратнику.
– Не спрашиваю! – Поволоцкий все понял правильно. – После победы расскажешь. А может быть и раньше, я ведь тоже…
Протяжный сигнал разнесся под высокими сводами, прервав медика. Зимников чуть присел и закрутил головой – звук очень напоминал сирену противовоздушной тревоги, и тело отреагировало само собой, помимо воли хозяина.
– Вот я тоже поначалу едва ли не под лавку прыгал, – прокомментировал Поволоцкий. – Долго привыкал. Это сигнал к перерыву, обед. А затем снова… прения.
– Тьфу на вас, – выразительно сообщил Зимников. – Одно слово, коновалы.
Широченные двустворчатые двери мореного дуба отворились с натужным скрипом. Медики потянулись из аудитории, главным образом группами по два-три человека, оживленно споря и обсуждая какие-то свои медицинские вопросы.
Зимников широко открытыми глазами проследил за бородатым, совершенно седым стариком в архиепископском облачении, шествующим за молодым помощником. Осанке пожилого врача мог бы позавидовать монарх, но самое главное – старик, похоже, был совершенно слеп. Он использовал помощника как поводыря, положив ему на плечо руку с костистыми и даже на вид очень сильными пальцами. Вокруг странной пары словно раскинулся шатер молчания, при приближении пожилого медика и его проводника все прекращали разговор и почтительно склоняли головы, словно слепец мог их увидеть.
– Это кто? – шепотом спросил подполковник.
– Это – Валентин Войно-Ясенецкий, архиепископ. И патриарх гнойной хирургии, – так же тихо ответил Поволоцкий. – Каждый, кто за последние тридцать лет не умер от гангрены и нагноений, обязан жизнью лично ему или его ученикам. Он прибыл из Симферополя, чтобы благословить съезд. Заодно послушать, что молодежь выдумала.
– Чудны дела твои, господи, – пробормотал Зимников, охваченный удивлением. – Врач, да еще и церковник…
– Великий врач, – поправил Поволоцкий. – И настоящий пастырь.
– Да-а-а… – протянул подполковник. – Я думал, ничему уже не удивлюсь. Как у вас вообще дела-то?
– Замечательно! – со счастливой улыбкой отозвался Александр. – Обсуждаем насущные проблемы, думаем, как их решать. Девяносто процентов ошибочной диагностики некоторых видов травм. Ввели контроль на погрузке раненых при отправке в тыл, пока снимаем половину, в основном – плохой гипс. И так далее, в том же духе.
– Девяносто процентов… половина… – повторил Зимников. – А чего ты такой радужный? Это же плохо!
– Ты не понял, – терпеливо пояснил хирург. – Полгода назад обсуждать диагностику было бы вообще бесполезно. Наша система начинает работать, и поднимаются вопросы, о которых раньше или вообще не думали, или до которых просто не доходили руки. Диагностика, шок, сепсисы при ожогах… Когда-нибудь тот, первый съезд, когда приняли решение о создании единой доктрины военной хирургии, и этот, нынешний, где ее изучают врачи-практики – все это войдет в историю как величайший момент военной медицины. Хорошо поставленное лечение может вернуть в строй три четверти раненых на поле боя. Потому в этом зале мы дали стране не одну новую армию.
– Здорово, – искренне восхитился Зимников. – Вот никогда бы не подумал…
Сказав это, подполковник посмотрел на часы, смотревшиеся странно на металлическом «запястье».
– Извини, дружище… Мне уже пора, – с легкой печалью произнес он. – Увидимся после победы.
– Наверное, раньше, гораздо раньше, – сообщил Поволоцкий, доставая из кармана сложенную вдвое бумагу с четкими сине-красными печатями. Он протянул ее собеседнику, Зимников принял тонкий листок очень осторожно, растопырив стальные хваталки.
– С координацией пока еще нелады, тонкая моторика плохо дается, – пояснил офицер. – И что это у нас… Прошу освободить меня по состоянию здоровья от должности консультанта по медицинским вопросам Мобилизационного Комитета при Научном Совете… Неужели хуже стало? А! Приложение – акт комиссии о годности к хирургической работе в армейском районе. Одобрено и подписано лично Его Величеством.
Аккуратно сложив прошение, Зимников вернул документ.
– Выходит, и ты в действующую?
– И я в действующую, – эхом повторил Поволоцкий. – Через неделю.
– Значит… до встречи?
– Увидимся, господин подполковник. – Хирург подмигнул. – А если не сладится… После победы, в пятницу, в шесть вечера, у Московского Аэродесантного офицерского училища. И Таланова не забудь, не поверю, что он сам по себе будет, без тебя.
– И правильно. А больше ничего не скажу. Сам увидишь, или после войны расскажем.
– Значит… до встречи. Так или иначе.
– До встречи. После победы.
– … Таким образом, хотя мы не можем в точности описать механику процесса, но благодаря данным, полученным Радюкиным, можно примерно представить суть происходящего.
Профессор Черновский откашлялся и выпил глоток воды из стакана. Стекло глухо звякнуло о стекло – совещание «Бюро 13» происходило все в той же петроградской резиденции, уже знакомой Терентьеву. Вокруг «насекомого» стола, переливающегося отраженным светом, разместились император и Мобилизационный Комитет, за исключением медицинского консультанта. Не было ни одного военного и промышленника, только Константин и рабочая группа Комитета. И общее настроение очень сильно отличалось от памятного Ивану по первой встрече в этом кабинете…
– Доктор Радюкин считал, что основная причина вражеской экспансии – экономические проблемы нашего врага, невозможность остановить долго и тщательно раскручиваемый маховик тотального милитаризма, – продолжил Черновский. – Непредвзятое изучение его материалов наводит на мысль, что это некоторое упрощение очень сложного и многопланового явления. Экономика, безусловно, имеет большое значение, но ею одной мотивация явно не исчерпывалась. Здесь однозначно оказала весомое влияние массовая психология врага, базирующаяся на духовно-мистическом восприятии мира. Для них развитие есть борьба огня со льдом, единоборство сил вырождения и евгенического очищения. Нельзя сбрасывать со счетов и культ силы и молодости, отказа от любых вредных привычек вроде курения или алкоголя. Во многом благодаря этому, несмотря на непрерывную войну, «евгенисты» представляют собой демографически очень молодое общество. Причем общество, у которого направленное вовне насилие возведено в абсолют, как универсальный метод решения любых проблем.
Профессор снова сделал паузу, восстанавливая дыхание. За окнами кабинета простиралась беспроглядная ночная тьма, но для работников «Бюро» понятия «день» и «ночь» уже утратили прежнее значение. Последние дни Черновский очень мало спал и очень много работал, оценивая и систематизируя бесценные сведения, доставленные с «точки Икс». Говорить было трудно, облекать мысли в четкие, строго сформулированные положения – еще сложнее.
– Мне сложно принять все это, – произнес Константин без всяких эмоций. – Я могу принять к сведению, оценить логически, но не могу проникнуться. Это какое-то… античеловечество.
– В моем мире вполне приличной нации хватило десяти лет, даже меньше, чтобы оскотиниться, – вступил в разговор Иван. – Здесь мы имеем дело с результатом многолетней эволюции. Если это можно назвать эволюцией. Лет тридцать, как минимум, скорее даже больше, даже с поправкой на их размытую и неточную хронологию…