Сторожа бегали вокруг канавы с кровью в поисках протечки, которую никогда не найдут. Её окружали тысячи людей, но никогда ещё Юва не испытывала такого одиночества.
К ней подбежал Броддмар и поднял на ноги.
Страж с арбалетом смотрел на Очевидца. Он не знал, что именно видел. Страж посмотрел на Броддмара:
– Ты видел?..
Броддмар указал на западные ворота.
– Да! Он побежал туда.
Страж заморгал и помотал головой, стряхивая с себя наваждение. Хохотнул, уверенный, что ему всё привиделось, и помчался к воротам.
– Всё в порядке? – спросил Броддмар.
Юва кивнула, скрывая боль в груди. Она искала глазами Нафраима, хотя знала, что не найдёт. Знала, потому что в её груди билось лишь одно сердце, и никогда ещё оно не было таким маленьким. Хрупкая, готовая лопнуть оболочка с одиноким пульсом. Лёгкая и настороженная, как дыхание.
Метка смерти
Нафраим запер за собой дверь. Его встретил Офре. Он подошёл, чтобы взять у него пальто, но Нафраим не стал его снимать.
Управляющий показал ему письмо на полке у дверей.
– Оно пришло, когда вас не было, господин.
Нафраим взглянул на красный конверт с белой печатью Эйдалы и горько улыбнулся. Он не тронул его: он был уверен, что, кроме пустой карточки, в конверте ничего нет. Это метка смерти.
Она не тратит время понапрасну.
Нафраим положил руку на плечо управляющего и провёл его в зал.
– Офре, боюсь, мы подошли к концу пути.
– Господин?
– У меня вышло время, и последнее доброе дело, которое я могу совершить, – это освободить тебя. Я знаю, ты этого не ожидал, но ты должен покинуть меня. И, если тебе дорога твоя жизнь, ты сделаешь это без промедления. Упакуй вещи, распусти слуг и немедленно уезжай отсюда. Конечно, я позаботился о твоём выходном пособии, так что тебе никогда не придётся беспокоиться о деньгах. Инструкции для тебя лежат в Банке Наклы. Ты слушаешь меня, Офре?
Офре медлил. Нафраим видел, что Офре хочет спросить его о чём-то, но он этого не сделает.
– Всегда, господин. Спасибо, господин.
Нафраим взял его ладонь обеими руками.
– Это я должен поблагодарить тебя, Офре. На протяжении многих лет ты был моим бесценным, восхитительным помощником. Я спущусь в кабинет и приготовлю пакет, который ты должен доставить.
Офре опустил глаза. Морщинистые щёки покрылись румянцем. Когда он успел так постареть? Время идёт слишком быстро, оно всегда шло слишком быстро.
– Конечно, господин. Приготовить вам чай?
Нафраим выдавил из себя улыбку.
– У нас больше нет времени на чай. Иди, и, если услышишь, что кто-то пришёл, не подавай признаков жизни. Ни при каких обстоятельствах. Если придётся, вылезай из дома через окно. Ты понял?
Офре опустил голову, кивнул и быстро зашагал прочь. Он остановился наверху лестницы.
– Господин, а что с больным мальчишкой в кладовке?
– Не думай о нём, Офре. Иди паковать вещи.
Нафраим спустился по винтовой лестнице в винный погреб. Он поднял крышку пыльного ящика в углу, достал бутылку крепкого Мартенга двухсотлетней выдержки и взял её с собой в кабинет. У него не было бокала, и он протянул руку к шнуру со звонком, но остановил себя. Офре больше не работал на него.
Нафраим снял пальто и посмотрел в окно. Море казалось предательски спокойным. На его чёрной, зеркально-гладкой поверхности рядами выстроились украшенные к забегу корабли. Он открыл винную бутылку и отпил сладкую горячую жидкость со вкусом маринованных фруктов, кожи и табака.
Нафраим достал письмо Ювы из кармана пальто и уставился на выцветшую костяную карточку с изображением дьявола.
Семь сотен лет псу под хвост из-за девчонки, которая ещё не встретила своё двадцатое лето. Смерть пришла к нему. Наконец-то.
Девчонка лишила его авторитета и власти. Она отправила дьявола домой и заставила остальных вардари поверить в то, что Нафраиму известно, где он. Или же сказала им, что Нафраим намеревается убить дьявола, то есть истребить своих.
Он сделал самую высокую из возможных ставок и проиграл.
Нафраим оглядел комнату, в которой целую вечность занимался наукой. Модели, рисунки, химические реактивы, образцы тканей. Он всегда считал, что делает добро, но сегодня в чёрных глазах витнира он прочитал правду – почти тысячелетнюю ненависть и обещание мести. Худший вариант исхода стал реальностью.
Плечо горело в том месте, где его прострелила Юва. Нафраим посчитал это подходящим наказанием, а ведь он даже не догадывался, что наказание, которое она ему приготовила, будет намного хуже.
Неужели он хотел этого? Неужели он сам каким-то образом спровоцировал своё падение и предательство с её стороны?
Эйдала явится вместе с теми долговечными, кто желает оказаться под её основанном на страхе правлением. Его ждёт мир боли. А потом, если ему повезёт, наступит смерть.
Нафраим не боялся ни смерти, ни боли: ему в любом случае пришлось бы их пережить. Он страшился той гнили, что неумолимо наполнит оставшуюся после него пустоту. Его пугала судьба Наклава. И Ювы.
Он сделал ещё один глоток и подошёл к книжной полке. Он выбрал самые важные из дневников, те, что должны пережить его, и сложил их в моряцкий мешок для Офре. Потом он быстро написал письмо и засунул его в тот же мешок.
От раздавшегося звука Нафраим вздрогнул. Разбился стакан. Шум. Голоса.
Уже?
Нафраим швырнул мешок под лестницу и уселся на подоконник с бутылкой в руках. Он услышал, как Эйдала рявкнула какой-то приказ в зале наверху, после чего раздался грохот. Судя по всему, дверь сорвали с петель.
Он старался не волноваться, слушая звуки погрома. Нафраим смотрел на лестницу, по которой кто-то спускался.
Между балясинами возникло потное лицо Рюгена. Тяжело больной щенок осклабился и крикнул кому-то наверху:
– Он здесь!
А потом он уставился на Нафраима глазами, полными злорадства.
Вот, что самое страшное в волчьей хвори. Она не просто убивает, она играет людьми, находит самые отвратительные черты и усиливает их, а люди при этом не понимают, что с ними происходит.
Нафраим отхлебнул вина и бросил на море последний, насколько он понимал, взгляд.
Огненная змея
Юва бросилась в купальню, как только пришла на Шкурный двор. Нужно осмотреть раны, пока парни не догадались, что что-то не так.
Охотничья команда сильна ровно настолько, насколько силён самый слабый из охотников, а обо всех травмах надо сообщать немедленно, но сейчас ситуация иная. Эта рана глубже, чем они могут вообразить себе, и никто не способен её исцелить.
Он предал меня.
Гриф использовал её. Заслонился ею, как щитом. Исцарапал и отшвырнул в сторону. Почему он просто не ушёл и не оставил её в уверенности, что ему есть до неё дело, что между ними что-то зародилось? Каким чудовищем надо быть, чтобы таким ярким способом показать ей, что она дура?
Юва сняла красную кожаную куртку, не отводя глаз от потолка, и поморгала, чтобы остановить слёзы до того, как они хлынут из глаз.
Возьми себя в руки. Ты едва его знала.
Она накачала воды в стиральное корыто и расшнуровала одежду, которая присохла к запекшейся крови. Юва намочила её и отделила от раны. Оголила грудь, сжимая зубы от саднящей боли. Смысл красного костюма никогда не представлялся яснее.
Юва развязала шёлковый платок, скрывавший синяки на шее и макнула его в воду, потом отыскала на полке зеркальце и начисто вымыла перед ним грудь.
Рана оказалась меньше, чем она опасалась. Два когтя вошли в тело прямо над грудью и процарапали кожу до шейной ямки. В них наверняка осталась какая-то гадость, потому что царапины были словно выжжены на коже. Вдоль них возникли припухлости размером с большой палец, затвердевшие сверху. Опухоли были безупречно симметричными и походили на разбитое сердце. Или на пару клыков.
Юва уставилась на отметину. Насмешка была такой поэтичной, что Юва была готова поклясться: он оставил её намеренно.
Следы когтей горели до сих пор, а может быть, будут гореть всегда. А что, если она приговорена к тому, чтобы сгореть самой так же, как сгорели множество подпалённых ею волков? Прожить остаток жизни с этой болью?
Юву тошнило. Её мутило, тело наливалось злостью. Тоской. Она пыталась заглушить правду, но та завладела ею и не отпускала.
Она поверила в то, что любима.
Какой же глупой надо быть! Гриф прожил почти тысячу лет и проживёт ещё несколько. Она едва ли пересекла одну волну в его бесконечном море времени. Она всего лишь нашла его и воспользовалась своей властью, чтобы освободить.
Ей казалось, у неё в сердце пробоина, через которую вытекает кровь. Кровь не перекачивалась, а тихо переливалась, и Юва поймала себя на том, что надеется: сердце перестанет биться. С ней покончено.
Она сделала то, что должно, и сейчас слышала, как парни обсуждают это в общей гостиной. Ясно, что они пребывали в смешанных чувствах. Они победили в долгосрочной перспективе и не скрывали радости. Но в то же время они боялись мести. Никто из них не был уверен, что случившееся не будет иметь для него последствий, и всё же они сделали свою работу.
Никто не знал об участии парней в деле, поэтому они были в безопасности, даже если Нафраиму удастся убедить остальных в том, что всё это дело рук Ювы. С её стороны самым мудрым было бы покинуть Наклав, оставить всех и всё позади. Ведовская гильдия в любом случае не объединится вокруг неё.
Голоса проникали в купальню сквозь трещины в старой деревянной двери. Гнилобой и Лок беспокоились за судьбу Шкурного двора. Он принадлежал Эстер, и все они пользовались им из её милости за смехотворно маленькие деньги. Вероятно, его продадут, гостевой дом расширится. Пиво приносило больше дохода, чем охота.
– Мы должны это выяснить, – сказал Лок. – Дети стоят денег, мне нужна работа.
– Мне тоже, – ответил Гнилобой. – Тебе-то легче, Броддмар, ты – красный охотник, ты можешь на этом немного заработать.