[1062]. «Парижские газеты врут сильнее, чем Мюнхгаузен, — писал британский корреспондент на театре военных действий. — Рассказываемые ими истории выглядят как бред лунатика или галлюцинации больного человека»[1063].
К концу года сопротивление местных консервативных элит усилиям Гамбетты усилилось, заставив его принять решение о роспуске Генеральных советов департаментов. Это открыто противопоставило его роялистам. Тем не менее, «диктатор» сохранил значительную личную популярность. Демонстрация в его поддержку в Бордо 1 января 1871 г. собрала порядка 50 тыс. человек[1064]. Однако это уже не могло принести победу ни ему лично, ни его стране.
Глава 15Последние бои
Видимое «пробуксовывание» военных усилий привело к тому, что в последние месяцы 1870 г. в германском военно-политическом руководстве возник серьезный конфликт. Начавшись с частных вопросов ведения войны, он вскоре перешел в новое качество, став спором о сферах полномочий генералов и политиков.
Еще в сентябре Бисмарк жаловался на то, что его ущемляют в вопросах снабжения и расквартирования, а также не приглашают на военные совещания. «Я уже потому должен знать обо всех военных делах, чтобы мог своевременно заключить мир!» — горячился канцлер[1065]. Тогда же разразился конфликт по поводу полевой полиции, находившейся в подчинении Генерального штаба, когда Бисмарк попробовал отдавать ее шефу непосредственные приказания, касавшиеся обращения с гражданскими лицами на оккупированных территориях.
Генеральный штаб оказывал канцлеру не просто пассивное сопротивление, но и активно вставлял ему палки в колеса. Как уже говорилось выше, Мольтке фактически перечеркнул попытки Бисмарка использовать армию Базена как инструмент в политической игре. До определенного момента шеф Большого генерального штаба держал Бисмарка на строжайшей информационной диете, и лишь 15 октября распорядился направлять канцлеру копии телеграмм, которые отправлялись из главной квартиры германской прессе. Это было сделано лишь после настойчивых просьб Бисмарка, которому надоело черпать информацию из газет.
В ноябре обстановка продолжала ухудшаться. Конфликт между военными и дипломатами был лишь наиболее значимым, но далеко не единственным. В ситуации кризиса на театре военных действий и крушения надежд на быстрое окончание войны на поверхность начали вылезать все те противоречия, которые существовали с самого начала, но до поры до времени смягчались блестящими победами. В конце осени в германском военном и политическом руководстве не так-то просто было найти двух людей, не имевших друг к другу никаких претензий. Прекрасное представление об этом дает дневник Бронзарта, откровенный настолько, что его решились опубликовать только после Второй мировой войны; единственным, кто не удостоился на его страницах язвительных комментариев, был, пожалуй, Мольтке. «Великие времена, маленькие люди!» — эта фраза из дневника могла бы стать эпиграфом ко всем записям Бронзарта[1066].
Не следует забывать, что в германском руководстве преобладали уже сравнительно пожилые люди, здоровье которых страдало от тягот кампании. Еще в августе Блументаль мучился столь сильными головными болями, что временами лишался способности работать; в Версале ситуация повторялась. Гогенлоэ-Ингельфинген в дни Седанской операции страдал от расстройства кишечника и практически не мог спать от боли в животе; только лошадиные дозы лекарства позволяли ему участвовать в сражении. Бисмарк, здоровье которого и без того было расшатанным, временами оказывался прикован к постели: старая рана в ноге давала о себе знать. У Роона обострилась астма. «У каждого из нас, — вспоминал впоследствии Верди, — наступал момент, когда нервы начинали шалить. У меня тоже были дни, когда я с трудом приходил в бюро и, если работа не требовала напряжения последних сил, находился в летаргическом состоянии»[1067].
В декабре противоречия в главной квартире обострились до предела. К этому моменту стержнем конфликта стал вопрос об обстреле Парижа из тяжелых орудий. Эта идея еще осенью приобрела большую популярность среди германского руководства, и Бисмарк был одним из ее горячих сторонников. Канцлер считал, что обстрел ускорит падение столицы — а скорейшее падение Парижа было необходимо ему по политическим причинам. Роон заверял канцлера, что никаких технических препятствий для немедленного начала обстрела не существует. Общественное мнение в Германии также требовало открыть огонь по французской столице. В Берлине даже стало популярным четверостишие на эту тему:
Мольтке возражал против подобных планов — не столько по гуманным соображениям, сколько из-за их нереальности. Он не был принципиальным противником обстрела. Однако армия, осаждавшая Париж, снабжалась по одной-единственной железнодорожной ветке, которая к тому же заканчивалась в 70 километрах от города; пропускной способности этой транспортной артерии едва хватало на то, чтобы обеспечить войска всем необходимым. Кроме того, он не верил в эффективность обстрела, считая голод более надежным союзником. «Вопрос, когда должен или может начаться артиллерийский обстрел Парижа, — писал Мольтке в специальном меморандуме, — может быть решен только на основании военных соображений. Политические соображения могут быть учтены лишь в том случае, если они не требуют ничего недопустимого или невозможного с военной точки зрения»[1069].
Наиболее крайней позиции в вопросе обстрела придерживалось командование 3-й армии. Фридрих Вильгельм и Блументаль считали, что обстрел — в принципе бессмысленная затея. «Я не могу согласиться на такую бессмыслицу и лучше подам в отставку, чем буду участвовать в такого рода ребячестве», — заявил начальник штаба 3-й армии канцлеру в конце ноября[1070]. Блументаль настаивал на том, что у немцев попросту нет средств для действительно эффективного обстрела, а предпринимать что-либо вполсилы бессмысленно. Армейское руководство опасалось, что наличие под Парижем большого осадного парка лишит армию свободы маневра. Кронпринц, по всей видимости, боялся еще и негативной реакции европейской общественности.
К концу октября значительное количество орудий было доставлено под Париж и сосредоточено в Виллакубле. Однако их следовало обеспечить боеприпасами — достаточным считался запас по тысяче снарядов на ствол — доставка которых затянулась. Начинать обстрел, не имея возможности продолжать его на протяжении длительного времени, Мольтке считал абсолютно бессмысленным. Споры возникали и по поводу того, с какой стороны начать обстрел города; в конечном счете был выбран южный фронт блокадного кольца, однако строительство батарей в результате серьезно задержалось. Парадокс заключался в том, что подготовка обстрела была поручена той армии, командование которой являлось его приниципиальными противниками.
Проблема конфликта между Бисмарком и Мольтке была связана и с более широкими по своей сути стратегическими вопросами. Мольтке полагал необходимым сконцентрировать основную массу имеющихся сил к северу от Луары и на этой позиции отражать атаки французов, завершая оборонительные операции короткими контрударами. Таким образом следовало действовать до падения Парижа и высвобождения блокадной армии. Для этого Мольтке собирался в большей, чем прежде, степени задействовать ресурсы Германии. 8 декабря он направил Роону пространный меморандум с требованием приступить наконец к формированию новых соединений, используя для этого в первую очередь оставшиеся в Германии батальоны ландвера[1071]. Решение задач вроде охраны пленных при этом можно было поручить территориальному ополчению — ландштурму. Чтобы пополнить огромные потери в офицерском составе, Мольтке поставил вопрос о назначении на офицерские должности унтер-офицеров. «С начала войны у нас сформировано целых два резервных егерских батальона, а французы создали из ничего большую армию, — ядовито писал Бронзарт. — Генерал Роон ленится и говорит, что ничего не может перебросить из Германии. Лучше всего было бы променять его на Гамбетту»[1072]. Одним словом, Генеральный штаб был готов вести войну до тех пор, пока противник не признает свое полное и окончательное поражение.
Иначе смотрел на положение вещей Бисмарк. Он опасался, что затягивание кампании вызовет вмешательство великих держав, а также с ревностью следил за стремительным ростом влияния Генерального штаба. Отсутствие громких успехов затрудняло переговоры с южногерманскими правительствами об объединении страны. «Железный канцлер» считал необходимым закончить войну в кратчайшие сроки. Для этого он предлагал применить широкомасштабный террор против мирного населения, с чем был категорически не согласен Мольтке. В то же время Бисмарк старался ограничить размах военных действий, чтобы война не приобрела действительно тотальный характер. Канцлера поддерживал его старый друг Роон, находившийся под постоянным давлением со стороны Генерального штаба, требовавшего от военного министра все новых и новых войск.
Таким образом, предметом спора стал не только вопрос о приоритете военного или гражданского руководства, но и способ ведения войны. Бисмарк обвинял Мольтке в том, что его стратегия порочна. В начале декабря он во всеуслышание заявлял, что военное руководство само не знает, что делать дальше, «Мольтке рассеян и устал, его физические и душевные силы слабеют»