Отношение французского населения к захватчикам ощутимо ухудшилось в течение осени 1870 г., что отчасти было реакцией на тяготы, связанные с самим пребыванием в Северной Франции более 800 тыс. солдат противника. Даже жителей Версаля, где размещалась германская главная квартира, не миновали ни систематические реквизиции, ни штрафы за их неисполнение в срок, ни грабежи. Понятие «поставок в удовлетворение нужд германских войск» было широким и включало столовую утварь, спальные принадлежности, разнообразные предметы одежды. Возмущению местных жителей не было предела, когда они обнаруживали свои сданные таким образом личные вещи у перекупщиков, торговавших ими тут же, на улицах. Одним из самых экзотичных требований оккупационных властей стало предписание обеспечить войска елями по случаю празднования Нового 1871 года[697].
Впрочем, реквизиции часто отражали не желание продемонстрировать привилегированное положение победителя, как это воспринималось французами, а реальные проблемы снабжения германской группировки во Франции по одной-двум железным дорогам. Дело было не только в сопротивлявшихся французских крепостях, блокировавших железнодорожные линии, но и в нехватке подвижного состава и персонала. В итоге на путях скапливались вагоны, забитые грузами для армии, медленно приходившими в негодность. Наладить более или менее нормальную работу железнодорожных линий пруссакам удалось только к декабрю.
Отчасти ситуация дефицита снабжения была запрограммирована также тем, что прусская армия ради стремительности маршей с самого начала сопровождалась лишь самым минимумом обозов. Солдаты не были обеспечены палатками, так что альтернативой размещению на постой была ночевка под открытым небом[698]. Именно поэтому бежавшим от вражеских войск обывателям частенько везло меньше, чем оставшимся: если в доме, где военные собирались остановиться на ночлег, был хозяин, спорные вопросы часто удавалось урегулировать, и имуществу не наносилось никакого ущерба. Если же дом был найден пустым, солдаты считали себя вправе распоряжаться им по своему усмотрению. «Бежать — это самое глупое, что могут сделать жители при приближении противника, — писал Верди. — Солдат же не заставят лежать на улице, если рядом стоят дома!»[699]
Особенностью германской оккупации во время войны было также то, что немецкие войска постоянно находились в движении и редко оставались во французских городах и деревнях надолго. Поэтому главным впечатлением жителей остался шок от внезапного появления немцев, которых требовалось немедленно обеспечить постоем, провиантом и фуражом. Особенно тяжело приходилось городам, через которые пролегли постоянные маршруты переброски войск и пополнений. Зима 1870/71 г. выдалась во Франции необычно суровой, сделав удовлетворение германских реквизиций особенно трудным.
Сама ситуация со снабжением заставляла, таким образом, германских солдат постоянно вступать в контакт с местным населением. Отношения эти с самого начала складывались непросто. Многие немецкие солдаты оказались в чужой стране впервые, что порождало проблему коммуникации и агрессию. Непонимание часто принималось за пассивное сопротивление, преодолеть которое следовало посредством силы или угроз[700].
Солдаты при наличии такой возможности размещались в оставленных французской армией казармах или любых зданиях, способных исполнить их роль. В крупных городах на квартиры среди обывателей размещались преимущественно офицеры, и большинство из них вело себя вполне корректно. Находившийся в Версале британский военный корреспондент писал: «Я не могу перестать думать о том, насколько опасно было бы иметь так много имущества в доме, занятом при схожих обстоятельствах французскими, русскими, да даже нашими собственными солдатами. Несмотря на все немецкие реквизиции, необходимо признать личную честность их солдат, и порой это признают даже французы»[701].
Сложней приходилось сельским районам. Впрочем, многие немецкие солдаты сами были вчерашними крестьянами, что нередко заставляло их проявлять сочувствие к семьям, у которых их ставили на постой. Известны случаи, когда германские солдаты не только стремились по возможности меньше стеснить хозяев, но даже предпринимали попытки помочь по хозяйству[702]. Депутат Национального собрания Поль Жозон свидетельствовал: «Деревня пострадала очень неравномерно. Некоторые изолированные или расположенные среди лесов уголки, где пруссаки опасались встречи с франтирёрами, пруссаков даже не видели, и всякие реквизиции их миновали. Напротив, сельские коммуны вдоль путей следования пруссаков были обложены огромными реквизициями»[703].
Дисциплина германских войск намного хуже поддерживалась в зоне боев и на маршах. Отнять что-то у французского крестьянина на марше, чтобы тут же съесть или выпить, за воровство не считалось[704]. Чаще немецкие войска всего все же платили за реквизированное, подтверждая факт соответствующими расписками. В том, что выходило за пределы обеспечения насущных повседневных потребностей, солдаты обычно уважали чужую частную собственность. Стоит отметить, что и французская армия порой вела себя в собственной стране не лучше. Грабеж местных жителей сопровождал передвижения французских солдат с самого начала войны, и от месяца к месяцу ситуация только ухудшалась. У крестьян даже появился термин «французские пруссаки» — так обозначали соотечественников, которые вели себя подобно жестоким оккупантам[705]. В некоторых случаях немецкие военные и вовсе вынуждены были снабжать продовольствием местное население, оставшееся без средств к существованию[706].
Помимо реквизиций, как организованных, так и «диких», оккупационные власти активно использовали и такой инструмент воздействия, как денежные контрибуции с деревень, городов, округов и даже целых департаментов. Контрибуции налагались не только в связи с акциями неповиновения или сопротивления, но и по самым разнообразным мотивам: от компенсации за ущерб изгнанным из Франции немцам до покрытия расходов за газовое освещение осаждавших Париж немецких войск. Контрибуции отличались своей произвольностью и заведомой невыполнимостью для многих городов и округов. Чтобы расплатиться с налагаемыми контрибуциями, многим муниципалитетам приходилось выпускать займы и залезать в долги, одна только выплата процентов по которым была равна их годовому доходу[707].
Оккупационные власти, по всей видимости, сознательно вовлекали муниципальные власти в постоянные переговоры по поводу натуральных и денежных выплат, используя старый как мир метод кнута и пряника. Адвокат Арман Сюрмон, описывая ситуацию на территории департамента Сарта, отмечал постфактум: «Что нас поразило, быть может, больше всего <…>, так это ситуация постоянного торга, принимавшего все мыслимые формы»[708]. Целью было выжать из оккупированных как можно больше, что заставляло последних в этой связи задаваться вопросом о состоянии финансов самой Пруссии. Самая неблагодарная роль выпадала муниципальным властям кантонов, которым приходилось выступать посредниками между оккупационными властями и своими сельскими коллегами в вопросах выполнения немецких требований.
Французское правительство грозило серьезными последствиями всем тем, кто пойдет на сотрудничество с оккупационными властями[709]. Это ставило местное население иногда перед сложной дилеммой. В декабре 1870 г. департамент Эна, например, оказался обладателем сразу двух префектов: немецкого и французского. Последний, представляя правительство «национальной обороны» в свободной, северной части департамента, требовал безусловного выполнения только своих распоряжений и от муниципалитетов на занятой немцами территории, грозя возможными последствиями для их глав. Чтобы успокоить последних, немецкие пропагандисты не преминули напомнить, что выполнение распоряжений оккупационных властей никак не будет преследоваться после войны и что подобная «амнистия» будет прописана в будущем мирном договоре (подобная статья и правда была в Пражском договоре 1866 г. по итогам австро-прусской войны). В итоге местные власти сплошь и рядом мудро следовали слегка циничному совету «Курьер де ля Шампань»: «Что делать, если выбор — французский или прусский расстрел? Избегайте того, угроза которого ближе»[710]. Впрочем, грозные окрики из Тура не подкреплялись реальными репрессиями.
Нередки были случаи, когда даже не занятые еще немецкими войсками коммуны и округа подчинялись распоряжениям немецкой администрации и выплачивали требуемые ею контрибуции. Власти города Вервен и одноименного округа на севере департамента Эна, в частности, пошли на это именно для того, чтобы немецкие войска не входили на его территорию, не размещали гарнизоны и не устраивали реквизиций. Более того, они отправили делегацию в Лан на переговоры с прусским префектом, дабы выторговать сокращение контрибуции в три раза, и тот, стоит отметить, любезно пошел им навстречу[711].
Немецкие власти широко задействовали, говоря словами адвоката Сюрмона, и принцип «солидарности по цепочке», когда «кантон отвечал за коммуну, округ за кантон, а город Ле-Ман — за весь департамент». Именно этот принцип коллективной ответственности позволил немцам, в частности, добиться выплаты контрибуции даже с той части департамента Сарта, которую они были вынуждены очистить вслед за подписанием перемирия в феврале 1871 г.